Читать книгу Вниз по течению. Книга первая - Елизавета Сагирова - Страница 8

Глава 6

Оглавление

«Очнулся. Темно. Я посреди поля. На дороге. Привезли, на такси, денег нет, выкинули, где подальше. Холодно. Куда идти? Что-то горит вдалеке. Иду, через поле ближе.

Заправка. Это заправка. Нужно выпить. Вот они родненькие, стоят в холодильнике, так близко и совсем невозможно достать.

Мужики стоят в очереди, прошу помочь. Кто-то сердобольный покупает мне пиво. Спасибо, друг. Сажусь за столик в уголок, отрубаюсь.

Очнулся. Там же. Темно. Надо выпить. Официантка сердобольная, повезло. К заправке подъезжает автобус с паломниками, кошерные евреи в шляпах с пейсами. Смешно. Иду просить. Ни один не даёт ни копейки. Светает. Нужно идти дальше, нужно похмелиться. Иду. Я уже на дороге. Магазин. Закрыт. Иду. Я должен идти.

Мужик. Родной!

Да сам жду. Сейчас откроет. Вечность… жду.

Выходит. Взял. Пьём. Солнце. Я живой. Домой»


Натка просыпалась тяжко.

Но то, что для обычного человека было бы кошмаром наяву, для алкоголика – ежедневная, а чаще ежеутренняя реальность. Когда ты пьёшь длительными запоями, то даже не помнишь, как это – проснуться с ясной головой, с приятно расслабленным отдохнувшим телом, с миром в душе. Проснуться, зная, что весь предстоящий день лежит перед тобой незапятнанным белым полотном. Проснуться без судорог бьющегося об грудную клетку сердца, с трудом гонящего по венам густую вязкую кровь, без дрожи внутри, когда кажется, что трепещет каждый орган, без мерзкой вони во рту, словно там переночевала целая компания бомжей. И без единственного оставшегося во всей вселенной стремления – срочно найти то, что может принести хоть малейшее облегчение, хоть минутное спасение от надвигающейся жути: добавить, догнаться, похмелиться, хоть и знаешь прекрасно, что не похмелье сейчас твоя проблема, а нечто куда худшее. Но стараешься об этом не думать, словно одно упоминание страшного слова может удесятерить твои мучения.

Абстяга. Ад на земле. Зияющее тёмное пограничье между двумя мирами: привычным, пусть порой и невыносимо жестоким к таким людям, как Натка, и тем, другим миром, о существовании которого не подозревают умеренно пьющие счастливчики. Тот мир всегда рядом, по другую сторону повседневной реальности, он связан с ней неразрывно, как тень с человеком, он безмолвен и незаметен до поры до времени, но это не делает его менее опасным.

Натка видела людей, которые переступили черту, слишком долго пробыли в пограничье абстяги, слишком далеко зашли в другой мир, и сами стали другими.

Витин друг Валёк трое суток жестоко болел, не в силах сползти с брошенного на пол матраса, слабо просил воды и мочился в банку, а ночью вдруг поднялся чёрной тенью, грациозно и бесшумно, словно призрак над собственной могилой. Поднялся, и, не издав ни звука бросился на Витю, чтобы вцепиться скрюченными пальцами в его горло. Тут бы наверно и распрощался Витя со своей неудавшейся жизнью – настолько неожиданной и яростной была эта атака, если бы ещё не спавшая по счастливой случайности Натка, которая схватила с подоконника утюг и обрушила его с размаху на плешивую голову Валька.

Нет, Валёк не упал в беспамятстве, как этого можно было бы ожидать от измученного, несколько суток не евшего человека. Он бросил душить хрипящего Витю, выпрямился, и до ужаса медленно повернулся к Натке. Она навсегда запомнила этот взгляд. Налитые кровью глаза, полные не злобы или безумия, как можно было ожидать, но – смертельного ужаса. Ужаса перед чем-то невидимым ей, перед тем, в чьём образе предстал вдруг для Валька злополучный Витя, пытающийся сейчас отдышаться на полу. Это что-то или кто-то спасло тогда Натку, потому что Валёк её не увидел, он увидел нечто за её спиной. Нечто такое, что заставило его лицо потечь как расплавленный пластилин, исказиться до неузнаваемости и затем скомкаться наподобие обрывка бумаги. Это выглядело так страшно, что Натка шарахнулась в сторону, уставилась туда, куда был направлен безумный взгляд Валька, разом забыв, что только сам Валёк и представляет единственную угрозу в этой комнате. Но она ничего не увидела, это видел только он, это было лишь для него. И, страшно закричав, закрыв лицо руками, как насмерть перепуганный ребёнок, он развернулся и бросился в окно, разбив стекло своим тщедушным телом…

Валёк выжил. Этаж, на котором обитал Витя, был, к счастью, всего вторым от земли. А может быть – к несчастью, Натка не могла сказать точно, зная, что случилось с Вальком дальше. Неизвестно, удалось ли ему убежать от того страшного, что увидел он той памятной ночью, но в привычный мир больше не вернулся. Сначала лежал в нарке, куда его увезли сразу после прыжка сквозь оконное стекло с диагнозом «острый алкогольный делирий», потом, так и не оправившись до конца, попал в психбольницу, да там и остался, по слухам разучившись даже говорить. Но Натка не сомневалась, что заговорить при желании он смог бы, только с кем и зачем, если этот мир для Валька перестал существовать?

Алкоголики (разумеется, настоящие алкоголики, а не всякая временами выпивающая шушера, пытающаяся так называться с целью вызвать жалость или привлечь внимание) обычно тесно контачат между собой. Вместе легче «соображать», да и кому они по большему счёту нужны кроме друг друга? Как учил Витя свою молодую товарку по несчастью: «Ты, дочка, в помощи своим никогда не отказывай, не плюй в колодец, завтра уже тебе помощь понадобится. У нас кроме друг друга никого нет, чистоплюи презирают таких как мы – хоть подыхай перед ними, перешагнут и дальше пойдут. Ты знаешь.»

Натка знала, пусть её алкогольный стаж был невелик по сравнению с тем же Витей, но людского презрения она успела хлебнуть сполна. Мир умеренно пьющих не принимает алкашей. Алкаши их пугают, алкаши – это то, что может случиться с каждым, как бы ни утверждали некоторые свою безгрешность. Поэтому их предпочитают не замечать, а если не замечать не удаётся, то обливают презрением и злобой, а порой и открытой ненавистью. Вот и остаётся алкоголикам только тесный круг себе подобных, благодаря чему их информационное пространство сужается до типичных насущных алко-проблем и их решений. Но поскольку жить одними проблемами невозможно, а душа требует простого человеческого общения, то зачастую удачно «сообразив», разжившись закуской и тёплым углом, алкаши пускаются в долгие задушевные беседы. Вот в этих беседах и наслушалась Натка рассказов про соседний вывернутый наизнанку мир, от которого их всех отделяет всего одна лишняя рюмка пойла. И пусть это тёмное призрачное пространство каждый алкаш описывал и называл по-своему, они все знали, что речь идёт об одном и том же.

Самой Натке не доводилось ещё пересекать границу, уходить по ту сторону абстяги, хоть и допивалась она уже до такого состояния, что начинала видеть выходцев оттуда. Бесшумных шпионов, являющихся посмотреть, не готова ли и она, наконец, к персональному приглашению? Однажды, в той же злополучной Витиной хрущобе, в которой и без того частенько творилась разная мелкая чертовщина, из стены осторожно высунулась хитрая собачья мордочка. Совсем не страшная бурая дворняжья физиономия, с полувисячими ушками и чёрным носом-кнопкой. Но было на шерстяном собачьем лице выражение такого нечеловеческого лукавства, что Натка заорала в голос именно от него, а не от самого сумасшедшего факта появления собаки из стены. Витя же, прибежавший на этот ор, отнёсся к произошедшему вполне спокойно, даже обыденно. Он за свои тридцать лет почти непрерывного пьянства видал вещи и подиковиннее.

В другой раз пришельца с той стороны Натка не видела, но слышала. Из унитаза. Это могло бы показаться смешным, если бы не было таким страшным. Свистящий шепот раздался как раз в тот момент, когда она склонилась над белым другом в очередном приступе безудержной рвоты. Это был второй день её невольного выхода из запоя на сухую – очередной рыцарь запер её у себя в квартире, предварительно отобрав ключи, и с Наткой случился приступ панической атаки, когда она поняла, что деваться ей некуда. Голос из унитаза сказал: «Далеко-далеко в лесу есть дом». Он сказал: «Приходи в этот дом и живи там». А ещё: «Живи с медведем, спи с медведем». И напоследок, когда она уже отползала от унитаза на заднице, раскрыв рот в немом крике: «Если плыть, то только вниз по течению». Натка хлопнула дверью туалета так, что треснул косяк, и рыцарь, вернувшийся с работы, долго брюзжал о том, какая она бесполезная дрянь, свалившаяся на его украшенную нимбом голову.

Были и другие случаи, запомнившиеся не так ярко, поскольку произошли или в пьяном дурмане, или на самом выходе из него, когда восприятие окружающего ещё слишком размыто, слишком неотличимо от бессвязных алкогольных снов. Хоть и сны эти, обычно полные кошмаров или просто до дури неприятные, но при этом невероятно реалистичные, наверняка сами были пограничьем между двумя мирами. Как и пробуждение от них, тот момент, когда с трудом вырываешься из вязкого забытья, как из смрадной трясины, слышишь в ушах тяжёлые удары пульса, и понимаешь – ещё живём, ещё дышим! Вот только решить: хорошо это или плохо – не можешь…


Из всех мучительных Наткиных пробуждений, которых за её недолгую жизнь набралось слишком много, сегодняшнее было самым ужасным.

Вниз по течению. Книга первая

Подняться наверх