Читать книгу Медленная река - Елизавета Сергеевна Котова - Страница 5

Есть три типа родственников. Первый тип – те, кого мы ненавидим. Они испортили нам жизнь. Они били нас, унижали и обесценивали. Второй тип – те, кого мы любим. Это настоящая семья, с которой мы имеем общие традиции, воспоминания, и место, куда мы, скорее всего, пойдем, когда в жизни все начнет рушиться. И третий тип – это нечто промежуточное. Это те родственники, которые просто есть в нашей жизни и все. Мы любим их, но на дистанции.

Мне повезло. Подавляющее большинство членов моей семьи относилось ко второй категории. Однако были и те, кто оказался в третьей. Для меня это были те люди, которых я любила и с которыми отлично ладила, но вот, хоть убейте, понятия не имела, о чем говорить. Конечно, это заставляло меня чувствовать себя виноватой, но зачастую бороться с собой было сложно, и я действительно тепло и искренне хотела общаться с ними только несколько дней. Потом, несмотря на мою бесконечную любовь, мне становилось скучно. Такие ситуации часто выходили мне боком, и я чувствовала себя отвратительным человеком, впоследствии сожалея об утраченных возможностях и коря себя за излишнюю резкость и безынициативность. Так было и сейчас. В последний раз я посещала свою бабушку зимой, и, как выяснилось, это был последний раз, когда я общалась с ней, как с моей ба.

Инсульт – это русская рулетка. Ты можешь остаться в полном порядке и жить дальше нормальной жизнью, а можешь навсегда стать заложником темноты, собственных видений, снов и галлюцинаций.

Именно это произошло с моей ба.

Когда я предложила пойти Джеймсу на выставку (что может быть более нелепым предложением для бывшего, с которым вы не общались полтора года?!), я уже знала об этой тяжелой ситуации, но не могла выехать из Нью-Йорка из-за того, что в конце месяца в нашей редакции всегда происходил мини-апокалипсис и несколько дней стабильно у меня не было времени даже на здоровый сон. Однако в моем университете я провела столько бессонных ночей, что в такие дни у меня получалось взять себя в руки и заставить работать. Я терпеть не могу чувство, когда ты физически и морально уже не можешь писать статью, или верстать обложку, или обрабатывать фотографии, но ты знаешь, что сделать это ты обязан и другого времени у тебя не будет. Но во «взрослом» мире жизнь постоянно подкидывает такие профессиональные проверки на прочность. И эти ситуации заставляли меня уважать себя чуть больше. Работоспособность. Вот качество, которое я действительно люблю в себе.

Однако в марте тучи в моей рабочей обстановке резко растаяли, и выяснилось, что несколько материалов я вполне могу написать, находясь в это время не в Нью-Йорке, а в Сиэтле. Я боялась, что это будет последний шанс навестить бабушку. Я сообщила об этом Джеймсу и очень удивилась, когда он сказал, что как раз планировал взять отпуск и ненадолго съездить домой, навестить семью.

– Наши планы удачно совпали, – сказал он.

Ну да, действительно.

Мы поехали в аэропорт поодиночке. Джеймс сообщил, что не успеет встретиться со мной в городе и даже заехать домой, так как его смена в полицейском участке закончится поздно и он поедет в аэропорт сразу с работы. Я долго принимала душ, красилась и надела платье из категории «хочу выглядеть сногсшибательно, но не так, чтобы он вообразил, будто я нарядилась ради него». По словам Эбби, это было то, что нужно, и она, не переставая восхищаться бархатными фрагментами на платье, обняла меня на прощание и пожелала хорошей поездки. И сейчас я стояла возле аэропорта, нервно сжимала подол платья мокрыми пальцами и старалась держать «красивое» выражение лица на тот случай, если Джеймс увидит меня раньше, чем я его. Всегда, когда я нервничала, у меня начинал слегка дрожать подбородок, словно я замерзла, и сейчас мои зубы отбивали чечетку во рту.

На расстоянии метров десяти из такси вышел поджарый широкоплечий парень в синей форме. «Странно, мне казалось, что он выше», – почему-то эта мысль первая мелькнула у меня в голове, но все остальные чувства тут же ее вытеснили. Мои ощущения могли понять только люди, которые встречались с бывшими или старыми друзьями после ссоры и долгой разлуки. Представьте, что вы приходите в дом своего детства, который подарил вам множество приятных воспоминаний, а там вся мебель и предметы переставлены по-новому. В лучшем случае вы с удивлением обнаруживаете тумбу для журналов в ванной в качестве шкафчика с шампунями и гелями и прозрачную цветную скатерть, повешенную вместо шторы. А в худшем – целый день ходите и, чем больше осматриваете квартиру, тем меньше понимаете, как найти здесь то, что вам нужно. Когда мы долго не общаемся с настолько близкими людьми, мы питаем иллюзию, будто человека закинули в бак с формалином на все это время или заморозили волшебной палочкой. Нам кажется, что ничего в нем не изменилось и что механизм общения снова придет в действие, стоит нам сказать «привет». И мы совсем забываем, что все это время человек продолжал жить своей жизнью и необратимо меняться.

Это то, что я осознала, когда Джеймс шел мне навстречу, – он оставался любим мной, но я понятия не имела, как с ним общаться теперь.

– Здравствуй, Грейс.

– Привет.

Что же, по крайней мере, внешне он мало изменился. Плавная округлая линия узкого подбородка, опущенные уголки глаз, чересчур высокий и большой лоб, пухлые светло-розовые губы, веснушки, нос с горбинкой и по-женски длинная шея. На лице его застыла неловкая улыбка – почти голливудская. Ровные большие белые зубы. Много раз после нашей истории я замечала, что стоило случайному парню, даже прохожему, улыбнуться такой же широкой светлой улыбкой, и он сразу же пробуждал во мне влечение и воспоминания о замечательных месяцах с Джеймсом.

Мы стоим и смотрим друг на друга еще секунд пятнадцать, словно два зверя, которые пытаются понять, насколько они опасны друг для друга.

– Почему ты так смотришь? – первая прерываю паузу я.

– Проверяю твою реакцию на меня, – Джеймс снова обезоруживающе улыбается и берет за ручку мой бордовый портфель. – Ладно, пойдем.

Стеклянные двери раздвигаются, и вот мы уже в главном аэропорту города Нью-Йорк – аэропорту Джона Кеннеди. В течение года я часто летала в Сиэтл, поэтому процедуры досмотра были для меня вполне привычны. Но сейчас у меня слегка дрожат колени и сухо во рту. Мы прошли паспортный контроль и решили подождать вылета в кофейне на втором этаже.

– Пойду возьму что-нибудь. Ты будешь пить чай? – Джеймс достал из большой спортивной сумки черный кожаный кошелек.

– Не знаю, пока подумаю.

Я смотрю, как он уходит, заказывает напиток и идет обратно. Почему-то я была уверена, что Джеймс купит и мне чай, но ошиблась. Понятия не имею, с чего я так решила. Но мне слишком хотелось успокоить себя за таким тривиальным занятием, как совместное чаепитие. Поэтому, когда Джеймс подошел, я тоже отправилась к барной стойке и заказала чашку мятного чая. Раньше я часто пила этот чай у него дома, он даже дарил мне упаковку заварки на день рождения, поэтому я надеялась, что Джеймс заметит мой заказ и улыбнется. Однако он не заметил.

– Почему ты приехал в форме?

– Я же говорил, у меня не было времени даже заехать домой переодеться. Я взял все вещи с собой, так что можешь сегодня воспринимать меня, как одного из героев фильма «Плохие парни».

– Ты не очень-то тянешь на типичного плохого парня, извини, – улыбаюсь я.

Это правда. Джеймс всегда был очень правильным. Он вовремя выполнял задания в университете, не ругался с родителями, вел здоровый образ жизни и избегал конфликтов. Единственная сфера, где он вел себя по-другому, – это отношения. Потом, когда прошло много времени, я смогла себе признаться в том, что считала Джеймса неспособным действительно страстно влюбиться в кого-то. Мне всегда казалось, что его автоматическую, почти роботизированную правильность ему обеспечивал именно маленький эмоциональный диапазон. Если про людей, конечно, можно говорить так цинично. Но до сегодняшнего момента я так и не смогла понять, правда это или мои догадки. В любом случае всем нам проще выстроить определенный образ человека и повесить ярлык, чтобы знать, как себя вести.

– Да? – Джеймс задумчиво хмыкнул, уставившись в кружку с чаем.

– Наверное. В конце концов, ты мог измениться за это время – думаю, я многого о тебе не знаю теперь.

– Не думаю, что я так уж изменился. Расскажи лучше про себя. Дафна говорила, что у тебя были какие-то проблемы с работой после университета. Ты помнишь Дафну? Я с ней учился в одной группе.

– Да, помню. Она казалась мне всегда очень доброй, – я соврала. Я ее терпеть не могу, и отчасти потому, что они тесно общались с Джеймсом. Я понятия не имею, как Дафна узнала о моей ситуации тогда. Разве что обратила внимание на депрессивные посты в моем инстаграме. Не думала, что ее это интересует, но в конце концов, слухи в университетской тусовке Сиэтла всегда множились очень быстро.

– Да, я… Там все было не очень хорошо. Я не понимала, чего от меня требуют, постоянно ссорилась с главным редактором, а коллектив… Просто логово змей, больше ничего не скажешь.

Не хочу говорить об этом и вызывать к себе жалость. Тот год был действительно самым худшим в моей жизни, начиная работой и заканчивая отношениями с Люком. И мне стыдно признаваться Джеймсу, что я достигла меньших успехов, чем он, и сейчас нахожусь на дне.

– А как сейчас? Ты нашла себе место по душе, да? Ты сказала в переписке, что ты где-то работаешь.

– Да, я работаю в неплохой редакции. Не то чтобы прямо предел мечтаний, но я могу некоторые задания брать удаленно. Раньше я писала в основном новости и репортажи, понимаешь. А сейчас это больше аналитические статьи, колонки, интервью, поэтому мне необязательно все время находиться на рабочем месте. Ну не считая матчей – я заменяю фотографов в спортивном отделе в некоторых случаях, когда они не могут выйти на конкретную игру. На самом деле, я бы хотела заняться спортивной фотографией более серьезно, но… Пока как-то не дошло до этого.

Джеймс внимательно меня слушает и почти не отводит взгляда.

– Ну а ты как? Как идет полицейская карьера? Это действительно то, чего ты хотел?

Я не сомневаюсь, что получу утвердительный ответ. В отличие от меня, Джеймс почти всегда точно понимал, чего он хочет от жизни. На это мне часто указывала и моя мама, когда мы с ним еще встречались.

– Да… Конечно, это непросто. Ну знаешь, ненормированный график иногда, внезапные вызовы, эта работа, блин, отнимает все мое время! Но меня это устраивает. Конечно, начальство жестко нас трахает, но… Все круто.

– Ты раньше по-другому разговаривал.

– Как?

– Менее жестко.

– Наверное, в этом я все же изменился. Если я говорю грубо и саркастично, это значит, что я расположен к человеку. В противном случае, я вообще не разговариваю. Так что привыкай.

Я вежливо улыбаюсь. Вот он. Дом, где все переставлено. Я в замешательстве, и моя напускная уверенность, с которой я вела наши диалоги, начинает сыпаться на части.

– Ты общаешься с кем-нибудь из университета? – Джеймс заполнил неловкую паузу, снова возникшую в разговоре, и я схватилась за этот тривиальный вопрос, как за спасательную соломинку.

– С Робертом. Мы очень сблизились за эти два года, даже странно, ведь во время учебы мы общались совсем мало. И с Джессикой.

– Никогда с ними особо не общался. А я все так же вижусь с Дафной и Патрицией. Иногда еще с Хизер или Амандой.

Мне было неприятно слышать про Аманду – в моей памяти она стала чем-то вроде слепого пятна. Нелегко принимать тот факт, что многолетняя дружба может сломаться за один день. Но иногда люди настолько разочаровывают нас, что мы не можем их ненавидеть. Мы не можем уже страдать из-за них или обижаться. Они просто становятся для нас пустым местом. Я была благодарна Аманде за наши замечательные подростковые годы с плакатами музыкантов, видеоиграми, масками для лица и первыми самостоятельно купленными бутылками вина, но тот августовский день словно стер для меня все краски с ее образа, и она превратилась для меня в блеклый карандашный набросок. Я до сих пор помню нервную дрожь в руках, когда наш общий знакомый сообщил мне, что Аманда и Джеймс спят друг с другом.

– Я слышала, ты начал общаться с Алисией?

– Не то чтобы мы особо близко общаемся… Она сейчас встречается с кем-то. Мы виделись несколько раз и переписывались, но не больше. Эта история давно кончена.

Я удовлетворенно кивнула. Я не сомневалась в том, что Джеймс уже не вернется к Алисии, но мне хотелось услышать эти слова от него самого.

Объявили посадку на наш рейс, и мы направились к выходу, придя к нему как раз в тот момент, когда почти все пассажиры прошли в самолет. В иллюминаторах было темно, мы вылетали ночью. Джеймс взял наши сумки и куртки, сложил их на багажную полку и сел рядом. Наши колени соприкасались. Мы оба сделали вид, что не заметили этого. Самолет разогнался и взлетел. Тогда я еще не знала, как надолго меня утянет жизнь Сиэтла.

Несмотря на «переставленные в доме вещи», мы с Джеймсом разговаривали, не переставая, два часа. Ко мне вернулось спокойствие, и я была почти уверена, что мы остались так же близки, как когда-то. Стюардесса принесла нам ужин – ролл с курицей и салатом, небольшой круассан, чай и маленький пакетик арахиса с васаби. К тому моменту наш разговор немного исчерпал себя, и нам осталось только обсуждать еду. Оказалось, что за эти два года Джеймс научился готовить не хуже повара ресторана со звездой Мишлена.

– …и я живу обычной холостяцкой жизнью. Я имею в виду не то, что я не умею готовить, – я умею! Мне просто лень.

– Найди себе девушку, вы могли бы готовить вместе, придумывать новые рецепты… – конечно, таким нехитрым способом я хотела узнать, нет ли у него кого-то на примете.

– Думаешь, я не пытался к кому-то подкатить? Кому я такой нужен, блин.

– Какой такой?

– Грубый, циничный и вообще очень далекий от идеала. Я не принц на белом коне. Ты и сама это знаешь.

Джеймс замолчал, занявшись пакетиком с орешками, и мне хотелось закричать, что мне он нужен любой, даже с его невероятной жаждой личного пространства, холодностью и саркастичными шутками. В конце концов, к нему можно найти подход и адаптироваться под эти черты характера, подумала я. Когда он поймет, насколько сильно я готова принять его со всеми его недостатками, он осознает, что мы были предназначены друг для друга. Я даже готова была закрыть глаза на ироничный юмор, который глубоко в душе меня задевал. В конце концов, может, мне пора тоже становиться жестче?

– Как думаешь, какое самое лучшее и самое худшее чувство в жизни человека? – спросила я Джеймса, когда мы закончили есть. Мои глаза уже слипались от сна, но я боролась с желанием уснуть, чтобы продолжить нашу беседу. Мне казалось, что нужно ловить каждое мгновение разговора, пока эта возможность есть.

– Самое лучшее, я думаю, когда ты понимаешь, что настолько хорошо разбираешься в какой-либо теме, что делаешь в этой сфере большие успехи. А самое худшее… Когда тебе настолько плохо, что ты не знаешь, куда от этого деться.

Забавно, что последнее чувство у меня было связано именно с Джеймсом. Наши травмирующие расставания на долгое время заставили меня бояться уходить от людей, потому что мне всегда казалось, что с каждым уходом я буду снова падать в пропасть. Может, поэтому я так долго не могла бросить Люка. Я не знала тогда, что мы падаем в пропасть, не когда уходим от людей первые, а когда остаемся с ними, даже если их существование в нашей жизни отравляет ее.

– И когда ты себя так чувствовал в последний раз?

– Давно. Мне редко бывает действительно грустно.

Мы замолчали. Я чувствовала, что понемногу проваливаюсь в сон.

– Могу я использовать твое плечо как подушку?

– Ну попробуй, – Джеймс недоверчиво хмыкнул. – Вообще-то я костлявый.

Я положила голову на его плечо. Оно действительно неприятно утыкалось мне то в щеку, то в шею, но прижиматься к этому мужчине, находиться рядом с ним, когда он полтора года был бестелесным призраком в моей жизни… Можно ли было желать большего? Паззл встал на место. Я почувствовала, что какая-то линия в воображаемом круге жизни замкнулась, и уснула.