Читать книгу Мы исчерпали лимит наших желаний. Беги или ты обречён - Елизавета Скалецкая - Страница 11

Третий день сентября. Прошло всего несколько дней с того рокового дня. Все эти дни я ходила с поникшей гримасой. Во мне жила обида, гнев и сочувствие. Именно они заглушали физическую боль, которая оставалась фантомом для всех моих синяков, сходящих из серо-буро-малинового на жёлто-зеленоватый, для всех моих ссадин, которые вскоре покрылись корочкой мёртвых эритроцитов и лейкоцитов.

Воскресенье. Мне всё больше и больше не хочется идти в школу. Я постоянно повторяла Вике, что лучше бы ушла с девятого класса, но если бы не случилось того, что судьба уготовила для Максима, я бы снова полюбила эту школу и этот класс. Мы бы вместе с Ариной, Викой и Максом шли в школу, у меня снова бы появилось желание быть со всеми, кроме одного. Но пока этого не происходит. Все эти фальшивые лица в нашем классе… Они не поймут настоящей боли и сопереживания, ведь я видела только двоих людей, у которых эти чувства проявлялись, те же Арина и Вика, но не он. Не этот фашист, который в первую очередь должен просить прощения на коленях у того самого – его друга. Видя его с ухмылкой на его никчёмном лице, во мне всё больше и больше кипела ненависть к этому человеку, как у богов из одного мультфильма великого китайского писателя. Мне хотелось его убить, воткнуть ручку в него, долбить об стену головой, и лишь быстротечные выходные остужают во мне весь этот гнев. Но я по прежнему боюсь его, боюсь чёрного жезла в его руках, в руках, которые лишь изредка доставляли мне приятные ощущения и очень часто давали боль.

Я шла по центру города и расклеивала на остановки, столбы и подъезды листовки.

«27.08 был сбит житель города Дроздов Максим Сергеевич 16-ти лет. После происшествия ос стал инвалидом. Но Максим снова сможет ходить, сделав дорогостоящую операцию в Германии. Врачи дали неподъёмную сумму для родителей, поэтому вы можете им помочь. Ведь каждый мог быть на их месте, и каждый хотел бы, чтобы ему помогли добросовестные люди. Помочь вы можете, обратившись в ЦРБ (Центральная районная больница). Станьте добрее.»

С каждой листовкой, я всё больше и больше пускала слёзы, думая, помогут ли Максиму и его родителям? Остались ли на этом свете добрые люди с чувством сожаления?

Расклеивая все эти листки, я оборачивалась в надежде, что люди обратят на это внимание, и они обращали, но я не могла дать гарантию, что все они помогут.

Наклеивая на столб листовку, мою руку кто-то перехватил, и я испугалась не только от неожиданности, но и от того, что предо мной стоял мужчина высокого роста, с виду 28—30 лет, с серыми глазами, короткими русыми волосами и в синей ментовской форме.

– Лейтенант Ушаков, предъявите ваши документы.

Я робко полезла в карман ветровки за паспортом и протянула его Ушакову.

– Та-ак, значит вы у нас гражданочка – Варвара Титова. Имеете ли вы Варвара лицензию на то, чтобы расклеивать какие-либо объявления, предложения и прочее?

Я сглотнула ком безысходности.

– То есть к тому, что я расклеиваю какую-то бумажку, нужна лицензия?

– Так точно.

Тогда я сильно разозлилась и разочаровалась в людях, ведь стоит одному человеку поменять мнение о себе в худшую сторону, то как бы это грубо не звучало, но ты станешь ненавидеть весь мир.

– А что если у меня нет лицензии? Что если я хочу, чтобы люди помогли близкому мне человеку?! Неужели, чтобы попросить что-то у кого-либо, нужна какая-то жалкая бумажонка?!

Я кинула в него стопку листов, которые разлетелись по тротуару, и убежала прочь. Кинула, не смотря на то, что они полетели в мента, который на первый взгляд казался добросовестным человеком, и не смотря на то, что я была ослеплена мокрой пеленой слёз, которые вскоре хлынули по моему лицу, смывая тушь с моих глаз.

Куда мне стоит бежать? Куда несут меня ноги? Но когда я добежала до того самого заброшенного здания, то вспомнила слова Игоря Прокопенко- ведущего множеств программ на Рен-TV, что наше подсознание может владеть нами больше, чем мы сами можем владеть собой. Ведь я не случайно примчала сюда, затуманенная своими слезами. Я вспомнила, как раннее была здесь, когда спасали Вику от Игоря. Вспоминая тот день, я машинально поднялась на недостроенную крышу того самого заброшенного здания. Я сошла с лестницы и направилась к окраине. Очень красиво, когда с такой высоты раскрывается безупречный вид воскресного утреннего города. В нос врезался свежий запах росистой травы, а слёзы на щеках сушил прохладный утренний ветерок.

Вдруг моё умиротворённое успокоение прерывают чьи-то шаги и голоса. Эта заброшка эпицентр развлечений многих подростков этого города, но спрятаться мне всё же стоит.

Я присела у стенки, в которой красовалась не большая дыра. Сидела на корточках, стараясь не запачкать джинсы, смотрела в дыру, разглядывая тех, кто пришёл. На крышу взобрались незнакомые мне парни. На душе стало спокойнее, но тревожность все же осталась. Я не хотела подслушивать разговоры чужих парней, поэтому встала и пошла на лестницу, не обращая внимания на пришедших.

Вдруг какой-то юноша схватил меня за локоть, и я испугалась, ведь я совсем его не знала. У него были светлые волосы, голубые глаза. Он чем-то был похож на Шувалова, наверное вздёрнутым носом.

– Стой, что ты тут делаешь? Здесь не место девчонкам.

– Что за тупость? Когда захочу, тогда и приду. Отпусти меня.

– Нет, не придёшь, таким как ты здесь нечего делать.

– Это каким таким?

Я сделала шаг вперёд почти в упор смотря на паренька, будто мои «рога» вот-вот заденут его зализанные назад волосы.

Этот паренёк сжал мой локоть и дёрнув меня к себе сказал:– Таким – девчонкам, здесь пацанская местность, и если я ещё раз здесь увижу, то…

– То что, женоненавистник…?

Я не удержалась и толкнула его плечом.

Остальные двое парней отошли к окраине, не мешая своему товарищу.

От такого гневного напряжения я не услышала посторонние шаги, но увидела, что на плечевую часть руки этого парня лёг, тот самый зловещий и наводящий на меня страх, чёрный жезл Шувалова. У меня сразу же появилась фантомная боль на бедре, где был поставлен этим же жезлом огромный синяк. Я чувствую, что на моём лице появился страх и только страх.

Илья посмотрел на меня, как будто спросил:" Какого чёрта ты тут делаешь?» Но этот взгляд был зловещим, а не заинтересованным.

– Вадим? Не думал я, что ты с отбросами будешь разговаривать, смотри как бы ты не упал в глазах своих друзей.

– Ты знаешь эту… её?

Я пыталась вырваться, но этот так называемый Вадим, не стал меня отпускать, и тогда я применила силу. Как вам выброс из-за плеча? По-моему в самый раз, чтобы усмирить противника. Вадим взвыл, и ко мне подбежали ещё двое его приятелей, но один получил хук правой, а другой замах ногой в челюсть. Все они лежали постанывая от боли, а Илья стоял в стороне и смотрел на это всё с одобрительной ухмылкой, но он преграждает мне путь, и я не могла выйти на лестницу. По нему было видно, что он чувствовал мой страх, и каковы его действия? Просто стоять и ждать? Я смотрела на него со страхом, но в один момент мой взгляд изменился со страха на ненависть. Илья это понял и всё сильнее сжал свой жезл.

Последние минуты я не понимала, что делала. Всё было будто в вспышках гнева. Я ринулась к Илье, ногой ударила по его руке, тем самым заставляя его выронить жезл, а тот тем временем упал за край, повалила его на бетонную крышу. Бью по лицу. И ещё раз, а потом сомкнула свои руки у него на шее. В затылке появилась резкая боль, всё потемнело.

* * *

Я очнулась на каком-то старом, потрёпанном и пованивающем кислым месивом, матрасе. В гиблой комнате заброшки валялся тот же бытовой и строительный мусор, куча бычков из под сигарет, полу пустые бутылки и пустые пакетики, испачканные наркотиками.

Но в центре комнаты стоял мусор, который был самым отвратительным среди окружающего хлама. Шувалов.

– Очнулась, тварь. Я уж думал, что этот тебя прикончил, хотя так тоже будет интереснее.

Я попыталась встать, но руки были перевязанны какой-то верёвкой.

– Очень оригинально!

Попытка встать с матраса обернулась тем, что Шувалов снова толкнул меня на него. Я делаю ещё одну попытку, за что получаю какой-то палкой по колену. Крик, который исходил от меня, лишь на чуть-чуть отставал от того крика, которым я пыталась разбудить Максима.

– Не трогай меня! Не трогай!

Илья присел на корточки передо мной и стёр своей рукой с моего лица слезинку, но я лишь отстранилась от этих рук, которые оказывается ничего не могут дать кроме боли. И зря это сделала, в ответ я получила не сильную пощёчину, но всё же кожа на лице загорелась от боли, Илья сжал мою челюсть и опрокинул на грязный пол.

– Как же ты не хорошо поступила с ним. Он ждал тебя три дня, а ты появилась только на четвёртый, как же ему было больно, когда не приходит друг, по чьей вине тебя сбили.

Я не могла слушать этот бред. Как он смеет!

– Нет! Это по твоей вине он теперь инвалид! Это по твоей вине он сейчас чувствует боль от того, что его рёбра и позвонки с ногами переломаны, это по твоей вине плачут его родители! Это всё ты! Ты во всём виноват!

Илья резко взял с пола недопитую бутылку пива, и рывками вылил на меня, а я лишь пыталась хоть как-то прикрыться от этого, но чем, если даже руки перевязаны! Затем он разбил её о стену и поднёс острые концы горлышка к моему лицу.

– А знаешь, ты права. Да. Во всём виноват я, но и я первый помчался к нему молить прощения, пока ты валялась полу дохлая на больничной койке. Я ещё хотел тогда прикончить тебя, но подумал, что лучше стоитт подождать! Это я расталкивал всех этих воняющих спиртом врачей, что бы попасть к нему, это я не отходил от него три дня и три ночи, это я не спал, а следил, что бы ему не было больно, это я все эти дни ухаживал за ним! А что делала ты?! Что делала ты, жалкое создание, которое всегда следует правилам, которые нафиг никому не нужны, что за тупое правило, не входить к нему, ты не подумала об этом?! А ты знала, что он чувствовал, когда тебя не видел все эти дни?! Да он проклинал меня! Да он желал мне такой участи! Но он видел, что мне не наплевать на него, он ценил это, он знал, что я виню себя в том, что случилось, и он рассказал мне, что он чувствовал тогда, когда не ты это делала! Да, я обязан ему это делать теперь всю жизнь, но твоя вина тоже в этом есть! И ты даже не попыталась её искупить! Он сказал мне, что если я тебя увижу, то мне стоит просто пройти мимо, но я не могу. Я не могу это всё так оставить. Я сделаю с тобой то, что чувствовал он, и ты почувствуешь это всё на себе!

Я, слыша всё это, не могла поверить. Неужели это бесчувственное творение, нашло в себе каплю жалости и подарило её своему другу, но и от того, что Максим меня ждал, мне тоже становилось больно.

– Он сказал, что такая обида больнее всего на свете, что даже порезы ножа были бы для него приятнее. Он сказал, что не может дышать от такой обиды, что он теперь, падающий в бездну, инвалид. Он сказал, что если бы ты пришла к нему ближайшие три дня, то он бы забил на всё это и непременно простил бы, но я то его знаю. Он всегда простит, а я нет. Я отомщу тебе за все его чувства обиды и предательства.

Илья схватил меня за шиворот кофты и повалил на матрас. Я начала кричать от боли, потому что мои руки сжимались моей спиной, а в саму спину врезались пружины старого матраса. Илья порвал мою кофту у шеи и взял в руки разбитое горлышко бутылки. Сев на меня сверху он тупым концом горлышка чуть касаясь, начал рисовать невидимые линии на моей ключице, тем самым запугивая меня.

– Чувствуешь? Ты чувствуешь страх? Но это ничто по сравнению с тем, что чувствовал Макс. А ты знаешь, что он чувствовал?! Он чувствовал это…

Илья повернул горлышко острым осколком, воткнул в левую ключицу и невыносимо больно, противно провёл кровавую линию, кровавый след от осколка.

Я зажмурила глаза и стала кричать, кричать так, что людям показалось бы, что меня режут, хотя оно так и есть! Как до тошноты не приятно и больно, когда кожа разрезается вместе с сосудами, когда ты слышишь крик своих нервных клеток, когда в рану попадается песок и капли выдохшегося грязного пива. Это было… Я не могу описать эту боль, это можно было понять по крику, такому душераздирающему, тот крик, который разрывает твои связки, ведь они только недавно зажили от прошлого крика, и вот по не воле, мне приходится снова их рвать! Самое не приятное в моей жизни было то, что я случайно порезала палец ножом, но ведь это было случайно, а тут ты знаешь, что с тобой будет, ты напуган этим и вот теперь ты её чувствуешь- эту невыносимую боль!

Я билась ногами, пыталась вывернуться от порезов, но делала для себя только хуже. Вместе с моим криком, безвольно лились слёзы. Я чувствую, что в ямке ключицы скопилась кровь, затем она полилась за спину.

Я не думаю, что Максим чувствовал именно это! Да, он может и знает, и чувствует душевную боль, но ничто не может сравниться с физической!

– А теперь каково тебе, а?! Теперь ты чувствуешь это?! Но это лишь только начало.

Вслед за этими словами Илья вытащил из кармана ветровки скотч и, оторвав кусок, залепил мне рот.

– Далее, он чувствовал бездыханность.

Илья достал с кармана телефон и показал мне таймер.

– Набери по больше воздуха, тварь!

На таймере телефона была засечена одна минута, но Илья зажал мне нос, не дав мне набрать воздух.

* * *

Как вы думаете, каково это, когда у тебя нет доступа к кислороду, когда ты не можешь дышать, тем самым убивая свой организм, но его убивала не я, а тот ублюдок, который перекрывает мне кислород, заклеив рот и зажав нос.

Смотрел в сторону и напевал какие-то слова.

«В лёгких снова дым,

Я не могу вдохнуть воздух,

Но мне плевать,

Я бездыханным останусь

Если так надо, бездыханным останусь.

Не говори, что я не прав…»

Хоть это было и мерзко, но я не обращала внимания на эти слова. Я сжимала завязанными руками матрас, который теперь был пропитан и моей кровью. Я рыпалась словно рыба на суше, но только эта суша и нужна была мне. Я пыталась вырваться, но этот монстр сжимал мои волосы, да так, что я не могла просто пошевелить головой.

Прозвенел сигнал. Илья убрал руку, но мои ноздри не могли взять воздух, поэтому этот монстр отклеил с моего рта скотч с диким рывком. Я стала глотать воздух, наполняя им лёгкие до конца, но им же и задыхалась, я чувствую повышенное давление в моём организме. Моя голова дико пульсировала, и жутко знобило. В моих глазах стало темнеть, но Илья стал бить меня по щекам, приводя в чувства.

– Эй не отключайся, мы ещё не закончили.

Илья поднимает меня за порванную кофту и тащит к дыре в стене, которая по всей видимости предназначена для окна. Я была не в силах даже перелетать ногами, поэтому Илья усадил меня у стены и куда-то отошёл, но я не видела куда именно. Я ценила эти минуты покоя, как будто они были последними. Илья подошёл ко мне с чем-то в руке, я лишь смогла разглядеть, что это была бутылка. Он присел на корточки и вылил содержимое бутылки мне в лицо. В нос врезался запах водки, и спиртосодержащая жидкость стала попадать в рану. Я начала выть и дергать левым плечом в надежде, что дикая боль пропадёт, а я уже оживилась этим обливом, но глаза начало щипать.

– Больно, да? Ему тоже было больно.

– Отпусти меня. Ты думаешь я буду молчать? Я всё расскажу! Всем!

– Заткнись! А ты думаешь, что я боюсь, что ты кому-то расскажешь? Да у меня будет такое алиби, что тебя просто признают сумасшедшей.

Илья схватил меня за кофту, которая за малый промежуток времени стала на половину окровавленной, и перевязал руки наперёд.

– И третье… – этот подонок наклонил меня к окну, где не было перегородки, а лишь стенки с двух сторон.– Он чувствовал, что падает в пропасть.

Илья толкнул меня…

В душе как будто всё оборвалось, сработал вестибулярный аппарат, и я закричала, но почувствовала боль в руке, будто бы её резко и больно дёрнули. Я не хотела открывать глаза, но почувствовав, что я свисаю над землёй. Открыла их и испугалась такой высоты.

Я до сих пор была на шестом этаже, но свисаю с окна, мою руку держит Илья, а я стараюсь не смотреть вниз.

– Каково это?! Когда ты осознаёшь, что вот-вот будешь падать в бездну?! Каково чувствовать себя беспомощной?!

Илья поставил горизонтально какую-то трубу между двумя перекладинами окна и подтянул меня, чтобы я взялась за неё.

– Я отсчитываю минуту.

Илья включил таймер на телефоне, а я свисала, всё тяжелее и тяжелее держась за трубу. Мне было больно держаться левой рукой из-за раны на ключице. У меня чуть кружилась голова, я чувствовала, как давление снова поднимается, но я не отпускала руки, хоть кричала и выла от усталости. Приходилось постоянно переставлять руки, так как ладони потели. И тут в голову прилетели мысли, что мне лучше упасть и умереть, чем дальше испытывать душевную боль Максима на физическом уровне. Но минута на таймере прошла, и Илья стал поднимать меня.

Когда я была уже на этаже, то в глаза врезался скрежет. Я начала плакать, за все эти дни я слишком много плакала и выла, чуть ли не крича.

– Хватит ныть!

Крикнул мне Илья, сжимая мою кофту. Он толкнул меня на матрас и привязал мои руки к кольцу, торчащему из стены.

– Я сейчас приду.

Когда Шувалов ушёл, я попыталась развязать верёвку, но он слишком туго её завязал. И мне осталось лишь ждать, что же будет тогда, когда он придёт? Что он придумает на этот раз? Чем и как будет меня мучить? Снова станет кромсать? Снова скинет меня, но теперь с крыши? Снова перекроет мне воздух? Или же придумает что-то новенькое?

Пока он где-то шлялся, моя рана всё больше и больше начала болеть, ещё чуть-чуть и она станет гноиться. Я не смотрела на неё, так как думала, что увижу там пожирающих мою плоть личинок.

Где-то двадцать минут я сидела в тишине, смотря в одну точку, по-немногу сходя с ума. Казалось, что Илья стоит за стеной и ждёт, пока я пошевелюсь, чтобы убить. Эти минуты длились вечно. Из-за заплаканных глаз веки тяжелели. Очень сильно клонило в сон. И я уснула.

* * *

Просыпаюсь от дикой боли в ране, словно какие-то жуки кусали порез. Я завыла и открыла глаза. Почувствовала, что моя ключица была влажная, но не от крови, а от бледно-кровавой пены, покрывающей её. Илья сидел предо мной, возле него на матрасе лежали фармацевтические аппараты: вата, перекись, скрюченная игла с пинцетом в футляре. Шувалов был в резиновых перчатках и, вдоволь намочив перекисью вату, начал прислонять её к моей ране, которая немного раскрылась. Неприятная боль от щипания перекиси была оглушительной, по плечу и груди начала скатываться жидкость, которая оставляла за собой пенистый след.

– Но когда ты пришла… он чувствовал, что все его раны заживают, и когда к нему пришёл я, он начал улыбаться… с трудом, но улыбаться.

Он протирал всё, что было в крови, но не доходя до груди. Затем он снял перчатки и надел новые.

– Я никогда ранее не зашивал, так что ты первая, и не суди строго.

Илья воткнул иглу в кожу, и я закричала. Тогда он взял тюбик перекиси и, закрыв его, поднёс мне ко рту.

– Зажми, когда будет больно, кричи в него и кусай.

– Отвали от меня! Просто уйди!

– Не хочешь так, тогда терпи.

Он воткнул иглу в другую часть раны, затягивая кетгут. Я нахмурилась и прикусила губу, сильно крича.

– Терпи.

Половина раны была уже зашита, но я не могла спокойно на это реагировать, мне было дико больно, но я как можно сдержанней вела себя.

– Ничего страшного, это почти одно и то же, что делать татуировку. Так что терпеть можно… Знаешь, я увидел однажды группу интернов в больнице, почти моего возраста, и мне тоже хотелось взглянуть на эти всякие операции… И я под видом интерна вписался в группу, которая шла смотреть и анализировать операцию. Я видел, как человеку пришивают внутренний орган, не помню какой именно, то ещё зрелище, и я задал у хирурга, чо за нить он использует, просто так для интереса, и он ответил, что это кетгут, мне нравится это слово. Кетгут. Не знаю почему, может оно такое же как и я, такое твёрдое, чёткое, серьёзное, и это оказывается пригодилось. Кетгут.

Я разжала зубы.

– Мне плевать!

Илья усмехнулся, он уже дошивал рану, как раз заканчивалась нить, и он завязал узел. Я покрылась холодным потом, и меня тошнило от такой боли. Из шва всё же просачивается кровь. Илья взял выпавший тюбик и потихоньку капал перекись на рану, которая вскоре покрылась бледно-кровавой пеной.

Он снял перчатки и убрал все аппараты в рюкзак, который висел на выступающей из стены железной арматуре. Потом он подошёл ко мне и развязал тугой узел верёвки. На моих руках красовались красные пигменты следов от верёвки и ссадины.

Шувалов резко взяв меня за кофту и, подняв на ноги, порвал её до конца.

– Нет!

– Успокойся!

Илья молча подошёл к рюкзаку и достал огромный пластырь и ту самую, родную мне и Максиму футболку с Дональдом. Он подошёл ко мне, аккуратно налепил пластырь на шов и протянул мне футболку.

– На, надень.

Он отошёл к окну, а я скинула с себя розовую кофту, которая теперь была похожа на кусок окровавленной тряпки, и поднесла футболку к лицу. Я внюхала запах больницы и одеколона Максима, но больший акцент я дала именно на одеколон, ведь у Максима всегда был приятный запах. От того, что я почти обнажена, мне стало очень стыдно, поэтому я села на пол, прикрывая себя. Надела футболку и пригладила её руками, а затем покосилась на Шувалова, который стоял у самого края недоокна. Он стоял и сбрасывал кончиками кроссовок мелкие камешки вниз, смотря на то, как они падают. Он высунул наружу одну ногу, а я уже мысленно приговаривала его: «Спрыгни. Давай, прыгай.» Но он застыл в такой позе. Я не могла понять, что у него на уме, о чём он сейчас думает. Но нога, которая всё ещё находилась на краю, соскользнула.

Всё, что я успела сделать- это только вздрогнуть от испуга. Да, именно на этот момент, как ни странно, мне стало страшно.

Я не пошевелилась, но заметила, что он не упал. Успел за что-то ухватиться, поэтому поднялся и начал часто дышать. Именно сейчас я видела на его лице страх. И это было на самом деле необычно и… смешно.

Я не стала терять ни минуты, поэтому вскочила и убежала. Не оборачивалась, сбегая оттуда.

Дойдя до остановки, я вглядывалась из под капюшона на столбы и подъезды, до которых я не доходила, чтобы расклеить листовки, но заметила, что эти листы там висели. Значит этот Ушаков всё же не бездушный, и расклеил их за меня. Хоть на этом спасибо.

Я села в автобус на место у окна, и прислонила голову к стеклу. Не обращала внимания на людей, которые смотрели на меня пугающими глазами. В голове пролетела мысль, а куда мне ехать? Домой точно не пойду, но Вика всегда меня примет в любом виде.

Когда я подъезжала к её дому, то поспешно побежала до неё, хотя даже не позвонила и не предупредила её заранее, что приеду. Вика смотрела на меня ошарашено и плача. Я как можно сильнее пыталась её успокоить. Не сказала, кто и как сделал это со мной. Я просто сказала ей, что порезалась и, дойдя до больницы, обратилась к врачам. Вика успокоилась, но даже без всяких мыслей, повторяла одно и тоже: «Варь, скажи честно, это Шувалов тебя так? Я же знаю, что это он! Почему ты как овца? Почему боишься его сдать? Он тебе угрожал? Чего молчишь?», но я настаивала на своём. Меня никто не резал. Мне никто не угрожал. Всему своё время.

Она набрала мне ванну, чтобы я смысла с себя всю эту грязь. Мне было больно купаться, но я поборола себя и силой заставила себя сесть в ванну. Она была не горячей, то что мне как раз таки и нужно.

Я помыла голову, а после тупо сидела в ванной, погрузившись в свои мысли. Я смотрела в одну точку очень долго, что мои веки начали слипаться. И тогда вспомнив, что выдохшаяся водка была вылита мне на лицо, я полностью окунулась в воду. Я чувствую, что весь слой засохшей жидкости смывается, оставляя моё лицо чистым.

Вдруг я испугалась, потому что кто-то схватил меня за плечи.

– Варь, Варя, не надо!

– Вика? Что не надо, я же просто окунулась, не переживай, я жива, ничего не случилось.

– Я просто стучала, но ты не ответила, вот я и испугалась, думала, чо ты… что ты…

Вика заплакала.

– Не плачь, всё хорошо, я жива, со мной ничего не случилось.

– Ты дурочка. Знала об этом?

– Ничего, как-нибудь проживу. Ты сможешь мне дать чистую одежду?

– Хорошо, сейчас…

Я лежала в ванной, погрузившись в этот день. Как он быстро прошёл, ведь только недавно я чувствовала запах утренней травы, смотрела на солнечные лучи, как недавно Илья играл в хирурга, на тот момент он напоминал меня в детстве, когда я резала ножницами своего маленького мишку, а потом зашивала, так сказать играла в доктора, но теперь я была на месте медведя, а Илья… На тот момент в глубине душе я почувствовала, что теперь на самом деле его игрушка. А сейчас уже шесть вечера, чуть темнело, закончив размышления, я переоделась в то, что мне приготовила Вика, и не смотря ни на что, не смотря на то, что завтра понедельник, я осталась у Вики, она разрешила мне переночевать у неё. Я не пойду завтра в школу, и мне всё равно, что будут говорить учитель и родители, но с таким швом я не пойду в школу ближайшую неделю, даже если будут контрольные, ведь их можно написать потом, а здоровье откладывать на потом нельзя, никогда.

Ближе к десяти вечера я и Вика сидели в зале на раскладном диване, смотря ужастики, а когда глаза уже слипались, мы выключили телевизор, и аккуратно обнявши друг друга, уснули, пока мои родители не приехали к ней и, со скандалом, не забрали. А ведь вечер был спокойным и умиротворённым.