Читать книгу Арьяны. Зов крови - Елизавета Версан - Страница 4

Вишни и сливы, растущие в западной части сада, тихо трепещут на ветру, млея в лучах утреннего солнца. За искусным плетением веток синеет безоблачное небо. День обещает быть жарким. Если верить пузатому термометру в виде божьей коровки, уже к этому часу воздух прогрелся до двадцати двух градусов. Но что-то в этой идиллии меня смущает. Я закрываю глаза и прислушиваюсь. Где-то вдалеке слышится гудение двигателя. Чуть ближе – стрёкот кузнечика, шелест листвы и… Вот оно. Странный звук с другой стороны сада. Будто несколько твёрдых предметов разом рухнули на что-то металлическое. Осторожно огибаю дом и натыкаюсь на бабушку, грациозно собирающую с земли разноцветные яблоки. На ней – яркая жёлтая футболка и льняные белоснежные кюлоты. Ноги украшают плетёные сандалии на небольшом каблучке. Дополняет образ аккуратная соломенная шляпка и очки с золотистой цепочкой.

– Проснулась? – не отрываясь от своего занятия, приветствует бабушка.

Позади неё – две полные плетёные корзинки и большое эмалированное ведро, забитое уже наполовину.

– Это за ночь столько нападало?

– Да, нынче хороший год для яблонек выдался. Будет из чего заготовок наделать. Такую яблочную пасту сделаю – покруче ваших «Нутелл» будет.

Я механически смеюсь, стараясь не выдавать тревожного волнения. Это ведь невозможно. Она умерла вчера от сердечного приступа. Пашка позвонил мне, всё рассказал. Мы встретились в аэропорту, он привёз меня сюда. Я проснулась, вышла в сад, а тут она. Бред какой-то.

– Ба, тебя ведь не должно здесь быть, – говорю осторожно, чтобы не напугать её.

Она удивлённо приподнимает бровь, не переставая улыбаться.

– Что ты такое говоришь, милая? Я как раз там, где нужно.

Бабушка смотрит снисходительно, будто пытается донести очевидную истину несмышлёному ребёнку. Но эффект получается прямо противоположный, я только сильнее запутываюсь.

– Бабулечка, ты не понимаешь. Тебе нельзя тут… – повторяю сбивчиво.

Противный ком подступает к горлу. Как же ей объяснить, что всё это не может быть правдой? Она ушла. Навсегда ушла. Каждый уголок её дома кричит об этом. Я видела опустевшие комнаты, задёрнутые траурной тканью зеркала, свечу в лампадке возле икон и дубовый гроб в ограде.

Внезапно улыбка сползает с бабушкиного лица. Взгляд суровый и холодный скользит куда-то за меня. Слышу чужое дыхание позади и резко оборачиваюсь.

– Папа…

Укоризненный взор из-под очков, плотно сомкнутые губы и спрятанные в карман чёрных брюк руки – всё выражает в нём крайнюю степень недовольства. Я пытаюсь понять, почему он так раздражён, однако долго гадать не приходится.

– Аня, тебе не стоило приезжать в Скров, – чеканит отец.

– Что? Почему?

– Возвращайся домой!

– Ты не можешь решать за неё, – неожиданно вступается бабушка и выходит вперёд, как бы защищая меня.

Но с каких пор вообще мне нужна защита от родного отца? Какого чёрта здесь происходит?

– Мама, ты из-за своей слепой веры подвергаешь её опасности. Они её уничтожат, как только правда откроется.

– Я так не думаю, – с вызовом отвечает бабушка. – А вот ты рискуешь, придя сюда. Скройся, пока беду на всех не накликал.

С каждым новым словом всё труднее уловить нить их разговора. В голове полная каша. Меня мутит. И словно уловив моё настроение, погода резко меняется. Мощный порыв ветра срывает с бабушки шляпу и относит за забор. Лазурная акварель вмиг превращается в мрачный чернеющий купол. Отец встревоженно кричит: «Аня, беги!» – и через мгновение буквально растворяется в воздухе.

– Чего ждёшь? Сказали же, убегай! – подстегивает бабушка, и я со всех ног бросаюсь к калитке.

Неожиданно ветер стихает, а вместе с ним исчезает забор, пыльная дорога, деревья и аромат яблок. Вместо него в нос ударяет запах мокрого кафеля и хлорки.

– Нет, пожалуйста, нет! Мамочка!

Кто-то навзрыд кричит так громко, что у меня закладывает уши. Я так отчетливо слышу этот душераздирающий вопль, словно он вырывается из моего горла.

Моего горла.

Пролетает несколько часов, а, может, и несколько сумрачных дней, прежде чем приходит осознание, что это действительно так. Кричу я, с ужасом глядя на прикрытые белой простынёй тела своих родителей. В глазах резко темнеет, комната вращается с дикой скоростью, будто картинки в игрушечном калейдоскопе. Последнее, что вижу, прежде чем провалиться во тьму – лампа с противным светом и сдвигающиеся в одну черную точку бледно-желтые стены.

Я резко подскакиваю на кровати и с приглушённым свистом втягиваю носом прохладный воздух. Пахнет спелыми яблоками, сваленными ровной разноцветной кучкой на старой клеёнке в углу возле пузатого комода, и цветущими под окном гладиолусами. Крохотная бледно-розовая занавеска беспокойно колышется на ветру, позволяя проказливым лучам августовского солнца проскальзывать на веранду. Из открытого окна доносится целая симфония звуков: низкое гудение шмеля, напоминающее игру на контрабасе, заливистый лай соседского пса и надрывное соло петуха под хоровое сопровождение кузнечиков. В этой обстановке трудно поверить, что всего в тридцати километрах раскинулся кипящий жизнью хмурый город.

Стряхнув с себя остатки кошмара, спускаю ноги на пол и непроизвольно дёргаюсь от непривычного холода. Кровать отзывается характерным скрипом. Если не ошибаюсь, её купил ещё мой прадед, когда перебрался сюда с женой. Для столь древнего экспоната она ведёт себя вполне прилично, хоть и посередине сетка заметно просела, образовав небольшую ямку. Но её прекрасно компенсирует новый матрац, купленный Пашкой специально к моему приезду. Откуда только узнал, что в детстве я любила спать именно на веранде среди книг и антикварных вещиц? Помню, как пропадала здесь часами, исследуя богатую бабушкину библиотеку. Но самой главной роскошью для меня был натянутый над кроватью огромный тёмно-синий полог. Засыпая в нём, я чувствовала себя настоящей принцессой. Жаль, что со временем это чудо пришлось убрать – старый каркас обвалился, а с новым уже никто возиться не захотел.

Собрав влажные от испарины волосы в небрежный пучок, переодеваюсь в спортивный костюм и выхожу в сени. Дом хранит мрачное безмолвие. Мне не хочется повторять ночной обход. Вчера я насобирала достаточно улик, чтобы убедиться в реальности случившегося. Пусть пяльцы с незаконченной вышивкой, небрежно брошены на столе, словно она ушла на минутку и вот-вот вернётся. Пусть под старинной кроватью на круглом коврике ещё стоят её малиновые тапочки. Пусть на кухне расставлены стройными рядами вокруг печки её заготовки, которые не успели спустить в погреб – сам воздух будто кричит, что бабушка нас оставила навсегда.

С родителями в этом плане было сложнее. Полтора года я отказывалась верить, что их нет. Казалось, всё это заговор. Ведь лично мне не довелось засвидетельствовать их гибель. Опознанием занимались папины коллеги, потому что установить личности пассажиров при таких серьёзных повреждениях смогли только после генетического исследования. Именно по состоянию останков позже определили, что самолёт взорвался ещё до крушения.

Они снятся мне на каталках под белыми простынями, но это лишь работа воображения. Как и момент взрыва, являющийся во время панических атак. Смотреть было не на что, поэтому гробы не открывали. Да и никаких видеозаписей очевидцев я не видела. Только репортажи с места аварии в новостях и ужасающие снимки на сайтах. Хотя и этого хватит сполна, чтобы до конца жизни мучиться кошмарами.

Яркий свет, бьющий прямо в глаза, заставляет на мгновение зажмуриться, но когда распахиваю их вновь, меня встречает бескрайнее море зелени. Сад выглядит в точности, как во сне, и это пугает. Замираю, вслушиваясь в окружающие звуки, но ничего сверхъестественного не обнаруживаю – всё то же жужжание в травах и отдаленный гул автострады. В восточной части лишь одиноко шелестят тонкие яблони. Под ними – полосатые красно-жёлтые «беспризорники». Что ж, хотя бы есть чем заняться в ожидании Пашки.

– А ты вообще когда-нибудь готовила? – насмешливо спрашивает брат, глядя на подгоревшее месиво, которое задумывалось как жареная картошка.

Мне хочется провалиться сквозь землю. Такое чувство, будто в нашей семье я – единственная, кто не унаследовал ни единого полезного таланта или умения. Мама, выросшая в детском доме, умела абсолютно всё. Готовить, стирать, шить, вязать, вышивать, даже обувь чинить, при этом обладала живым умом и была невероятно начитанной. Папа отличался феноменальной памятью, умело применял в работе метод дедукции и индукции, за что прослыл среди московских судмедэкспертов чуть ли не Богом. Бабушка и вовсе уникум по части дарований. Блестящий историк, садовод и кулинар, йог с тридцатилетним стажем и большая поклонница бачаты. Пашка – новоиспечённый Илон Маск. И я – Анна Огарская, корреспондент криминальной хроники в одной из многочисленных столичных газетёнок. Как там любят говорить? Ни котёнка, ни ребёнка. Ни карьерных перспектив, которые обычно противопоставляют первым двум пунктам. Шла в журналистику, чтобы стать Политковской или Максимовым, а стала рядовым новостником.

– Ладно, – миролюбиво прерывает Пашка мои размышления. – Сходи за луком на огород и нарви помидоров с огурцами. Надеюсь, с этим справишься. А я как-нибудь исправлю твой "шедевр".

В его голосе нет и намёка на издёвку, но мне всё равно обидно. Неужели он считает меня настолько бесполезной? Стараясь не смотреть на гроб с бабушкой, виднеющийся из передней комнаты, выхожу из избы, нарочито громко хлопнув дверью. Из приоткрытых ворот и вытянутого окна над ними в ограду мягко сочится свет. Пахнет сеном, землёй и нагретым на солнце деревом. В центре, под крышей на одной из массивных балок покоятся старые качели. Их когда-то сделал для меня отец. Высоко на них раскачаешься, но мне нравилось ощущать, как ноги легко рассекают воздух, и ветер резвым поток проходит через грудь. Хочется испытать это чувство вновь. Просто забыться на мгновение, став маленькой девочкой без драм и трагедий.

Чтобы распутать качели, нужна лестница. Вспоминаю, что одна висела раньше на стене бани. По пути к ней срываю лук и овощи и, предусмотрительно промыв их в бочке, распихиваю по карманам толстовки. Баня в точности такая, как я её помню. Чёрная, приземистая, с крохотным окошком почти у самого пола. Запах дегтярного мыла и сухой берёзы заставляет сердце болезненно сжаться.

Розовая ванночка. Резиновая игрушка-пищалка в виде утёнка. Бабушка…

Лестница оказывается слишком тяжелой и длинной для моей комплекции. Приходится повозиться, чтобы снять её с ржавых гвоздей, загнутых кверху наподобие крючков. Более-менее удобно закинув ношу на плечо, я уже собираюсь идти к дому, как вдруг моё внимание привлекает странное свечение в кустах смородины. Ярко-рыжее, явственно выделяющееся на фоне зелёной листвы. Через секунду между сплетением веток показывается лохматая морда здоровенного пса.

– Ты откуда здесь? – спрашиваю, в шоке уставившись на незваного гостя.

Взгляд внимательных карих глаз кажется смутно знакомым. И по-человечески осознанным. Пёс осторожно выходит из зарослей и замирает напротив, дружелюбно виляя роскошным пушистым хвостом. Я стою, не шевелясь, завороженная необычным сиянием медной шерсти. Он приоткрывает пасть, и в его глухом рычании мне чудится отчётливое «Аня».

Стоп. Что? Собаки не разговаривают.

Зажмурившись, трясу головой, пытаясь отогнать странное видение. Однако когда открываю глаза, пёс всё ещё стоит передо мной и смотрит с… улыбкой?

– Так, ладно…

Чувствую себя ужасно глупо из-за того, что собираюсь разговаривать с собакой, но какого чёрта? Разве это хуже, чем кричать микроволновке «Сейчас иду»?

Мои размышления прерывает внезапно оживший телефон.

– Тьфу ты…

Пока я укладываю лестницу и достаю мобильник из шорт, пёс бесследно исчезает.

– Ну как ты? – участливо интересует Женька.

– Э-э, не знаю…

– Что такое?

– Да ерунда, не парься, – отмахиваюсь я, стараясь выровнять голос.

Женька, конечно же, не ведётся.

– Выкладывай.

Ну и как об этом рассказать?

Я тут наткнулась в огороде на собаку, которая назвала меня по имени, а у тебя как день прошёл?

– Слушай, Жень, а у тех таблеток, что ты мне дал, нет никаких побочных эффектов?

– Ну вообще не должно быть. – Вот чёрт. Значит, не в пилюлях дело. – А что, тебя что-то беспокоит?

– Н-нет.

– Аня.

– Да всё в порядке, правда. Наверное, просто от недосыпа немного… глючит.

– В каком смысле «глючит»?

Ну зачем я вообще об этом заговорила? Только лишний раз волноваться его заставляю. Это наверняка обычный соседский пёс забрёл к нам случайно, а моё разгулявшееся воображение додумало, что он говорящий.

– Я имею в виду, что сознание какое-то мутное. Даже картошку пожарить толком не смогла, хотя куда уж проще, казалось бы…

Женьку это объяснение веселит, и он сразу расслабляется.

– Ань, ну давай признаем, что кулинария не входит в список твоих достоинств.

– А они есть вообще? – выпаливаю я, искренне желая поддержать шутливый настрой, но интонация выходит совсем не шуточной.

– Конечно. Ты разве сомневаешься? – серьёзно интересуется он, и, чёрт возьми, попадает в яблочко.

Мне не хочется быть оголённым проводом, но глупо отрицать, что я морально измотана. Растеряна. И окончательно разочарована в себе.

– Последнее время да.

– Зря.

– Только не начинай заваливать меня комплиментами. Пожалуйста.

Женька нетерпеливо вздыхает.

– Жаль, что не ты можешь видеть себя моими глазами.

И после непродолжительной паузы добавляет:

– Аня, ты принадлежишь числу тех редких людей, которые намного лучше и больше, чем думают о себе.

Слеза предательски стекает по щеке и застывает на подбородке. Бабушка говорила, что человек рождён для великих свершений, а великими могут стать даже самые простые, самые неприметные вещи.

Как же мне не хватает её мудрых советов сейчас. Если бы я рассказала ей про собаку, она бы правильно всё поняла. Не засмеялась и не осудила бы за глупые домыслы. У неё бы точно было объяснение всему этому.

Но её нет. Есть лишь противное «бы», за которым скрывается пустота.

– Слушай, Жень, мне надо идти, давай завтра созвонимся?

– Конечно. Постарайся сегодня выспаться, хорошо?

– Хорошо.

Понаблюдав ещё пару минут за кустами смородины и не заметив больше ничего необычного, я возвращаю лестницу на место и возвращаюсь домой. Сегодня, пожалуй, обойдусь без качелей. Эмоциональных вполне хватает.

Пашка внимательно следит за тем, как я нарезаю овощи и аккуратно раскладываю по тарелке.

– Красиво, – комментирует он, оценив нехитрую композицию.

– Спасибо.

– Что ж. Обязанности распределили: ты шинкуешь, я готовлю.

Губы непроизвольно дёргаются от улыбки. Брат её охотно возвращает.

– Ты совсем не привлекаешь меня к похоронам, – бросаю я как бы между делом.

Пашка утаскивает из-под ножа колечко огурца и, прожевав, спокойно отвечает:

– А ничего и не нужно. Всеми приготовлениями занимается историческое общество.

– С какой стати?

– С такой, что Василий – один из его основателей. А семьи членов общества имеют право получать любого рода поддержку.

Рука так и замирает над разделочной доской.

– Василий? Наш прадед?

– Да. – Пашка вальяжно откидывается на спинку стула. – Ты разве не знала?

Нож слишком резко входит в мякоть помидора, отчего мелкие брызги хаотично разлетаются по столу.

– Нет. Я вообще мало что знаю о родственниках.

– И почему тебя это беспокоит? Большинство людей так живёт.

– Потому что для меня обычное сочинение на английском про семью оборачивалось катастрофой. Сколько бы вопросов ни задавала, получала либо сухие факты, либо общие фразы.

Пашка снисходительно хмыкает.

– Ну спрашивай, что интересует. Может, смогу удовлетворить твоё любопытство.

– Серьёзно? – оживляюсь я.

Брат многозначительно разводит руками.

– Ладно. – Дорезаю последний помидор и отхожу к мойке, чтобы скрыть неловкость первого вопроса. Можно было бы начать издалека, проверить, насколько вообще Пашка готов откровенничать, но интуиция подсказывает, что он не станет увиливать, как родители или бабушка.

– Почему до этого ты ни разу не выходил со мной на связь?

Сквозь тихий плеск воды слышу его тяжёлый вздох и на автомате оборачиваюсь. Брат не выглядит застигнутым врасплох. Очевидно, он ждал этого вопроса. Что ж, тем лучше.

– Тебе не понравится, – тихо отвечает он.

Услышав мой раздражённый вздох, Пашка примирительно поднимает руки и спешно оправдывается:

– Я не соскакиваю, просто предупреждаю. – Он проходит мимо меня и наклоняется к духовке, чтобы достать картофельную запеканку, которую он чудесным образом умудрился сделать из моего провального блюда. – Подай, пожалуйста, зелень.

Молча передаю ему миску и замираю возле буфета в ожидании. Хочет испытывать моё терпение – пожалуйста. И не таких раскалывали.

– Твой отец и бабушка были против нашего общения, – наконец, говорит Пашка, явно переусердствовав с напускной небрежностью в голосе.

– Что за чушь! – хрустальная посуда угрожающе дребезжит от резкого движения. – Они бы ни за что …

– Я же предупреждал: тебе не понравится.

Мы замираем посреди кухни, сцепившись взглядами. Всматриваюсь в его напряжённое лицо, пытаясь прочесть эмоции, и с ужасом понимаю, что это правда. Неприятное чувство обиды обжигает грудь.

– Но почему?

– Видимо, боялись, что разрушу образ нашей идеальной, – он выразительно изображает пальцами кавычки. – Семьи.

– Каким, интересно, образом?

– Ну, к примеру, разболтаю пару нелицеприятных фактов из биографии драгоценного Василия, о которых все старательно умалчивают.

От возмущения у меня перехватывает дыхания.

– Теперь ты и на память прадеда решил посягнуть?

Пашка с громким стуком ставит тарелки на стол и бросает на меня хмурый взгляд.

– Что тебе про него известно?

– Что он герой войны, – отвечаю с вызовом. – Лишился кисти руки, но даже без неё смог построить этот дом. Воспитал бабушку в одиночку. Умер от инсульта по дороге в Тверь к двоюродной сестре.

– Ага, всё так, – насмешливо соглашается брат. – Только ты упустила самое важное: что из-за своего упрямства он погубил жену брата и десятилетнего племянника. А отправившись в Тверь – не к сестре, кстати, а к любовнице, – прихватил с собой секретные документы исторического общества, которые передал неизвестному лицу (вероятно, шпиону) на одной из станций, где его и обнаружили мёртвым. Но так как доказать ничего не смогли, его безупречная репутация героя не пострадала.

– Какая отвратительная ложь!

– Ах, ложь… Ну а что насчёт уцелевшей части письма, которую я нашёл? Там любовница Василия очень недвусмысленно намекает на эти документы и просит приехать к ней.

– Твои отец и мать, к слову, были в курсе, – добавляет он после недолгого молчания.

– Тебя послушать, так кругом одни предатели да лжецы.

– Добро пожаловать в реальность, – скалится Пашка.

Желание говорить с ним дальше мгновенно пропадает. Как и моё едва зародившееся уважение. Молчал двадцать лет, а теперь вдруг развязал язык. Очень удобно. Никто ж не опровергнет его омерзительные сплетни.

– Вижу, ты разочарована.

– Да.

– Думаешь, я вру?

– Думаю, у тебя мозги промыты, раз всюду шпионы и заговоры мерещатся.

– Знаешь, – пафосно тянет Пашка. – А я начинаю понимать, почему тебя в семейные тайны не посвящали. Ты ж всё через призму своих стереотипов оцениваешь.

Смерив его презрительным взглядом, демонстративно бросаю вилку и выхожу из кухни. Как ни странно, у бабушкиного гроба меня отпускает. Её светлое умиротворенное лицо не испортила печать смерти. Наоборот – добавила некой возвышенности и умудрённости. Мне не верится, что в соседней комнате сидит человек, которому она отдала всё лучшее, что у неё было. Заменила ему родителей, обеспечила блестящее образование и успешное будущее, а он лишь бесчеловечно осквернил её память глупыми сплетнями.

Не-на-ви-жу!