Читать книгу Соседи по Москве - Эллина Наумова - Страница 5

Профурсетки, гадины и суки, которых больше двух десятилетий недобро вспоминала униженная смехом над чистосердечным «с Праги мы» родительница Оксаны, не были москвичками. Девчонки сами приехали за шмотками из Воронежа, где ни Бог, ни дьявол не разберет людей по национальности. Богу все равно, главное, «чтобы человек был хороший». Дьяволу же и этого не надо.

Одна из мерзавок в отрочестве смотрела чешский фильм, в котором тощенькая восточная европейка увидела, как ее парень любезничает с другой. И подумала: «Она же кривоногая и страшненькая. Ой, а может, у нее душа красивая». Сейчас этот фактор в расчет не принимается и дьяволу, должно быть, полегче морочить человечество. Но и этот фокусник, лелея абсолютную гордыню, остережется утверждать, что индивидуум по фамилии, скажем, Прийменко из Воронежской области не русский. И не сможет объяснить, почему какому-нибудь Иванову оттуда же легче изъясняться по-украински. Черт хромой, потому что все время ломает ноги о родословные и смешение языков в пограничных областях. В общем, девчонки, хоть и выросли в русских семьях, над привычным с младенчества хгэканьем не то что ржать – хихикнуть не додумались бы. Хохотали о своем, о девичьем. А по одному цитрусовому купили, потому что денег уже не было. Мотались по городу с последним рублем на двоих – коротали несколько часов до отъезда.

У одной в Москве родилась мама. Потом влюбилась в провинциала и убежала с ним из дома. Но остались родственники, одноклассники. Поэтому в выходные родители на своей двадцать первой «Волге» катили за продуктами. Еще и по гостям ходили, еще и обижали людей тем, что не заглянули. И мама оправдывалась: «Извини, сама знаешь, что у нас в магазинах пусто, а на рынках цены зверские. Настоялись в толпах, не успели». На самом деле в очередях никто не давился. Просто не хотелось лишний раз эксплуатировать свой «блат в торговле». Расскажешь про троюродную сестру – директора продуктового магазина, и знакомые с живой не слезут. Не умрут, в Москве можно и так выстоять что угодно, если повезет. Не то что в провинции.

Пару раз, когда машина была не на ходу, дочке разрешили отовариться. Она со своей неизменной спутницей, лучшей подругой, бросив вещи у родного дяди, отправлялась в один из неприглядных, почему-то всегда овощных магазинчиков на окраине. Там проходила в директорский кабинет, говорила, что она то от тети Светы, то от дяди Вити, брала из приготовленной картонной тары мясо, колбасу, конфеты и еще много чего, не свойственного зеленной лавке. Тут подружка была кстати: аккуратненько укладывали все в две сумки. Вид получался вполне цивильный – у каждой скромной девочки по мешочку обычной набитости. Отдавала деньги, сложенные мамой в конверт, благодарила. Выходить с заднего хода по какой-то причине было нельзя. И толстая продавщица выводила их через зал, торопя и прикрывая собой.

Из подруги оптимизм от зависти не испарялся. Таскала чужие сумки и улыбалась. Еще и сочувствовала бедняжке – столько хлопот и унижений ради жратвы. Ее папа заведовал автобазой, отправлял грузовики в Москву. И шоферня возвращалась из престижных рейсов со всем, что начальнику было нужно. У этой девушки мама в столице не родилась, но училась. И поддерживала связи с сокурсницами. Так что проблем с ночлегом тоже не было. Причем мама наказывала предложить денег. А ее сердобольные подруги гордо отвечали: «Передай своей мамочке, когда я к ней в Воронеж нагряну, она может взять с меня за постой, а я здесь не возьму». Дома дочь повторяла маме эти слова, и та отворачивалась, пряча слезы, которые льются на встречах выпускников. Но и в следующий раз велела деньги предлагать. Очередная сокурсница гневалась. Отвергала плату. И снова увлажнялись мамины глаза. Девушке это казалось ненормальными играми стареющих женщин. Как бы то ни было, крыша над головой давала возможность обеим юным подружкам добывать импортные тряпки без особых забот. За час-два до закрытия магазинов их выкладывали для москвичей. Считалось, что коренные трудятся и имеют законное право отовариться дефицитом уютным поздним вечером. Потом торгаши обнаглели: начали растаскивать «заначку», не доставшуюся приезжим, по своим. Труженикам не оставляли уже ничего. И те ответили дружным внедрением в километровые дневные очередищи. Конечно, в рабочее время.

Но тогда дни у девочек были еще свободны. И они едва не поссорились навек. Зашли к двоюродному брату дочки москвички. Парень был, мягко говоря, нетрезв. И стал читать «воронежкам или воронежанкам, кто вы, юницы» чьи-то запрещенные стихи:

– Представляете, человек писал картинку с натуры, – тонко улыбался провинциалкам москвич. – Он сам видел, как ободранный гражданин на рассвете копался в мусорном баке. А эти сволочи идеологи шипят: в социалистическом обществе никто по помойкам не шарит! Клевета на лучший в мире строй! И на тряпках советские люди не спят! Пусть укажет, что описывает ужасы загнивающего капитализма! И даже тогда, почему безработный и бездомный рабочий ищет душу? Он пропитания ищет!

– Кошмар, – завелась дочка начальника автобазы. – Неужели нельзя объяснить этим тупицам, что стихи – о смысле нашей жизни? Что помойка – не конкретный мусорный бак, не сто баков, а еда вообще, одежда вообще? «Заплесневелый» же и «обноски» нужны автору, чтобы все несознательные люди сами себе стали противны. Мы губим себя вещизмом. Подумаешь, «венец», «душа». Это же поэзия, в ней можно так обозначать высокое человеческое предназначение. Главное, что мы не соответствуем званию… Ну, пусть это звание венца творенья.

– Или звание строителя коммунизма? – прищурился хозяин.

Спорщица восприняла это состояние его век как приглашение к долгому интерес ному разговору, а то и к любви. Сестра – как признак запредельного опьянения кузена. Она грубо выволокла подругу на улицу и долго внушала ей, что дурацкие стихи лучше забыть. Какое там! Ценительница поэзии собиралась читать их всем и каждому, нести в массы и растолковывать великий смысл. Пришлось требовать с нее клятву – ни звука об этой антисоветчине она не скажет, чтобы не посадили ни сестру, ни брата. Последовало бурное: «За прекрасное и настоящее не сажают!» В ответ угрожающее: «А ты имеешь представление, что у автора в стихотворении впереди или дальше? Еще не хватало нам в Воронеже прослыть диссидентками и вылететь из института. Словом, мы с тобой здесь не были. Никто ничего не читал и не слушал. Я буду на этом настаивать, брат тоже, поверь. Чьи стихи? Твои?» Присваивать себе чужие гениальные строки подружка наотрез отказалась. Они шли по заснеженной улице молча и злились друг на друга, как никогда раньше. Вдруг две толстые молодые бабы, в бесформенных пальто и шалях, плотно увешанные тюками, заявили, что они «с Праги». Подружки разом вообразили, как эти тетки являются из столицы Чехословакии, и прыснули. Обе понимали, что смех уничтожает размолвку, и от этого веселились безудержно. Вскоре они уехали и никогда не вспоминали ни про пьяного молодого человека с его четверостишьем, ни про измученных баб.

Вернее, не говорили о них. Но девушка, в которой был загублен порыв сеятельницы разумного, доброго, вечного, в свой срок заявила дочурке Валюше, что реализоваться порядочный, умный человек может везде, но в Москве это делать интереснее. О том, что такому выводу способствовал выпивающий средь бела дня красивый знаток антисоветских стихов, который то ли диссертацию писал, то ли дважды в неделю таскал по Подмосковью группы выходного дня, она, разумеется, не сказала. И правильно сделала. На дворе уже бодро топтался и выбирал, куда шагнуть, двадцать первый век. Честолюбивая Валентина стала дипломированным менеджером и сама рвалась в столицу. Разумеется, мать не стала ее отговаривать.

Однако, несмотря на свои столичные завихи, она костьми бы легла, чтобы не отпустить Валентину из дома, если бы узнала, что та собралась в Москву с выпивающим средь бела дня красивым знатоком поэзии Серебряного века. Парень то ли диссертацию писал, то ли дважды в неделю показывал Воронеж и окрестности всем желающим. Но дочь умолчала о знакомстве с этим типом. И тоже правильно сделала.

Валентина и Андрей были похожи не чертами лиц, но обликом: рыжеволосые от природы, худющие, высокие, в тертых джинсах и объемных кроссовках. И еще какие-то встрепанные, будто только что проснулись и еще не соображают, где и зачем. Это обоих сильно молодило. Слишком сильно. Назначенный день отъезда приближался, и они занимались главным делом – стояли в магазине электроники в Воронеже, разглядывая ноутбуки. Целый год вдвоем копили на не самый дешевый, но и не очень дорогой. И вот день настал – хватало. Ехать в Москву без своего компа ребята считали идиотизмом. Им предстояло незаметно внести приобретение в комнату Андрея, подключиться к Интернету и заняться поисками жилья в другом городе. Родители их не поняли бы – отдавали каждому последние невеликие деньги в уверенности, что чадо снимет комнату и благоразумно положит остатки в сбербанк на экстренный случай. Разве перед такими важными мероприятиями игрушки покупают? Знай отец Андрея, что сын намылился в столицу с подружкой, не дал бы ни копейки. Исход ясен – за неделю все промотают и вернутся, как побитые собачонки.

Вместо того чтобы внять родительским советам, Валентина и Андрей решили снять двухкомнатную квартиру. Рассуждали, как им представлялось, здраво. Только этот вариант мог стимулировать их на всяческие подвиги ради человеческого, а не тараканьего житья в коммуналке или унылой однушке, которую хозяин сдает на лето, пока сам бомжует. Укрывшись у Андрея, они сначала целовались, потом чаевничали, затем, договорившись в такой ответственный день даже не ложиться рядом – некогда, приступили к поискам. Первый же звонок в агентство обогатил их поверхностными, но шокирующими знаниями про комиссию, залог, аванс, оплату за полгода вперед и стоимость аренды в центре. Быстренько снизили запросы и переключились на спальные районы ближе к конечным станциям метро. Но и там получалось, что сразу надо было заплатить тройную цену. Опять поцеловались немного. Стойко застегнули то, что будто само и нарочно расстегивалось в одежде. Съели по бутерброду. И продолжили.

Умные люди долго ничего стоящего подобрать не могут, хотя имеют возможность смотреть квартиры на месте. А дуракам опять повезло. Безотказно работает правило. За полчаса Валентина и Андрей выслушали три насмешливых отказа. Дескать, вы, молодые люди, в разуме? Сначала доберитесь, Воронеж не Владивосток, а потом уж разговаривать будем. Арендодатели желают видеть и допрашивать тех, кому, может статься, вверят недвижимость. Зато в четвертый раз авантюристы нарвались на семнадцатилетнего «частного маклера» – друга сына хозяйки квартиры. Тот поспорил на бутылку пива, что сдаст «зависшую», уже проклинаемую агентством частную собственность за пять дней. Сдал Валентине и Андрею по телефону за день. Благородно, без комиссии, только с залогом. «Будет договор?» – пискнула девушка. «Само собой, распечатан из Инета, как у всех», – ответил уникум и велел завтра приезжать с вещами и деньгами. «Только послезавтра», – сказал Андрей. «Не позже, а то уплывет», – постановил обалдуй уже вполне риэлтерским тоном. На том и распрощались до скорой встречи. Влюбленные на радостях доскакались по комнате до того, что еле успели выключить и засунуть под диван счастливый ноутбук – отец Андрея открывал дверь своим ключом.