Читать книгу Дарованные встречи - Эльвира Абдулова - Страница 2

Мария Ивановна, крепкая, дородная женщина ближе к пятидесяти, казалась нам небожительницей. Откуда она приходила в школу по утрам и куда уходила, какой была в повседневной жизни – такие вопросы в начальной школе даже не возникали. Дети, всегда такие внимательные к деталям внешнего вида, не помнили ничего из ее гардероба. Наверное, потому, что он отражал ее характер. Строгий, невзрачный, без излишеств, как униформа. И непроницаемое лицо партийного работника. Это была не женщина, а монумент, который еще и обладал способностью учить, порицать и изредка хвалить. Кабинет (под стать хозяйке) был образцом высокой морали и нравственности: строгий, аскетичный, с портретами пионеров-героев на стене, перед которыми было стыдно за все… Все, что говорилось Марией Ивановной – воспринималось как закон. По крайней мере для меня. Как-то я пропустила занятие, а мама не нашла времени написать записку с объяснениями – и я решила в школу просто не ходить. Мария Ивановна, предупреждала, что без справки к урокам не допустит – почему же мама мне не верит?!? Что может быть страшнее грозного лица учительницы? Разве что крики мамы, выталкивающей меня на улицу?

Наш класс в своем разнообразии был похож на весь многонациональный Город Детства. Грузинский мальчик Гиви дружил с азербайджанцем Азером, плохо говорящем на русском. Артур (сложной для меня национальности) ходил не разлей вода с Сашей и Сережей. Карина и Мила перешептывались с лучшей подругой Севой. Таира, родом из Дагестана, была всегда одна, потому что стеснялась или испытывала неловкость за многочисленную, но все еще растущую семью. Ее папа, наш сосед дядя Зияд, не терял надежду обрести сына, и мама ходила в ожидании в четвертый или в пятый раз. Еврейский мальчик Вадим уехал в Израиль в классе пятом, но пока тоже был с нами и жил активной школьной жизнью, не зная, что там замышляют его родители. Еще живы были ветераны, и мы их ждали на школьные праздники. Они, среди них и мой дедушка, крепкий и статный Иван Васильевич, приходили на праздник Победы, в форме, увешанные орденами, и рассказывали, как рука об руку, всей многонациональной страной, мы победили фашистов, справились со вселенским злом. Мы слушали, представляли кадры из военной хроники, восхищались и гордились. Глядя на Зою Космодемьянскую, Леню Голикова и Валю Котик, я всегда спрашивала себя: смогла бы? Выдержала бы пытки? Не смалодушничала?

Никто из нас не думал, что причина ссор или несогласий – национальный вопрос. Знать не знали, думать не думали – кто какой национальности. Жили весело и в согласии, уверенные, что страна наша – самая лучшая и передовая. Когда Вадим уехал в Израиль, мы вспоминали о нем с сочувствием и сожалением: всем было ясно, что нелегко им придется. Будто в космос проводили или на необитаемый остров.

Ах, каким многослойным был наш пирог! Каким разнообразным! Тридцать пар глаз смотрели на Марию Ивановну, и все были одинаковы во всем: в форме, портфелях и тетрадках, в мыслях и желаниях. Любили дедушку Ленина и верили в торжество коммунизма. Отличиться старались знаниями, игрой на музыкальных инструментах, прочитанными книгами или купленными по случаю пластинками. Девчонки гордились формой, приобретенной в Москве или Ленинграде – юбка скроена иначе, воротнички кружевные и фартучек более шелковистый, с богатыми оборками. Тетради, как правило серые или зеленые, без ярких обложек, могли отличаться лишь качеством бумаги и розовой промокашкой (попадалась не всем) – в остальном все строго – одинаково. Правда, Зоя Космодемьянская смотрела со стен неодобрительно, и было стыдно за такие глупости… Конечно, я бы смалодушничала, рассказала бы все секреты! Струсила бы, несмотря на то, что носила октябрятский значок и мечтала о приеме в пионеры. Первую партию принимали торжественно, в Музее им. Ленина, что в центре города, напротив бульвара. Хотя я была старостой и отличницей, иллюзий на свой счет не питала. Это, по словам Марии Ивановны, нужно было еще заслужить!

Разные и счастливые, мы несмотря на разный цвет волос и форму глаз, с оптимизмом смотрели в будущее и знали, что завтра будет лучше, чем сегодня.

Со мной за партой сидела предприимчивая дылда Алена, которая точно своего не упустит. Я, стремясь скрыть начинающуюся близорукость, просила ее переписать мне задания с доски. Соседка не отказывалась, но расплатиться за услугу я могла только решив ее вариант. Удивительно, как долго все это проходило незамеченным от вездесущего ока Марии Ивановны, но все закончилось тогда, когда меня наконец пересадили за первую парту. Успеваемость Алены резко снизилась, а я перестала нуждаться в ее услугах.

Ирада, смешная и задорная девчонка, не без труда говорящая на русском и вечно витающая в облаках, читая на уроке сказку о храбром зайце, представив его на лесном пеньке, выступающем перед лесным братством, выразительно и громко произнесла: «Эх, вы трусы!» (с ударением на первом слоге). Класс долго не мог ей простить ошибку, а Мария Ивановна, нахмурив брови, быстро пресекла обсуждения и заставила забыть этот неловкий момент.

Карина Б. совсем не ценила своего счастья! Я с трепетом ожидала нового выпуска журнала «Костер» и газеты «Пионерская правда», нетерпеливо заглядывала в почтовый ящик, а к книгам из библиотеки относилась так бережно, как к своим: страницы не загибала, оборачивала бумагой и не дотрагивалась грязными руками. А у нее была такая прекрасная библиотека – настоящее сокровище! Родители не так давно вернулись из Венгрии и вместе с мебелью и дубленками (что не представлялось для меня важным) привезли яркие издания, напечатанные в Будапеште. Русские народные сказки, сказки Ш. Перро и братьев Гримм, стихи Пушкина и рассказы Толстого – чего там только не было! Такие книги и в руках держать было страшно, а Карина легкомысленно приносила их в школу и небрежно оставляла на парте, убежав на переменку. Я брала их украдкой и гладила, перелистывала новенькие глянцевые странички, рассматривала прекрасные иллюстрации и представляла, что читаю их вечером, кладу на прикроватный столик (которого не было и в помине), выключала лампу (тоже плод моего богатого воображения) и засыпаю, тронув книги еще раз перед сном, будто пожелав им спокойной ночи…

Игорь жил в соседнем подъезде, на пятом этаже. На уроках обыкновенно сидел на последней парте – смешной, лопоухий, будто только проснувшийся – говорил очень мало и тихо, надеясь, что Мария Ивановна его не заметит и не услышит. В семье росла еще и бойкая длинноногая Танька, младше нас на пару лет, ну а папу Игоря знали все соседи. Он имел хобби на радость всем нам. Время от времени по выходным он шел к морю и возвращался с полным ведром креветок. Он выбрасывал их в умывальник, где они ждали своего страшного часа. Именно там я их однажды и увидела – зеленых, копошащихся, живых! – придя раньше обычного за банкой розовых креветок. Увидела, пошатнулась от ужаса и выронила копеечки, которые передала мама.

– Иди домой! – рассердился мужчина.

– Сам принесу! И деньги матери пока отдай!

Потом, накормив всех желающих, папа Игоря куда-то уходил, а возвращался уже затемно, на нетвердых ногах. Жена ругалась так, что было слышно всем, и посылала Таньку к соседям и наказывала передать:

– Не покупайте больше у него! Пропивает он все!

Ну, кто же не купит такую вкусность? Странная была женщина, ей Богу!

Светина мама звалась «цыганкой».

– Как это? – думалось мне. – Разве они живут не в таборе, не с лошадьми? Разве не крадут детей и не заставляют их попрошайничать?… Нет, моя одноклассница ничем не отличалась от всех нас. Мама была высокой и крупной, длинные юбки не носила, браслетами не гремела, никому не гадала, по утрам уходила на работу, а вечером, как все, возвращалась. Папа – невысокий и щуплый азербайджанец – пытался примирить жену с матерью, которая невестку недолюбливала и брак этот, несмотря на прошедшие годы и нажитых детей, не одобряла. Мне представлялось, что мама Светы отстала от табора, влюбила в себя парня и благодаря цыганским чарам заставила на себе жениться. Ее лучше не сердить – так мне казалось… Света и ее младший братик выглядели всегда упитанными и довольными, в доме царила чистота, а на полу блестел редкий по тем временам паркет… Я хотела спросить у Марии Ивановны, почему среди Советских Социалистических Республик нет цыганской, но боялась, что она пристыдит меня перед всем классом и молчала.

Дедушкин друг, тоже фронтовик и орденоносец Саид, жил в нашем доме через два подъезда. Его семья занимала две квартиры, потому что детей было десять. Соня-ханум тоже носила медаль – матери-героини. Как они размещались там, что ели, в каких кастрюлях неторопливая и царственная мама готовила им еду, кто проверял им уроки – ничего этого я не знала, но было так интересно!

Старшие дети были уже женаты, а самый младший учился в нашем классе. Поздний ребенок Ахмед, тихий и неприметный в школе, носился во дворе до самого вечера, до прихода отца, с хлебом и с сыром в руке. Летом – еще и с сочным помидором. Ближе к семи Соня-ханум громко созывала детей к ужину. Раз в год, на праздник Новруз, нам приносили огромный поднос со сладостями и блюдо – с вкуснейшим пловом, украшенным сухофруктами, каштанами и дымящимся мясом нежнейшей баранины. Корочку от плова я съедала первой, а гохал всегда заканчивался быстрее, чем пахлава или шекербура. Через некоторое время на Пасху бабушка Евдокия Алексеевна отправляла меня в седьмой подъезд с ответным визитом. Разноцветные яички, блестящие от растительного масла, ароматная выпечка и сладости – все покрывалось белоснежной льняной салфеткой и посылалось дорогим людям. Сквозь открытую дверь я видела скромно обставленную квартиру (еще скромнее, чем наша), и опускала глаза, протянув дары, тому кто открыл дверь. Опустить глаза, проявляя покорность перед старшими и особенно перед мужчинами – так было принято в Городе Детства. К счастью, Мария Ивановна о таких праздниках не знала и не ведала о моем падении.

Запомнился случай, когда одноклассница Мила, стоя с указкой у карты СССР, назвала океан «Северо-ядовитым» и все долго смеялись. Мария Ивановна строго отчитала нерадивую ученицу и объяснила, как она политически неграмотна, именно потому, что не читает «Пионерскую правду».

Перед уроком рисования на учительском столе часто появлялась огромная коробка с красивейшими фруктами-муляжами, выглядевшими настолько аппетитно, что кто-то из ребят не удержавшись попробовал надкусить красное блестящее яблоко. Когда искали виноватого – было страшно всем, даже мне, которая никогда и ни под каким предлогом не посмела бы без приглашения подойти к трону Марии Ивановны.

Когда она с возмущением отказалась принять хрустальную вазу на какой-то праздник, мы даже не удивились. Мария Ивановна и материальное – две вещи совершенно несовместимые. Я трепетала при виде первой учительницы, идущей по коридору. Мы не видели, когда она улыбалась или ела. В школьной столовой отводили глаза от учительских столов – разве позволено всем наблюдать за трапезой небожителей?!? Ничто человеческое ей не чуждо – определенно не про нашу Марию Ивановну.

Перебравшись в среднюю школу, мы почти не наведывались к первой учительнице. Было ясно, что теплых материнских объятий ожидать не приходится, кроме того в нашем классе живут уже другие дети. Шумные первоклашки были похожи на новый продукт на конвейере – мы уже сошли с длинной бегущей дорожки и уступили место другим…