Читать книгу Как взрыв сверхновой - Эмиль Вейцман - Страница 5

Его ввели в помещение «Зала правосудия»; в тот же миг миллионы людских глаз впились в фигуру обвиняемого. И участники судебного заседания, и телезрители с ужасом и содроганием рассматривали человека, по милости которого существующая эпоха могла роковым образом необратимо трансформироваться, но… по непонятным причинам не сделала этого; а ведь Гай Рупий – так звали подсудимого – совершил непоправимый, казалось бы, поступок.

– Встать! Суд идет! – провозгласил председательствующий.

В «Зале правосудия» все встали. Потом главный судья слегка кивнул головой, давая понять тем самым, что можно сесть.

– Сегодня мы слушаем дело Гая Рупия. – сказал председательствующий суда. – Он обвиняется в тягчайшем преступлении – в преднамеренной попытке трансформировать человеческое общество вдоль временной линии, начиная от девятнадцатого и кончая нашим, двадцать девятым, столетием.

На несколько мгновений установилось гробовое… нет!.. запредельное молчание, и люди в «Зале правосудия» ужаснулись вдруг той тишине, которая воцарилась в помещении. Казалось, безликая вечность, эта стремительная птица, скользящая по временной линии и гасящая взмахом своего крыла горение целых эпох, неслышно влетела в зал и, паря, сделала по нему круг, словно раздумывая: взмахнуть крылами или нет.

– Гм, – хмыкнул председательствующий, стремясь отогнать призрак страшного видения. —Гм… Разрешите огласить состав суда…

Пока объявляли имена судей, присутствующие на процессе тихо, но оживленно переговаривались друг с другом. Они стремились снять с себя остатки недавнего оцепенения. Даже председательствующий оживился… Но вот оглашение кончилось, и Гаю Рупию был задан первый вопрос. – Обвиняемый! – Гай Рупий встал при этих словах. – Ваше имя?

– Гай Рупий.

– Год рождения?

– Две тысячи восемьсот сорок третий.

– Профессия?

– Историк-разведчик, специалист по концу второго тысячелетия христианской эры.

– Вы обвиняетесь по статье пятидесятой, пункт альфа Уголовного кодекса нашей эпохи. У вас имеются возражения против состава суда?

– Нет.

– Признаете себя виновным?

– Нет.

– Значит, вы утверждаете, что в девятнадцатом столетии не убили преднамеренно при исполнении служебных обязанностей миланского сбира Антонио Гримальди и в двадцатом столетии – нью-йоркского полицейского Джона Доджа?

– Я убил их. Джона Доджа, впрочем, непреднамеренно.

– И все же не признаете себя виновным?

– Не признаю.

– Прискорбно. Расскажите суду обстоятельства обоих убийств.

– Как вы знаете, – начал свое рассказ Гай Рупий, — после окончания исторического отделения Первого австралийского университета я был заброшен в начало девятнадцатого столетия для сбора информации о нравах и обычаях итальянского общества. Перед заброской я, как и положено, прошел полугодовой тренаж, связанный с максимально-возможным изживанием из себя привычек своего времени, после чего и был отправлен в намеченное столетие.

– Подсудимый, – перебил Рупия председательствующий (он же Верховный судья планеты). – Перед посылкой вы подписали обязательство не совершать поступков, могущих вызвать необратимую деформацию человеческого общества вдоль временной линии?

– Я подписал такое обязательство.

– Значит, вы знали про возможные последствия соответствующего поступка?

– Знал.

– А вам было известно, что убийство человека является самым страшным из криминальных деяний, ибо оно может вызвать самые необратимые изменения человеческого общества вдоль временной линии, начиная от момента его совершения и кончая эпохой, в которой родился убийца? Я не говорю уже о моральной стороне проступка.

– Да как вам сказать… – обвиняемый начал переминаться с ноги на ногу и пожимать плечами. Четкий вопрос председателя суда казался ему то ли противоестественным, то ли непонятным.

– Так вам было известно или нет? – нахмурившись, повторил свой вопрос Верховный судья.

– Было-то было, но…

– Да отвечайте, наконец! – не выдержал председатель.

Гай Рупий в отчаяньи махнул рукой и выпалил:

– Мне, разумеется, было известно это, но многому я не верил.

– Чему вы не верили?

– Что убийство обязательно должно вызвать необратимые изменения.

– Вы этому не верите?

– Да, не верю. – Гай Рупий пристально глядел в глаза Верховного судьи. – Достоверно лишь установлено, что поступок человека из будущего вызовет необратимые изменения человеческого общества вдоль временной линии в одном единственном случае – когда, совершая поступок, индивидуум руководствовался исключительно мотивами, свойственными личности его эпохи. Разве всякое убийство, преднамеренное, нет ли, вызовет необратимые изменения человеческого общества? Кто доказал это?!

Верховный судья смотрел в пол…

– Никто не доказал. Да и не пытался, – выкрикнул Гай Рупий. – У кого бы хватило совести на такой эксперимент? Кто бы санкционировал его? Убийство в наше время великая редкость. Но я верю теории: совершенное вдруг в далеком прошлом по мотивам, свойственным исключительно личности нашего столетия, оно вызовет необратимые изменения, катастрофические изменения общества вдоль временной линии, начиная с момента убийства и кончая днем рождения убийцы. Потому-то разведчикам и запрещено всякое убийство – а вдруг какое-то совершается по мотивам нашей эпохи. К тому же в пользу подобного запрета и аморальность – в большинстве случаев, конечно, – самого акта лишения человека жизни.

– Вы считаете, что не всякое убийство, совершенное разведчиком в прошлом, приведет к катастрофе?

– И не только я так считаю.

– Кто же еще?

– Очень многие: историки-разведчики, физики-социологи.

– Мы не намерены сейчас обсуждать научные проблемы, – парировал Верховный судья. – Мы сейчас судим вас, Гай Рупий, за нарушение законов нашей эпохи. А хороши эти законы или нет, к делу отношения не имеет… Желаете продолжить рассказ?

– Продолжу… Меня забросили во второе тысячелетие девятнадцатого века, и началась моя жизнь в качестве богатого и знатного миланского дворянина.

Однажды я угодил в небольшую, казалось бы, переделку… Кстати, эта история описана у Стендаля, с которым меня познакомили в Риме. Я фигурирую в его книге под именем графа Радики… Возле театра Ла Скала мне попался сбир (полицейский шпик) Антонио Гримальди. Этот Гримальди был величайшим мерзавцем, потому что погубил своими доносами австрийской охранке не один десяток честных людей. Обычно миланские сбиры не рискуют дерзко взглянуть на знатного вельможу, но Антонио Гримальди посмел. Вы понимаете, на кого он вызывающее поглядел. Такой проступок обычно не прощался высшим итальянским дворянством, но я поначалу предпочел отмахнуться от наглого сбира. Через полчаса в ложе у госпожи Дембовской-Висконти, возлюбленной поэта Уго Фосколо и приятельницы Стендаля, я имел неосторожность рассказать о случае с Гримальди. Через два дня новая неосторожность – я вторично рассказал об этом происшествии, на этот раз уже в салоне синьоры Метильды. Тут-то мне и бросил вскользь Петруччо Фоски, знаете, таким тихоньким голоском и будто бы совершенно равнодушно:

– А что, разве этот Гримальди еще жив?

– Я-то знал, что означает заданный вопросик. Это был категорический приказ всего миланского дворянства. Неисполнение его грозило грандиозными неприятностями, вплоть до вызова на множество дуэлей. К тому же мне втемяшилось в голову: а не отказываюсь ли я убить шпика, руководствуясь исключительно чувствами индивидуума своего столетия? То есть не совершаю ли криминального поступка исключительно под влиянием чувств, свойственных благородному миланцу начала девятнадцатого века…

Короче, я пришел домой, зарядил ружье, подстерег Гримальди и застрелил негодяя. Впоследствии я тайно обеспечил его семейство. Мне удалось скрыть поначалу от моего начальства убийство сбира, а обеспечение его семейства от миланского дворянства.

– Почему вы скрыли свой последний поступок?

– В глазах честных миланцев семья сбира так же презренна, как и он сам. Мне бы перестали подавать руку, узнай о том, что я дал денег семье мною убитого.

Теперь про случай в Нью-Йорке. Начну со следующего заявления. Меня не имели никакого права немедленно перевести в другую эпоху, но в силу критических обстоятельств перевели. Я не успел изжить привычек и, если хотите, предрассудков миланского высшего общества начала девятнадцатого столетия. Потому-то и произошло второе убийство.

В Нью-Йорке я жил в качестве рядового инженера. Мне пришлось приобрести пистолет. Поверьте, я никого не собирался убивать, но частенько в некоторых местах проклятого города бывало небезопасно появляться в вечернее время, особенно одинокому пешеходу. Я купил оружие не столько для самозащиты, сколько для запугивания налетчиков, напади они вдруг на меня. Пистолет, правда, был заряжен – на случай если придется всерьез просить о помощи и стрелять в воздух для этого.

Как-то в середине лета в городе начались волнения из-за непрекращающейся вьетнамской войны. У нас в квартале вспыхнули сильные беспорядки, его окружила полиция. Часов в семь вечера я рискнул выйти из дома, чтобы поужинать в одном из ближайших уцелевших кафетериев. В это время на мостовой завязалась потасовка между демонстрантами и полицией. Я сглупил: остановился и стал наблюдать. Профессиональная, знаете ли, привычка. Внезапно ко мне подскочил фараон и ни за что съездил по голове дубинкой.

Прошу понять мои чувства, нет, не чувства гражданина просвещенного двадцать девятого века, но чувства знатного миланского дворянина, которые были моими, поскольку я не успел изжить их за слишком короткий срок. Какой-то сбир рискнул дерзко посмотреть на графа Радики, и ничего не оставалось, как разнести ему голову волчьей картечью. А тут полицейская сволочь посмела меня – знатного миланского дворянина – огреть дубинкой по башке, да еще ни за что ни про что… Когда после удара я пришел в себя, Двое дюжих полицейских выламывали мне руки, а мой обидчик лежал мертвым на земле. Удар по голове на несколько секунд помутил мой разум, но не вышиб из моих чувств, благоприобретенных инстинктов. Я мог ничего не видеть и не слышать, однако моя рука автоматически выхватила из кармана оружие и разрядила его в полицейского молодчика. Иначе и не мог благородный Радики. Я, увы, потерял самообладание. Признаюсь. Но в состоянии полнейшей невменяемости.

Внезапно в «Зале правосудия» раздался голос диктора Центральной радиотелевизионной станции планеты:

– Внимание! Внимание! Говорят и показывают все радио- и телевизионные станции планеты Земля! Экстренное сообщение! Наши разведчики сообщают о деформации человеческого общества вдоль временной линии.

В зале суда воцарилось гробовое молчание. Все окаменели, а Гай Рупий съежился и втянуть голову в плечи.

«Свершилось! – подумал председатель суда. – Свершилось! Что-то теперь будет? И есть ли смысл продолжать судебное заседание?»

Примерно такие же мысли были в этот момент у каждого человека на Земле. Что-то теперь будет? И какой смысл продолжать суд? Еще немного, и все мы превратимся в нечто совсем иное. Проклятый Гай Рупий!

– Внимание! Внимание! Говорят и показывают все радио- и телевизионные станции планеты Земля! Экстренное сообщение!

«Что там еще?!» – пронеслось в голове у председателя суда.

– Внимание! Внимание! Непонятная деформация человеческого общества вдоль временной линии. Деформация распространяется по оси времени в отрицательном направлении. Момент начала деформации двадцатое сентября 1972 года.

Гай Рупий выпрямился. Широко раскрыл глаза и пробормотал:

– Двадцатое сентября… двадцатое сентября В этот день я прикончил в Нью-Йорке полицейского. Почему от двадцатого сентября?

– Почему в минус-направлении? – воскликнул обвинитель. – Разве будущее может влиять на прошлое?

– Может! Может! Есть теория, – торжествующе вскричал один из людей, находящихся в зале судебного заседания.

– Внимание! Внимание! Говорят и показывают все радио и телевизионные станции планеты Земля. Нам сообщают разведчики. Наполеон победил при Ватерлоо… Нельсон остался жив в Трафальгарском сражении… Карл XII попал в плен при Полтаве… Карл I Испанский не избран императором… Господство крестоносцев в Палестине просуществовало на сорок пять лет больше… Ганнибал победил при Заме, но погиб в конце сражения… Триста гоплитов сдержали напор персов при Фермопилах до подхода объединенных войск греческих государств. Царь Леонид остался жив…

Ошеломление от полученных новостей спало лишь через минут двадцать-двадцать пять. Но на смену ему пришла некоторая растерянность: а что же делать дальше? Желая выиграть время, Верховный судья предложил допросить научных экспертов. На том и порешили.

Первым из экспертов выступил всемирно известный профессор Хаббард, специалист в области математической социологии. Ученый муж был краток – подобный ход временной деформации плохо объясним. Хотя, конечно, имеются физические теории, допускающие фундаментальную симметрию прямых и обратных причинно-следственных цепей, в рамках которой воздействие будущего на прошлое столь же существенно, как и привычное нам воздействие прошлого на будущее.

Профессор Жуков, не терпящий, как известно, Хаббарда, заявил не без ехидства, что подобное распространение деформации времени в двадцать девятом веке должно быть понятным и годовалому ребенку.

– Чему тут удивляться? – сказал Жуков. Убийство полицейского Джона Доджа было совершено по мотивам, свойственным исключительно дворянскому обществу Италии начала девятнадцатого века. Как известно, деформация должна заканчиваться в момент рождения человека, вызвавшего ее своим поступком. Стало быть,.. Стало быть… – тут Жуков выпрямился, приосанился и уничтожающим взглядом посмотрел на Хаббарда, – в данном конкретном случае волна деформации пытается достичь момента рождения убийцы через… минус бесконечность…

– И что же дальше? – спросил ошеломленный председатель суда.

– Дальше? – Жуков величественно повернул свое лицо в сторону Верховного судьи, снисходительно улыбнулся (ох уж эти юристы!) и изрек. – Дальше имеются две возможности. Или волна пройдет через точку «ноль» и устремиться в минус-бесконечность с последующим переходом в плюс-бесконечность или же волна от точки ноль отразится. Поясняю. Под точкой ноль подразумевается момент Большого взрыва, в ходе которого образовалась наша Вселенная.

– Ерунда! – выкрикнул профессор Хаббард. – Ерунда!

В зале зашумели.

– Прошу соблюдать тишину! – потребовал председательствующий. – Продолжайте, профессор.

– Если волна отразится, то она проследует до момента смерти Джона Доджа, потом снова отразится. Возможно, многократное отражение волны деформации между моментом «ноль» и моментом убийства полицейского. Из-за этого произойдет затухание волны, трансформация человеческого общества окажется обратимой. И… Наполеон потерпит поражение при Ватерлоо. Нельсон погибнет в Трафальгарском сражении. Карл XII избежит плена. Ганнибал потерпит поражение при Заме. Леонид и все триста его гоплитов погибнут при Фермопилах.

Ну а если волна проскочит через момент Большого взрыва, то через несколько миллиардов лет она докатится до нас… Хе-хе, дойдет… Подведем итоги. Конечно, Гай Рупий совершил тяжкое преступление, но своими поступками он оказал науке неоценимую услугу, – тут Жуков поднял указующий перст правой руки. – Неоценимую! Он, так сказать, на практике показал влияние будущего на прошлое… При определенных условиях, разумеется.

Посовещавшись, судьи решили отложить рассмотрение дела Гая Рупия на полгода, с тем чтобы полнее учесть все последствия содеянного подсудимым

Восьмидесятые годы двадцатого столетия