Читать книгу Спальня, в которой ты, он и я - Эмма Марс - Страница 12

Никогда раньше электричка в Нантерр не казалась мне такой уютной, а путь из Парижа в пригород – таким коротким. Я позабыла все свои тревоги: и злонамеренные козни Луи, и не менее беспокоящие меня письма от моего анонимного мучителя. Кажется, я даже пару раз зачем-то глупо улыбнулась соседу напротив. Мне хотелось, чтобы мое блаженно-счастливое состояние перешло к другим пассажирам и каждый мог бы продолжить свой путь, закутавшись в облачко личного счастья. Впрочем, наверное, это было уж слишком…

За окнами вечерняя заря окрасила серые пригороды в ласковые оптимистические цвета, и даже мое захолустье показалось мне очаровательным.

У меня было такое прекрасное настроение, что я не зашла в комиссариат, хотя всю неделю собиралась это сделать, я даже забыла заскочить в булочную, чтобы купить маме сладости. Предложение Дэвида стерло из памяти все мои страхи, все опасения.

– Ничего, – сказала Мод, встречая меня у порога в своем стареньком халатике. – Я сделала мясное рагу по бабушкиному рецепту.

По ее виду нельзя было определить ни возраста, ни происхождения, но болезнь уже наложила свою печать: постоянно серый, нездоровый цвет лица, морщины, которые с каждым днем, казалось, становились все глубже, тяжелая поступь и медлительность в каждом движении…

Поначалу я испытывала угрызения совести, безуспешно стараясь скрыть свою радость перед ней. Я взялась помешивать рагу, наслаждаясь пленительным ароматом лаврового листа и муската, щекотавшим мне ноздри. Словно разделяя мое настроение, Фелисите, мурлыкая, терлась об мои ноги.

Я постаралась свести к минимуму рассказ о возможностях, открывшихся передо мной благодаря великодушному поступку Дэвида, но мама прекрасно знала мое положение и потому смогла оценить его по достоинству:

– Это замечательно, дорогая! Просто здорово…

Она прижалась к моей спине и обняла меня своими слабыми руками, такими слабыми, что мне почудилось, она обхватила меня, чтобы не упасть. Продолжая помешивать мясо, не отрывая глаз от густой кипящей подливки, я другой рукой ласково обняла ее.

– Да, конечно, но…

– …но?

– Мне неловко, что он делает это для меня.

– Почему?

– Ну, ты ведь понимаешь, мне же всего двадцать три года, я только что окончила университет, и тут вдруг – моя собственная передача, в вечерний прайм-тайм, на одном из самых популярных каналов во Франции. Ты только представь себе, как на меня будут смотреть, как оценивать, что подумают?

– Что кому-то иногда везет? – улыбнулась она, понимая, что ее предположение, по крайней мере, наивно.

– Нет, что кого-то проталкивают. И, поверь, если я не буду безупречна, меня заклюют!

Она прижалась щекой к моей спине, как делают дети, и сказала изменившимся от болезни и дрогнувшим от чувств голосом:

– Но ты будешь безупречной, Эль. Это точно!

– Ах, мама… – вздохнула я. – Хорошо бы, конечно, но, поверь, такого рода протекция, особенно в этой среде, обходится очень дорого. Вообрази, как озлобятся люди, когда подружка патрона ни с того ни с сего появится в эфире: зрители, комментаторы, критики, я уж не говорю о тех ведущих, которых из-за меня отодвинули в сторону. Я ведь сама от этого столько раз страдала.

Я вспомнила об эсэмэске с отказом в собеседовании, полученной несколько часов назад, но тут же выкинула это из головы. На близком расстоянии я чувствовала простой аромат розовой воды, постоянно сопровождающий маму. Он обычно оказывал на меня успокаивающее воздействие, но сейчас смешивался с запахом готовящегося мяса.

– Что касается меня, я не думаю, что это удача или счастливое стечение обстоятельств, – сказала она со всей твердостью, на которую еще была способна. – Если с тобой такое случилось, будь уверена, ты это заслужила.

– Хм…

– Ты говорила, что этому Люку, как там его, понравились твои работы?

– Да, по крайней мере, со слов Дэвида. Но у меня такое впечатление, что он просто хотел польстить своему патрону.

Мне же не случайно показалось, что мой жених был не в своей тарелке сегодня.

– Похоже, ты не слишком уважительно относишься к своему молодому человеку, – заявила она, стараясь, правда, произнести эти слова как можно мягче.

– К кому? К Дэвиду?

– Ты могла бы проявлять больше доверия к его мнению. В конце концов, ты же сама сказала, что он руководит крупным телеканалом. Если он считает тебя достаточно компетентной, чтобы вести передачу в эфире, не вижу причин не верить ему.

Я, онемев от неожиданного упрека, смотрела на маму вытаращенными глазами, потом перевела взгляд в глубину гостиной, где через полуоткрытую дверь виднелся старинный буфет, весь уставленный моими фотографиями, которые Мод собирала с особой тщательностью. Там как в мемориальном музее были собраны моменты моих детских мини-побед, школьных памятных событий, вплоть до дня, когда я закончила бакалавриат, и самое последнее фото – я в объятиях Сони с дипломом об окончании университета в руках.

– Так случается, дорогая. Это нормально, что у тебя есть сомнения, – опять начала она, взяв мои руки в свои, такие тонкие и легкие. – Но в том, что касается ответственности, а она лежит на его плечах, Дэвид не может позволить себе сомневаться. И он выбрал именно тебя.

Мама всегда находила нужные слова, слова утешения, слова, которые все объясняли. Как всегда в тех случаях, когда я настойчиво требовала отцовского тепла, его присутствия в своей жизни, но при этом единственное, что могла использовать в качестве моральной поддержки, – это старую выцветшую фотографию, на которой он держал на руках меня, толстощекого пухленького младенца. Фото датировалось временем исчезновения отца: конец 1987 года. Ричард Родригес, испанец по происхождению, прораб на стройке, за которого мама вышла замуж уже на склоне лет, может быть, от отчаяния. Он уехал в Квебек руководить каким-то строительным объектом якобы на несколько недель, но потом так и не вернулся. Призрак, фантом.

– Спасибо, мамочка…

Я обняла ее, прижала к себе, чтобы согреть своим теплом.

– Ой! Какая же я глупая! Я чуть не забыла про самое главное! – Я сжала ее потеплевшие, тонкие, как у подростка, руки.

– Что такое?

– Подожди…

Я побежала в прихожую, сняла с вешалки свою сумку, вынула оттуда продолговатый конверт и вернулась к ней, размахивая им в воздухе. Мод округлившимися глазами с удивлением смотрела на меня:

– Что это? Что?

– Пляши! – весело командовала я. – Это – твой годовой пропуск в Диснейленд.

– Что-о-о?

Она не знала, что выбрать: рассмеяться или отругать меня за плохое поведение. Я сделала вид, что наношу ей удары как шпагой этим листочком бумаги.

– Да нет же, нет! Это – наши билеты в Лос-Анджелес! Секретарша Дэвида мне передала их только сегодня!

– Билеты?..

– В Лос-Анджелес, мама… Тебе нужно поправить здоровье. Прямо скажем, здесь тебе ничего не светит.

Если я не перегибала палку, ей нравилось, когда я обращалась с ней запросто, так, как принято у нас между сверстниками.

– Ты бы видела выражение лица мадам Чаппиус, когда я ей сказала, что собираюсь этим летом поехать в Соединенные Штаты!

– Спорим, она тебе не поверила.

– Она решила, что я в самом деле свихнулась! Она сказала: «Ну ладно, посмотрим. Америка, так Америка…»

– Ты ей отправишь оттуда открытку!

– Ты тоже черкнешь пару строк! Она с ума сойдет от зависти, старая карга!

Мама схватила конверт и вытащила из него прямоугольник из жесткой бумаги, где были прописаны цифры, даты, какие-то коды. Пробежав его глазами, она спросила:

– Мы улетаем двадцатого июня?

Через два дня после моей свадьбы, подумала я. Эту информацию, столь важную для меня, я пока не решалась сообщить маме, я не могла поделиться с ней своим счастьем в то время, когда ее собственная жизнь была под вопросом.

Моя свадьба… даже для меня она пока не казалась реальной настолько, чтобы завести об этом разговор в своем окружении. Дэвид в те редкие минуты, когда мы были вдвоем, больше не вспоминал о ней, словно, получив мое согласие, посчитал, что дело решено и все последующее уже не имеет никакого значения, являясь лишь скучной формальностью. Организацией свадьбы занимался Арман, без лишнего шума, но так, чтобы все наилучшим образом устроилось к тому моменту, когда наступит долгожданный день. Он любезно взял на себя решение всех вопросов (рассылка уведомительных писем и приглашений, выбор цветов, составление меню праздничного обеда и прочее). Я только издалека слышала эхо подготовительной суеты. Что касается Сони, которая всегда совала нос во все подробности, то она, казалось, стеснялась расспрашивать меня о свадьбе, хотя та уже была не за горами. Зависть? Или обида, что я не сразу позвала ее быть моим свидетелем?

– Да, мы улетаем двадцатого. А что? У тебя на этот день другие планы? – спросила я как бы между прочим.

– А когда ты приступаешь к своей новой работе?

– В общем-то через три дня, во вторник. Девятого.

Она закрыла конверт, взяла мои руки в свои и посмотрела на меня решительно и серьезно:

– Я полечу одна.

– Ни за что! – возмутилась я.

– Ты не можешь лететь со мной. Ты только что приступишь к новой работе на телеканале.

– Но, мама, самолет вылетает в субботу. Какие проблемы?

– Будь благоразумной! Ты не можешь слетать на другой край земли и вернуться за выходные. И потом, для тебя это очень важно! Ты не можешь, только что устроившись, тут же взять отпуск.

– Но ведь это Дэвид резервировал билеты. А он, между прочим, мой начальник. Мама, если бы он считал, что так делать нельзя, он бы сказал. Или выбрал бы другую дату.

Хоть болезнь и ослабила ее, она все же оставалась моей матерью и могла заставить меня слушаться одним словом, одним взглядом.

– Нет, и еще раз нет… Ты остаешься здесь, доченька. Я полечу одна. Я смогу совершить перелет. Ты не думай, я справлюсь.

Она произнесла эти слова твердым и уверенным тоном, не пытаясь драматизировать события.

– Я переживаю не только по поводу перелета…

– Постой, не ты ли говорила, что клиника, куда ты меня отправляешь, самая замечательная на свете и что с того момента, как я прибуду в аэропорт, ко мне направят медсестру, которая будет заботиться обо мне?

– Да, я… – вздохнула я, виновато потупив глаза. – Это действительно замечательная клиника, она входит в топ лучших в мире. Там лечится и обследуется весь Голливуд, все сливки общества, даже, по крайней мере, два президента Соединенных Штатов проходили в ней курс лечения.

– И что? Ты думаешь, со мной там может случиться что-нибудь плохое?

Нет, конечно. Единственное, что могло с ней случиться, это – исцеление. Увы, в клинике Макса Фурестье в Нантерре, как бы врачи ни старались поставить маму на ноги, надежда на чудо угасала с каждым днем.

– В любом случае не мне тебе напоминать, как это бывает: если ты счастлива, то и мне хорошо. Если мне хорошо, то и ты…

Она не закончила фразу, скорее всего, боялась сглазить. Ей не хотелось заглядывать далеко в свое будущее, она предпочитала теперь мечтать о моем, отныне более радужном. Ну и я не стала настаивать, предпочитая отложить продолжение серьезного разговора на потом.

Рагу, судя по пряному аромату, наполнившему кухню, можно было подавать на стол. Мне показалось, что аппетит у мамы стал гораздо лучше, чем накануне. У меня словно камень с души упал, когда я увидела, с каким удовольствием она поглощает мягкое сочное мясо.

– Ты смотрела сегодня свою корреспонденцию?

Я еще не успела заявить на почте об изменении места жительства.

– Нет, а что? Разве есть что-нибудь особенное?

– Да нет, все как обычно – счета, реклама, проспекты… Ах нет, вспомнила…

Она вдруг неожиданно проворно поднялась и засеменила к круглому столику в прихожей.

– Тебе пришло странное приглашение.

– Почему «странное»?

Мой вопрос, как и вилка с кусочком мяса, зависли в воздухе.

– Потому что тут нет адреса на конверте, только твое имя.

Иначе говоря, белый конверт положили в почтовый ящик, минуя почту. Тот, кто взял на себя труд привезти письмо сюда, очевидно, точно знал не только о том, что моя почта приходит на мамин адрес, но и то, что я бываю здесь регулярно. Этот неизвестный так же сведущ, как и анонимный автор записок из дневника, мелькнула у меня мысль.

Я не ждала ни от кого писем. Если бы Дэвид хотел сделать подобный сюрприз, он ни за что не стал бы присылать писем сюда.

Вернувшись к столу, Мод протянула мне конверт. Я едва на него взглянула, как внутри все похолодело. Я застыла, сжимая в руках бумажный треугольник.

– Что-то не так? – удивилась мама.

– Да нет, все нормально…

Такую бумагу серебристого цвета с блестками выбирают обычно для праздничных уведомлений о свадьбе или рождении ребенка, а также пишут на ней приглашения на вернисаж или премьеру в театре.

Самое ужасное – я узнала тот тип бумаги, что и в моем дневнике «сто-раз-на-дню», как называла его Соня. Можно ли поверить в простое совпадение? Этот цвет и фактура встречаются довольно редко.

– Так ты его не прочтешь?

Конверт не был заклеен, значит, любой мог его открыть и ознакомиться с содержимым письма до меня. Даже не представляя, о чем там могла идти речь, я содрогнулась от ужаса от одной только мысли о том, что его могли уже прочитать.

Я заглянула в конверт. Внутри сразу бросилась в глаза пластиковая магнитная карта для открывания двери гостиничного номера. Прочитав на одной стороне логотип слишком хорошо известного мне заведения, я чуть не хлопнулась в обморок: гостиница «Отель де Шарм».

Так, значит, об этом ему тоже известно…

Поскольку ни одна из комнат гостиницы не имела номера, узнать, к какой именно принадлежит магнитный ключ, не представлялось возможным. Когда прошел первый шок, то первая мысль, пришедшая мне в голову, состояла в том, что без этой информации ключ бесполезен, им нельзя воспользоваться.

Я уже много раз занималась сексом в этой гостинице, но ни разу пока не испытывала оргазм. Так что я пока еще не расплатилась с таинственными призраками плотских утех, блуждающими под этой крышей. Ну и что из того?

(Написано незнакомым почерком 07/06/2009

Что он может об этом знать? Он что, все время держит свечку у моей киски, чтобы так рассуждать? Какое ему дело до того, что я чувствую, а что – нет!)

К обратной стороне письма была приложена записочка на розовой бумаге. Я испытала некоторое разочарование, обнаружив, что она написана совсем другим почерком, чем таинственное послание, адресованное моему телу.

Дорогая Зэль,

Сегодня вечером, в десять часов.

Не опаздывайте!

Не берите с собой мобильный телефон.

Этот почерк мне показался более ровным, спокойным и правильным, чем тот, другой. Этот точно принадлежал человеку уравновешенному, хладнокровному, а тот, первый, свидетельствовал о характере импульсивном, тревожном, пресыщенном жизнью.

– Что, плохие новости? – мама встревожилась, увидев, что я побледнела.

Кроме письма и записки в конверте находился еще лист плотной белой глянцевой бумаги. Изучив его, я поняла, в чем дело, и смогла ответить маме, почти ничего не придумывая:

– Да нет… Но ты права, это действительно приглашение.

Белый картон содержал слова, напечатанные типографским способом. Всего одна фраза – ровно посередине чистого листа, неотвратимая, как гром после молнии:

1 – ТЫ СВОЕ ПОЛЮБИШЬ ТЕЛО.

Я не могла не обратить внимания на аналогию этой формулировки с текстом десяти заповедей. Когда-то, во время учебы в университете, я посещала семинарские занятия, где мы изучали литературные формы, используемые в Библии: проповеди, притчи, псалмы, а также Скрижали Завета, данные Моисею Богом.

– Приглашение? И куда же?

Мод свято соблюдала мое право на личную жизнь и старалась не вмешиваться, если видела, что мне это неприятно. Такая позиция мне позволила до сих пор откладывать ее знакомство с Дэвидом, хотя она и сгорала от любопытства.

– На… костюмированный бал.

– Да что ты? Это же здорово! Твоя школа организует такое мероприятие?

Мне пришлось импровизировать на ходу:

– Да, директор лицея живет здесь неподалеку. Наверное, он решил, что мне будет приятно, если он вручит приглашение мне лично.

– Не похоже, что ты обрадовалась, – заметила она как бы между прочим, наливая себе полстакана красного вина.

– Ты же знаешь, эти шумные праздники… мне никогда не нравились.

– Иди-иди! Хоть немного развлечешься.

Если уж собственная мать мне советует…

В этот раз мне более или менее было ясно имя отправителя. Кто же, если не Луи Барле, мог пригласить меня в номер известной гостиницы ради услуги, которую он уже оплатил? Но что больше всего поразило меня, так это то, что он мог оказаться тем самым анонимом, который несколько недель подряд истязал меня скабрезными посланиями. Итак, он – тот самый человек, подкинувший мне дневник. Тот самый извращенец, который вбил себе в голову, что обязан заниматься моим половым просвещением. «Кто его заставляет писать мне свои дурацкие письма?» – этим вопросом я задавалась тогда, на вернисаже, стоя с ним лицом к лицу. Теперь я знаю твет…

В какой-то момент я вспомнила сцену, произошедшую в этот же день чуть раньше, когда мы с Дэвидом и Луи разговаривали в зале для заседаний, расположенном на самой верхушке башни Барле. Их башни. Видя вместе братьев Барле, я не могла отделаться от странного чувства, не то чтобы неприятного, скорее, я ощущала некую противоестественность в том, что вижу их вместе, кто-то из них был лишний в этом зале, но я не могла определить, кто именно. Словно, стоя рядом, они предоставляли возможность ярче обнаружить то, что их отличало друг от друга. Я вспомнила руки обоих братьев – рука Дэвида, зажатая у запястья в белый шелковый манжет, и рука Луи, утонченная, с татуировкой в виде какого-то текста, который мне пока не дали увидеть целиком.

Эта загадка так и осталась неразгаданной, так как неожиданный звонок у калитки отвлек меня от этих мыслей. Я не успела оглянуться, как мама проскользнула к окну, привлеченная назойливым перезвоном, действовавшим ей и мне на нервы.

– Это Фред, – лаконично сообщила она.

– Что ему надо?

– Он хотел забрать свои вещи из твоей комнаты.

– Так он предупреждал, что придет?

– Ну, да… Он сказал, что как-нибудь зайдет вечерком.

Мой бывший ничего не предпринимал до того момента, когда мог быть уверен, что встретится здесь со мной. Фред позвонил опять, казалось, он теряет терпение.

– Спускайся в погреб, – шепнула мама.

– Что?

– Спускайся в погреб, говорю. Он не будет тебя там искать.

– Я не собираюсь прятаться. Я больше его не люблю, вот и все…

– Тебе сейчас только скандала не хватает, – устало выдохнула она.

Но Фред не стал дожидаться приглашения, открыл калитку и подошел к дому. Его тень маячила за стеклом входной двери, в трех метрах от нас.

– Анабель!

– Спускайся скорее! – шептала мне мама.

– Анабель, я видел, что ты дома. Открой!

– Прекрати, мама, это смешно!

Теперь он дубасил кулаком прямо по стеклу.

– Открой, сука! Это я!

Мама металась, охваченная паникой и гневом.

– Ты меня еще помнишь? Я тот парень, которого ты отшвырнула как дерьмо!

Увидев, что я потянулась к ручке двери, мама шлепнула меня по руке:

– Анабель! Я запрещаю тебе открывать! Он же пьян!

Действительно, ругательства, изрыгаемые хриплым, грубым голосом, не оставляли сомнений: Фред явно был не в себе.

– Мне надо поговорить с тобой… – он немного смягчил тон. – Дай мне пять минут, Эль. А потом я оставлю тебя навсегда, живи как хочешь! Пять минут, всего пять… Эль…

– Фредерик, она не хочет с тобой разговаривать.

Вмешательство больной женщины поставило его в тупик, он почти угомонился и сказал примирительным тоном:

– Мне жаль, Мод… Я не хотел вас напугать. Просто я хочу, чтобы Анабель мне сама сказала это в глаза.

– Что она должна тебе сказать, сукин сын?

– Что все кончено…

– Я сама могу тебе это сказать: все кончено! – надтреснутым голосом еле выговорила она, исчерпав свои силы. – И хорошо, что кончено!

Несколько минут тишины стали ей ответом, но потом, переварив сказанное, он возмутился вновь:

– Почему вы так говорите?

– Потому что это – правда. У нее есть другой. И получше.

Я умоляла ее взглядом ничего не рассказывать дальше.

– И кто же это?

Пока она изводила оцепеневшего и распластанного по матовому стеклу парня рассказами о Дэвиде, о моей состоявшейся карьере, о моем новом доме, похожем на дворец, о счастье, которое, само собой разумеется, меня ожидает, но с другим, мои мысли где-то блуждали и, в конце концов, вернулись… к конверту с приглашением.

Неожиданное появление Фреда помешало мне сразу насторожиться и почувствовать, что конверт гораздо тяжелее, чем можно было бы ожидать. Я перерыла все содержимое, вытащила оттуда все бумаги и нашла на самом дне большой, с зазубринами, ключ, гладко отполированный от времени и долгого использования. Ничто не говорило о том, что именно этим ключом можно было открыть. Непонятно также, чего от меня ожидали сегодняшним вечером. Странной казалась также ошибка в моем имени: Зэль.

Однако теперь я была полна решимости, как парень с той стороны двери был полон отчаяния, что должна ответить на приглашение и пойти на встречу. Но как? Ускользнуть незаметно не было никакой возможности.