Читать книгу Спальня, в которой ты, он и я - Эмма Марс - Страница 6

Возвращаться в пригород из Парижа каждый раз для меня было мучением. Я бы даже сказала, пыткой. Для меня, девчонки из Нантеррра, которой я так и осталась, сила притяжения столицы была велика. Поэтому, сидя в электричке, уносившей меня на запад от Опера€ или от площади Этуаль, я чувствовала себя как приговоренная к казни по дороге на эшафот. С той лишь разницей, что я проделывала свой мучительный путь каждый день.

Я так страдала из-за этого, что была готова к тому, чтобы снять жилье где-нибудь в Париже: уж лучше плохонькая комнатка в центре, чем двух-трехкомнатная квартира, даже со всеми удобствами, за городом. Мне хотелось жить в сердце столицы, там, где кипит жизнь.

В тот вечер я садилась в сине-бело-красную электричку, держа в кармане только что подписанный контракт. Кто-то постарался разрисовать спинки сидений и стены в вагоне свежими граффити. Едва устроившись у окна, я почувствовала на себе любопытные взгляды. Мужские, разумеется. Я напрасно старалась привыкнуть к ним, с годами смущение не исчезало, я всегда чувствовала себя неловко. «Не понимаю, чего ты жалуешься! – удивлялась Соня. – Подожди, пока тебе стукнет пятьдесят, у тебя отвиснет грудь и поползут морщины. Посмотрим тогда, как ты обрадуешься, если мужики в метро станут на тебя пялиться».

В ожидании этой радужной перспективы я по-прежнему смущалась от каждого брошенного на меня взгляда. Я просто не знала, что поделать с очевидным вниманием, которое ко мне проявляли мужчины. С таким же успехом я могла бы жонглировать их скрытым желанием, как пингвин замороженной треской. Никто не объяснил мне правил этой игры. Мне только и оставалось, что постоянно быть настороже и находить любые уловки, чтобы не обращать на мужчин внимания. Например, можно наблюдать пейзаж за окном, но поезд все время находился в туннеле и только у самого Университета в Нантерре выезжал на поверхность, как раз перед моей станцией, не оставляя шанса ни увернуться от докучливых глаз, ни скрыть свое смущение. Тогда по случайности мой взгляд упал на свежий выпуск «Ле Монд», который держал в руках мой сосед слева, молодой человек лет тридцати, в кожаном прикиде, с черным кожаным кейсом на коленях. Несколько крупных заголовков на первой странице газеты бросились мне в глаза, но только один привлек внимание.

– Это же – Дэвид… Дэвид Барле, – прошептала я и невольно потянулась к газете.

Молодой человек вскочил на ноги и протянул мне руку, охотно воспользовавшись случаем:

– Э-ээ, нет-нет… Меня зовут Бертран Пасадье. А вас?

Я не стала пожимать его влажную ладонь, но выхватила у него газету, мои пальцы крепко вцепились в бумагу. Не ответив на его вопрос, словно он испарился с глаз долой, я стала читать статью, посвященную руководителю частной медиагруппы, названной по его имени: Группа Барле. Она владела информационным каналом круглосуточного вещания, самым популярным во Франции, BTV.

Переминаясь с ноги на ногу, мой попутчик безуспешно пытался найти повод опять привлечь к себе внимание.

– Вас интересует телевидение?

– Гм… – пробурчала я себе под нос, не взглянув на него.

– Если так, могу посодействовать, знаете ли. Я бы мог вас устроить на хорошее место в этой сфере. Барле – это неплохо, вполне солидно, но ненадолго, уверяю. Есть местечки и получше.

Я пропустила мимо ушей его болтовню. Быстренько дочитав статью, в которой детально обсуждалась стратегия Группы BTV, направленная на привлечение аудитории, я теперь полностью погрузилась в созерцание фотографии Дэвида Барле. Я и раньше видела его лицо по телевизору или в экономических приложениях к газетам, но только теперь заметила, что он удивительно похож на давно умершего популярного актера Жерара Филипа. Потрясающее сходство! Мне даже показалось, что я слышу его прекрасный, такой мягкий и обволакивающий, знакомый с детства голос (много лет назад я ставила пластинки на старом мамином проигрывателе и слушала в его исполнении «Маленького принца» или сказку «Петя и волк»).

Но если навечно оставшийся молодым популярный французский актер всем своим видом выражал утонченность и хрупкость, Дэвид Барле, напротив, источал силу и уверенность в себе, желание властвовать, железную волю и абсолютную уверенность идти во всем до победного конца. Возможно, это скрывалось в чуть более острых скулах, квадратном подбородке, в широких плечах и габаритах, которых не постыдился бы какой-нибудь регбист. А главное – его прямой взгляд со страницы газеты, он словно бросал вам вызов, приглашая к поединку.

– …не больше, чем три-четыре процента в год, то есть практически ничто… – продолжал разглагольствовать мой сосед, не замечая, что я его не слушаю.

BTV. Вот куда я должна пойти со своим дипломом, как только он окажется у меня в руках! Вот к чему призывает меня Барле с фотографии в «Ле Монд» на первой странице, так, по крайней мере, мне хотелось думать.

Отвратительный протяжный скрип тормозов остановившегося поезда вернул меня в реальность. Я вздрогнула и увидела в окне сине-белую табличку на перроне, как раз на уровне моих глаз: город Нантерр. Моя станция.

Я вскочила и опрометью кинулась к выходу из вагона, на бегу отдавив обе ноги Бертрану Пасадье. Я еле успела выскочить на перрон, двери электрички захлопнулись у меня за спиной. Мой сегодняшний воздыхатель остался внутри. Обескураженный, он стоял, открыв рот, прижавшись лбом к запотевшему стеклу. Я помахала ему вслед газетой, которую выхватила у него из рук, моя беспомощная улыбка стала парню наградой за потерю. Я не испытывала угрызений совести, совершив кражу. Сам Дэвид Барле, красовавшийся на первой странице «Ле Монд», ободряющим взглядом поздравлял меня со смелым поступком.

Домишко моей матери, Мод, находился всего в каких-нибудь трехстах метрах от станции. Скромный кирпичный домик, без садика, без какой-либо зелени вокруг, если не считать увитой плющом небольшой террасы, выходящей на улицу, скорее высокой, чем широкой, и довольно тесной. Сколько себя помню, мы всегда здесь жили вдвоем с мамой, никто никогда не заходил сюда, чтобы скрасить наше унылое существование.

Когда она заболела, я старалась как можно чаще быть с ней рядом, насколько мои занятия и подработка ради пропитания могли это позволить. Старалась взять на себя все домашние хлопоты, которые с некоторых пор превратились для нее в большую проблему: магазины, хозяйство, приготовление еды, уход за собой…

– Это ты, Эль? Ты была на занятиях?

Конечно, у мамы сохранились ее прекрасные волосы, но теперь они стали седыми. На бледном лице застыла восковая маска, заострив морщины и парализовав выражение чувств. Она оставалась собой, но мне с трудом подчас удавалось признать в ней ту маму, которую я знала раньше, обаятельную и самую лучшую в мире, сумевшую сделать мое детство без отца беззаботным и радостным.

Бывали дни, когда она не снимала свой старенький, расшитый узорами домашний халат. Незначительная деталь, вроде ничего особенного, но это доводило меня до слез. Я никогда не плакала при ней, давая волю чувствам лишь вечером, уже в своей комнате.

– Нет, Соня предложила работу, которую подыскала специально для меня.

– Ну и как? Интересная?

– Вроде да… или нет… Пока не знаю.

Мама не уставала без конца благодарить меня и хвалиться каждому, кто хотел ее слушать, что она произвела на свет такую заботливую дочь. А я вспоминала далекое детство, то время, когда она уходила на заработки задолго до того, как я просыпалась в своей кроватке; вспоминала, как на Рождество она всегда наряжала меня словно принцессу, хотя в кармане не было ни гроша; да и на мою учебу в престижном вузе она пожертвовала последние накопления, хотя имела полное право на старости лет тратить деньги на себя, на свое здоровье. Вот почему я старалась, как могла, поддержать, порадовать, а иногда даже побаловать мою милую мамочку.

– Посмотри, что я тебе принесла.

Я протянула ей белую коробочку со сладостями, перевязанную бирюзовой лентой.

– Что это? – живо спросила она, предвкушая удовольствие.

– Так, конфетки с ягодным вкусом: клубника, малина, вишня…

Маме очень нравились сладости из Парижа, ни с чем не сравнимое наслаждение. Я понимала эти маленькие капризы, но иногда приходилось идти на хитрость: я покупала на бегу коробочку конфет в лавке, прямо на станции, по дороге заворачивая ее в яркую подарочную бумагу из Парижа, купленную заранее. Ведь не важно, что за сладости были в коробке, какой марки и за какую цену, главное – сопровождающий ритуал, принятый между нами и доставляющий радость обеим.

Неожиданный звонок в дверь, резкий и дребезжащий, прервал счастливые минуты нашего общения. Фелисите, наша старая кошка, уже давно не выходившая из дому, потянулась у меня на коленях и лениво мяукнула.

– Ах! Черт возьми, я забыла предупредить. Звонил Фред и сказал, что вечером заедет за тобой. Должно быть, это он.

Еле сдерживая раздражение, я пошла открывать. За калиткой на улице вырисовывался силуэт в каске, верхом на черном мотоцикле с горячим мотором в тысячу кубических сантиметров. Конечно Фред, кто же еще! Мой дружок, он ходит за мной по пятам последние три года, и он – единственный, кого я познакомила с мамой. Фред Морино – юный бездельник, большой любитель военных искусств и многоцилиндровых мотоциклов, длинный как каланча, поджарый, мускулистый, всегда затянутый в черную кожу. Единственным его достоинством, на мой взгляд, является умение безропотно переносить мое постоянное нытье. Фред – мой поклонник, как раз такой, какого можно себе позволить в наших трущобах: мрачный, подозрительный, грубоватый, в вечном конфликте с самим собой и со всем миром.

– Привет, красотка! Почему ты еще не одета?

– Одета? С какой стати?

– Как? Разве мы не идем в кино? Через двадцать минут, в Ля Дефанс. Мать тебя не предупредила?

– Нет.

– Ну, тогда поторопись!

– Фред, маме сегодня нехорошо. Я должна с ней остаться.

Мне не нужно было оборачиваться, я спиной чувствовала, как из окна над входной дверью мама наблюдает за нами.

– У нее рецидив? – сухо спросил он безо всякого сострадания.

– Нет, просто нездоровится. И к тому же мне никуда не хочется идти.

Парень бросил на меня беглый взгляд, оставаясь верхом на железном коне. Потом перевел глаза на дом и внимательно его осмотрел, думая о своем.

– Полгода назад ты иначе со мной разговаривала, так ведь?

Слова были сказаны без желчи, без обиды, скорее, как просьба объяснить происходящее. Ему хотелось понять.

– Полгода назад моя мать не была при смерти, Фред, – ответила я сквозь зубы, опасаясь, как бы она не услышала наш разговор.

– Может, ты забыла, но мы почти договорились снять на двоих квартирку?

Нет, он не жаловался на судьбу, просто решил подвести итог нашим отношениям и составить полный список своих претензий ко мне. Что ж поделаешь, надо признать, что по мере того, как разворачивались события в моей жизни, я давала ему все больше поводов для упреков.

Милая двухкомнатная квартирка, для нас двоих, со всеми удобствами, в Нантерре, мы даже съездили посмотреть несколько предложений. Но теперь мне это уже не интересно.

– Ты ведь знаешь, у меня сейчас нет средств, – я попыталась уйти от прямого ответа. – Мне нужно собрать на лечение маме. Курс в Соединенных Штатах стоит дорого, целых…

– …двадцать пять тысяч евро, я знаю, – перебил он устало. – Ты мне говорила об этом сотню раз.

Да, курс генетической терапии стоит двадцать пять тысяч, и только в одной клинике, в Лос-Анджелесе, делают такие операции, и это – последний мамин шанс. Подобную диагностику и лечение могут себе позволить лишь звезды шоу-бизнеса и миллионеры. Да, цена за жизнь не всем по карману. Но жизнь мамы для меня бесценна, и я пошла бы на все, лишь бы ее спасти. Поэтому я решилась втайне от всех записаться в «Ночные Красавицы».

– И скажу еще раз: пока я не собрала нужной суммы, все, что зарабатываю, до последнего цента, я буду отдавать ей.

Он понуро кивнул, став вдруг покорным и ручным.

Подумать только, совсем недавно я страстно любила этого парня, он был первым, кто разбудил во мне женщину, заставил трепетать и томиться мое нутро от безумного желания отдаться мужским ласкам. Но, как ни старалась, я не могла заставить себя опять испытать к нему нежные чувства. Я смотрела на Фреда и видела только исхудавшего мотоциклиста с тоскливой мольбой в глазах, готового расплакаться, лишь бы его приласкали, хотя бы из жалости.

– Ладно, пусть так. Но ты же можешь себе позволить прокатиться в кино со своим парнем?

– Не сегодня… Прошу, не упрашивай меня.

Чтобы как-то утешить, я по-дружески, тихонько погладила его по плечу. Тогда он взял мою руку в свою, решительно, но несильно.

– Эль, я знаю, почему ты стала такой, – сказал Фред сурово.

– Неужели?

За спиной я услыхала, как слабо скрипнули ступени крыльца, и поняла, что мама спустилась вниз и стоит за моей спиной.

– Это не из-за болезни Мод, а из-за твоей чертовой журналистики.

– Не говори ерунды…

– Да, да! Все эти городские пижоны, эти папенькины сыночки, которые читают «Ле Монд Дипломатик», которые по телику пытаются доходчиво нам объяснить, как нужно выкручиваться, чтобы найти работу! Все они запудрили тебе мозги!

– Фред, черт побери, ты не понимаешь! Они не запудрили, они взорвали мне мозг! – даже Соня не сказала бы лучше. Именно с тех пор, как наши пути разошлись, то есть сразу после окончания учебы в Нантерре, я почувствовала ту самую классовую пропасть, иначе говоря, «социальный барьер», согласно любимому выражению Жака Ширака. Для Фреда и своих бывших приятелей я стала предателем, изменив нашим принципам. Я, по их мнению, отреклась от нашего общего происхождения ради личных амбиций, переметнувшись на сторону богачей. Я пока не жила в роскоши и достатке, но уже перешла в стан врагов.

– Ну, так что с того? – хриплый голос мамы раздался за моей спиной. Она еле стояла на ступеньке, держась дрожащей рукой за перила, но всем своим видом показывала решимость броситься на Фреда. – Разве грешно стремиться к успеху? А? Чего ты хочешь? Чтобы моя дочь всю жизнь тряслась на мотоцикле у тебя за спиной? Ты это хочешь ей предложить?

– Мод, подожди, я…

– А потом что? Ты сделаешь ей детишек и куда-нибудь смоешься, потому что тебе надоест влачить жалкое существование?

– Мама…

Я обняла ее за плечи и стала осторожно поворачивать и подталкивать к двери, чтобы увести в дом. Мамино неожиданное вмешательство удивило и тронуло меня. Даже в таком состоянии у нее на уме было только одно – поддержать, защитить меня. Но ей нельзя уставать. И потом, я сама должна решить проблему с Фредом Морино. Это – мое личное дело.

Переступив порог, я услышала за спиной, как взвыл мотор его болида. Фред завел машину и, нарочно прибавляя газ до оглушительного рева, исчез в ночи, даже не попрощавшись. Что ж, такова была его манера выражать чувства.

На следующий день я уезжала из пригорода по направлению в Обер уже совсем в другом настроении. Ребекка Сибони сдержала слово. Накануне поздно вечером она прислала мне короткую эсэмэску с предложением прогуляться по магазинам с целью, как она скромно выразилась, «выйти на новый уровень».

Поднимаясь по эскалатору к выходу на бульвар Османа, я сразу увидела ее худой силуэт. Приклеив сигарету в уголке рта, она держала плечом у самого уха мобильник, прохаживаясь рядом с магазином «Printemps». Заметив меня в толпе, Ребекка подмигнула, окинув меня с головы до ног плотоядным взглядом, который мог означать лишь одно: «Ну что, милочка, давай сделаем из тебя настоящую женщину».

Ее план был таков: прикупить мне на первое время гардеробчик, необходимый для выполнения моей миссии. Для этого нам требовалось подобрать три варианта одежды. Первый – для дневных мероприятий, в том числе для официальных приемов (антрацитовый брючный костюм от Задиг и Вольтера, нижнее белье от Обада, также черного цвета, с кружевами, выступающими из-под пиджака, колье из искусственного жемчуга от Агаты). Второй вариант – узкое черное платьице для коктейля, с глубоким вырезом на спине, подходящее также для приглашения на ужин после каких-нибудь заседаний для узкого круга лиц (белье пурпурного цвета от Лежаби, а также крупные серьги с полудрагоценными камнями). Третий вариант – для вечерних концертов, балов и представлений (перламутровое платье с широкой юбкой от Жана-Поля Готье, белье жемчужно-серого цвета от Ла Перла, браслет и диадема от Булгари). Добавим к этому три пары подходящих по цвету туфель, каблуки которых удлинялись на три сантиметра в зависимости от времени суток: шесть сантиметров для дневных мероприятий, девять – для вечерних, двенадцать – для ночных.

Мы, нагруженные пакетами и коробками с покупками до самого носа, уже двигались по направлению к кассе, когда я, откашлявшись, решилась возразить:

– Ребекка, я, разумеется, в восторге от этих вещей, но…

Она тут же подняла кверху указательный палец, не дав мне закончить мысль, что говорило о том, что она давно ожидает этот момент:

– Не волнуйся, агентство платит за все.

Ребекка действительно что-то говорила об авансе, но о подарках речи не было.

– У меня не хватит денег, чтобы расплатиться!

– Успокойся, тебе ничего не придется тратить из своего кармана.

До меня наконец дошло. По примеру торговцев наркотиками или контрабандистов Ребекка могла позволить себе подобную щедрость вначале, чтобы компенсировать убытки потом, в будущем.

– Так вы вычтете эту сумму из моего жалованья? Так?

– Да, именно.

– И пока я с вами не расплачусь за все это, я буду работать бесплатно?

Она обернулась, посмотрела на меня с интересом и рассмеялась глухим замогильным голосом:

– Сначала я подумала, что из вас двоих ты – самая хорошенькая. Теперь с удовольствием готова признать, что и самая смышленая.

Может, и смышленая, но тем не менее попавшая в кабалу со всеми потрохами.

Однако как только Ребекка переложила мне в охапку все блестящие, приятно пахнущие пакеты с обновками, я перестала думать о них, как о ядовитом гостинце. Я теперь видела в них надежду на благополучную сытую жизнь, рисуя в своем воображении светлое будущее, когда я перестану зависеть от Ребекки Сибони и смогу позволить себе покупать любые роскошные вещи за свои деньги.

Фред был прав. Я уже по другую сторону баррикад. И к тому же не испытываю ни малейшего желания вернуться обратно.