Читать книгу Царица амазонок - Энн Фортье - Страница 11

Аэропорт Гатвик

Если мистер Людвиг и был удивлен, увидев меня сидящей у выхода на посадку и небрежно листающей забытый кем-то журнал, то не показал этого. Он просто кивнул мне как старой знакомой и спросил:

– Кофе?

Как только он исчез, из моей груди вырвался вздох облегчения. При всей внешней невозмутимости, последние несколько часов, без сомнения, были самыми беспокойными в моей жизни, словно я неслась куда-то галопом с того самого мгновения, как отыскала на чердаке бабушкину тетрадь. К счастью, мой отец тоже был склонен к приключениям, и именно он настоял на том, чтобы подбросить меня до аэропорта.

– Должен признать, мне самому интересно, – заметил он вполне рассудительно, когда мы сделали небольшую остановку в Оксфорде, чтобы я наспех собрала кое-какие вещи и запихнула их на заднее сиденье его малолитражки.

– Да это всего на день-другой, – возразила я, падая на пассажирское сиденье и покрепче завязывая волосы в хвост. – Ну, может, на три дня.

Мотор продолжал реветь, руки отца лежали на руле, но машина не трогалась с места.

– А как насчет твоего преподавания?

Я заерзала на своем месте.

– Да ты и оглянуться не успеешь, как я вернусь. Это же исследовательская экспедиция. Кто-то просто хочет, чтобы я прилетела в Амстердам…

– И это не молодой Моузлейн. Я правильно понимаю? – Говоря это, отец смотрел в зеркало заднего вида, и когда я оглянулась, то увидела Джеймса, выходившего из колледжа с футляром для теннисной ракетки на плече.

Меня вдруг обдало жаром, и это нельзя было назвать приятным ощущением. Да, это был Джеймс, само здравомыслие, такой же великолепный, как всегда… Может, стоило предупредить его о том, что я уезжаю, а не удирать вот так?

– Ох, черт! – воскликнула я, поглядывая на наручные часы. – Нам пора.

Отец продолжал посматривать в зеркало, пока мы катили по Мертон-стрит, может быть гадая о том, как рассказать о столь неожиданном повороте событий моей матери, а я ощущала, как с каждым его косым взглядом во мне крепло чувство вины. Но как я могла рассказать ему всю правду? Мы никогда не обсуждали мою бабушку, и он так и не рассказал мне о тетради, оставленной ею для меня. И поднять эту тему сейчас, по дороге в аэропорт, куда мы неслись на головокружительной для отца скорости, едва ли было разумно.

– Мне очень жаль, пап, – пробормотала я, погладив его по руке. – Я все объясню, когда вернусь.

Некоторое время мы ехали молча. Краем глаза я видела, что в отце борются его обычная неприязнь к любым конфликтам и родительская забота. В конце концов он глубоко вздохнул и сказал:

– Только обещай мне, что это не… – Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы произнести следующие слова: – Тайное бегство с любовью всей твоей жизни? Ты ведь знаешь, что мы вполне в состоянии оплатить твою свадьбу…

Я была так поражена, что тут же расхохоталась:

– Папа, ну право же!

– Ну а что я должен думать? – Отец выглядел почти рассерженным. – Ты являешься домой на каких-то три часа, просишь найти твое свидетельство о рождении… А теперь мчишься в Амстердам! – Он покосился на меня, и я различила в глубине его глаз настоящий страх. – Поклянись, что все это не из-за… мужчины. Твоя мать никогда меня не простит.

– Ох, папочка! – Я наклонилась к нему и поцеловала в щеку. – Ты знаешь, я никогда бы так не поступила. Ведь знаешь?

Отец кивнул, но без особой уверенности, и я решила, что не могу винить его в этом. Подобный вопрос поднимался редко, я ничуть не сомневалась в том, что мои родители сделали определенные выводы в отношении моих разношерстных приятелей, которых Ребекка называла «всадниками Апокалипсиса», хотя ни один из них не заслуживал столь пышного титула.

Уж не знаю, по каким причинам, но я никогда не умела ладить с мужчинами. Возможно, виной тому было мое пристрастие к одиночеству или, может быть, как однажды предположила Ребекка, особый антиромантический ген, передавшийся мне от бабули. И когда очередные отношения закончились неудачей – слезами и бранью, я решила, что просто не люблю мужчин, и потому в ящике моего стола образовалась целая стопка прощальных писем, обвинявших меня – в весьма выразительных выражениях – в том, что я фригидная сучка.

Побуждаемая Ребеккой, оказавшейся в мой двадцать седьмой день рождения на Крите, я преисполнилась решимости перенести все свое внимание с мужчин на женщин. Но, поразмышляв над этим с неделю или около того, я пришла к выводу, что женщины интересуют меня даже меньше, чем мужчины. Что ж, пожалуй, следует признать, что Диане Морган суждено остаться одной… и превратиться в железную леди, наследие которой составляют вовсе не внуки, а семифунтовые монографии, посвященные какому-нибудь покойному профессору.

Но ровно три дня спустя в моей жизни появился Федерико Ривера.

Будучи давней посетительницей фехтовального клуба Оксфордского университета, я не слишком обращала внимание на выставлявших себя напоказ самцов, но тут сразу поняла, что новый испанский мастер – нечто совершенно иное. Он, пожалуй, был не слишком красив, но он был так же высок, как я, безупречно сложен, и, что было куда важнее, его взрывная энергия буквально опьяняла. Федерико был перфекционистом, причем не только в фехтовании, но и в искусстве соблазнения. И хотя я была уверена, что мы оба сразу поняли, к какому неизбежному результату приведут наши вечерние занятия, он все равно потратил несколько месяцев на то, чтобы усовершенствовать мои выпады и ответные удары, пока наконец одним прекрасным вечером не отправился следом за мной в душ и не научил coup d’arrêt без единого слова.

Наши отношения продолжались всю зиму. И хотя Федерико настаивал на том, чтобы сохранить их в тайне, я безусловно верила ему, когда он называл меня любовью всей своей жизни. Однажды мы заявим обо всем публично… поженимся… у нас будут дети… Правда, эти слова так никогда и не были произнесены вслух, но всегда подразумевались. Как-то ночью он совершенно внезапно улетел в Испанию, даже не потрудившись попрощаться, и я была так потрясена и расстроена, что разуверилась в собственном счастье.

А за этим последовали ужасающие открытия: оказалось, что у Федерико было множество подруг в Оксфорде и взбешенная невеста в Барселоне и что из фехтовального клуба его изгнали с позором… И все равно я писала ему письмо за письмом, заверяя в своей любви и понимании, умоляя ответить.

И он ответил. Несколько месяцев спустя я получила толстый конверт из фехтовальной школы Мадрида, в котором лежали все мои письма к нему – по большей части нераспечатанные – и в дополнение к ним пятьсот евро. А поскольку Федерико ничего не был мне должен, я была вынуждена признать, что это плата за мои «услуги».

Я была так разъярена, что лишь несколько недель спустя поняла: должно быть, мастер Федерико Ривера намеренно оскорбил меня, чтобы залечить мои раны и, потакая своему перфекционизму, завершить мои уроки фехтования почетным coup de grâce.

Хотя я никогда не рассказывала о нем своим родителям, они наверняка понимали, что мое сердце разбил тайный поклонник. Я даже начала подозревать, что одержимость моей матери Джеймсом Моузлейном была ее попыткой как-то утешить нас обеих. А что могло быть более утешительным, нежели картина идеального будущего, в котором я жила в особняке по соседству долго и счастливо?

Мистер Людвиг вернулся с нашим кофе, и я, отложив журнал, убрала свою куртку, чтобы он мог сесть рядом со мной.

– Спасибо, – сказала я, беря одну из чашек и с удовольствием ощущая трясущимися ладонями ее тепло. – Кстати, вы так и не сообщили мне название организации, которая оплачивает всю эту роскошь.

Мистер Людвиг снял крышку со своей чашки:

– Я очень осторожный человек. – Он сделал глоток и поморщился. – Фу, какая гадость! Ну да ладно. А финансирует нас Фонд Сколски. Сахар?

Мгновение спустя я уже лихорадочно набирала в «Гугле» «Фонд Сколски» и тут же услышала, как негромко посмеивается мистер Людвиг, бесстыдно заглядывая в мой телефон.

– Вы ничего не найдете о нем в Интернете, – сообщил он. – Мистер Сколски предпочитает не светиться. Причуда миллиардера.

Возможно, мистер Людвиг хотел пошутить, но мне было не до смеха. Вокруг нас в зале ожидания уже толпились представители авиакомпании и пассажиры, надеявшиеся пораньше пройти на посадку, а я все еще пребывала в полном неведении относительно цели нашего путешествия.

– Мне немного неловко это говорить, но я никогда не слышала о Фонде Сколски, – сказала я. – Предполагаю, его офис находится в Амстердаме?

Мистер Людвиг наклонился, чтобы поставить свою чашку на пол.

– Как я уже говорил, мистер Сколски – частное лицо. Индустриальный магнат, проявляющий интерес к археологии. Он финансирует раскопки по всему миру.

Я уставилась на мистера Людвига в ожидании подробностей. Но он замолчал, и тогда я продолжила за него:

– Например, в?..

Мистер Людвиг улыбнулся, но в его хищных глазах мелькнуло раздражение.

– Я не могу вам ничего сказать, пока мы не доберемся до места. Таковы условия мистера Сколски.

Я была так расстроена всеми этими загадками, что внезапно не только почувствовала гадкий вкус кофе, но и вспомнила слова Джеймса о том, что так называемый алфавит амазонок может оказаться мистификацией… или чем-то похуже. Тогда я снова задумалась о том, в чем, собственно, будет заключаться моя роль. Мне постепенно становилось ясно, что мистер Людвиг уже не торопится заигрывать со мной, а это, в свою очередь, сулило не слишком веселую неделю. Любой нормальный человек в моей ситуации обратил бы внимание на все эти предостерегающие знаки… но только не я. Красная тетрадь бабули, спрятанная в моей сумочке, давно уже лишила меня здравого смысла.

– Готовы? – Мистер Людвиг достал свой посадочный талон. – Идемте.

Через мгновение мы уже шли к нашему самолету. И хотя теперь я не была уверена, что мы летим именно в Амстердам, я понимала, что задавать вопросы бесполезно. И моя неуверенность лишь возросла, когда мистер Людвиг, вместо того чтобы подняться на борт, остановился, чтобы о чем-то переговорить с человеком в рабочем комбинезоне и больших оранжевых наушниках.

Прежде чем открыть боковую дверь, мужчина бросил на меня подозрительный взгляд. Мы спустились по каким-то металлическим ступенькам и очутились на летном поле. Шум стоял невыносимый, и когда я открыла рот, чтобы спросить, что происходит, то тут же чуть не задохнулась от выхлопного газа.

После недолгой поездки в небольшом фургоне, который резво вилял между продуктовыми и топливными машинами, мы добрались до другого самолета. И только когда я увидела, как мою дорожную сумку передают из рук в руки и она исчезает в багажном отделении, до меня дошло, что наша предполагаемая поездка в Амстердам была просто ловушкой.

Но расспрашивать мистера Людвига об истинной цели нашего путешествия уже не имело смысла, потому что сразу же после формального досмотра мы поднялись на борт самолета.

– Ваш браслет, – спросил мистер Людвиг, указав на мое запястье, когда раздался писк металлоискателя, – вы используете как оружие?

– Пока не приходилось, – ответила я, опуская рукав.

Мистеру Людвигу незачем было знать, что этот браслет принадлежал моей бабушке. Я откопала его среди белья всего несколько часов назад и решила надеть в честь начала нашего столь неожиданного приключения. Мистеру Людвигу следовало знать только то, что я еду с ним ради денег и возможной академической славы; я не хотела, чтобы он догадывался о том, что все это для меня очень личное. Как и мистер Сколски, я тоже не любила светиться.

Когда мы, усевшись в кресла первого класса, надежно пристегнули ремни и самолет покатил к взлетной полосе, я сказала мистеру Людвигу:

– Может, сейчас и не самый подходящий момент, но все же… Куда мы на самом деле направляемся?

Мистер Людвиг поднял свой бокал с шампанским в приветственном тосте:

– На Джербу. За удачный полет! Простите меня за эту игру в кошки-мышки, но слишком многое поставлено на кон.

У меня просто руки чесались поискать информацию о Джербе в Интернете, но мы должны были вот-вот взлететь. Насколько я знала, Джерба – это небольшой остров в Средиземном море у побережья Туниса, который славился в первую очередь своими отелями и приятным климатом. Мне бы никогда и в голову не пришло вести там раскопки, и я решила, что речь шла скорее о материке, а не об острове.

А вот вести раскопки в Тунисе имело смысл.

Сегодня это относительно маленькая африканская страна, приютившаяся между Алжиром и Ливией, но две тысячи лет назад город Карфаген, основанный на территории современного Туниса, был главным соперником Древнего Рима. Римляне разрушили город, продали карфагенян в рабство и уничтожили все архивы – ничто не уцелело. Земля великого полководца Ганнибала могла быть просто мифом.

Но все эти события происходили относительно недавно в сравнении со временем, когда – согласно некоторым источникам – на земле жили герои греческой мифологии: Геракл, Ясон и Тесей принадлежали к доисторическому миру чудовищ и магии… как и амазонки.

Большинство древних авторов – независимо от того, верили они в эти мифы или нет, – полагали, что родина амазонок находится на востоке, на побережье Черного моря, на севере Турции, но некоторые утверждали, что женщины-воительницы происходили из Северной Африки.

Историю амазонок принято разделять на три периода, чрезвычайно различные между собой и по времени, и по месту. Предполагалось, что в последний из этих трех периодов амазонки укрепились в Фемискире, их легендарной столице на побережье Черного моря, которую долгое время осаждали со всех сторон. В конечном итоге часть племени амазонок погибла, а часть слилась с соседними племенами. Но существует теория о том, что закат амазонок был довольно длительным и имел место даже временный расцвет их империи, датируемый примерно 330 годом до нашей эры, когда царица амазонок якобы нанесла визит Александру Македонскому, прося разрешения на то, чтобы она и сопровождавшие ее воительницы провели с ним две недели в надежде обзавестись потомством от столь легендарной личности. Но уже спустя век или чуть больше теряются последние следы этого гордого племени.

Безусловно, золотым веком воительниц был средний период, примерно совпадающий по времени с Троянской войной, которую большинство ученых датируют 1300–1100 годами до нашей эры. Именно в этот период амазонки сражались с Ахиллесом у высоких стен Трои, а Геракл пытался добыть пояс царицы амазонок (что в конечном итоге стало одним из его двенадцати подвигов). Тогда же амазонки предположительно совершили набег на Афины и наконец-то завоевали для себя место на фризе Парфенона, известном теперь как мраморы Элгина.

А до этого было время так называемой амазонской весны, когда племя дало множество молодых побегов, наиболее значимые из которых произросли из легендарного озера Тритонис в Северной Африке. Некоторые утверждают, что именно это место было родиной первых амазонок, которым удалось собрать большую армию для вторжения в соседние страны.

Однако, в отличие от поздних амазонок Черноморского побережья, эти ранние побеги не могли похвастаться какими-то исторически значимыми достижениями, и я нередко наблюдала, как поклонники амазонок закатывают глаза, слыша мифы о Тритонисе. Хотя в глазах скептиков они выглядели фанатами зубной феи, насмехающимися над пасхальным кроликом.

И все это еще сильнее запутывалось из-за того, что климат Северной Африки со времен бронзового века подвергся огромным изменениям, а озеро Тритонис – если оно вообще когда-либо существовало – давным-давно бесследно исчезло. Я знавала немало археологов, которые отчаянно стремились раскопать весь этот регион… но не знали, с чего начать. Пустыня Сахара – это гигантское покрывало, прячущее под собой все мечты о неоткрытых цивилизациях, и шансы отправиться туда с лопатой и корзиной и найти что-то, помимо постельных клопов, почти равны нулю.

Поэтому то, что мы направлялись именно в Тунис, где, согласно некоторым исследованиям, прежде находилось озеро Тритонис, приводило меня в неописуемый восторг. Неужели Фонд Сколски действительно обнаружил какие-то свидетельства существования там матриархального общества женщин-воительниц? Последствия такого открытия были бы ошеломляющими.

– Джерба – это тот остров, где жили знаменитые гомеровские лотофаги, – сказал мистер Людвиг, прерывая поток моих мыслей. – Жуткие существа вроде зомби, подсевшие на местные растения. – Он опустил козырек, защищавший глаза от света, но тем самым лишь частично скрыл их самодовольное выражение. – Идеальное место для любого ученого.

Его замечание было так откровенно предназначено для того, чтобы спровоцировать меня, что я тут же расхохоталась:

– Вынуждена положиться на ваше знание предмета. Но вы ведь меня пригласили не ради местной флоры? – Я всмотрелась в его лицо, испытывая искушение заглянуть под козырек, чтобы убедиться в том, что он меня слушает. – Речь ведь об амазонках, я права?

Мистер Людвиг поудобнее пристроил надувной подголовник и тем самым добавил еще несколько складок к своему и без того обширному подбородку.

– Не спрашивайте меня. Я никогда не имел никакого отношения к раскопкам. Я даже не совсем понимаю, почему я нахожусь в Европе, хотя Амазонка находится в Южной Америке. Но… – Он пожал плечами и сложил руки на животе. – Но когда мистер Сколски велит мне что-то сделать, я это делаю. Я не позволяю себе отвлекаться на посторонние мысли.

Пожалуй, было к лучшему, что после этой короткой речи мистер Людвиг задремал, потому что мы уже начинали понемногу раздражать друг друга. Несмотря на явную щедрость мистера Людвига – или, по крайней мере, на его готовность тратить деньги мистера Сколски, – в нем было нечто настолько мелочно-самодовольное, что это выглядело ужасно оскорбительным.

К тому же мне отчаянно хотелось достать бабушкину тетрадку. С того самого момента, как я отыскала ее на чердаке, мне не терпелось проверить, какие именно детали надписи на неведомой стене совпадают со словами в этой тетради. Но мне попросту некогда было взять увеличительное стекло и приняться за дело.

И хотя глупо, наверное, было прятать тетрадку от мистера Людвига, я по-прежнему сидела в своем кресле, перелистывая журналы и прислушиваясь к его посапыванию и шуму двигателей. Я чувствовала, что он не тот человек, которому можно доверять. И дело было даже не в том, что он обманом заманил меня на этот самолет; я не могла понять, почудилось мне или он в самом деле посмотрел на мой браслет с чувством, далеким от праздного любопытства?

Браслет был выполнен в виде змеи со странной, похожей на собачью головой; бронзовая лента была выкована так, чтобы дважды обвиться вокруг женского запястья, и, честно говоря, я не могла винить моего спутника в том, что он был заинтригован. Однако обстоятельства того, как именно мне досталось это украшение, были таковы, что я чувствовала бы себя весьма неуютно, начни он задавать вопросы, пусть даже самые невинные.

Бабушка носила этот браслет постоянно, как другие носят обручальные кольца, и мои родители были уверены, что она унесла его с собой в могилу. Мне так и не хватило духа сказать им, что однажды, примерно через год после моего переезда в Оксфорд, я получила небольшой пухлый конверт, бесцеремонно засунутый в общую груду моей почты в фойе колледжа. В конверте не было никакой записки, только вот этот бабушкин браслет с головой шакала, о котором она сказала однажды: «Лишь настоящие амазонки вправе его носить».

Неожиданное получение этого сокровища от неизвестного отправителя из Берлина породило во мне страх и недоверие. Значило ли это, что бабуля умерла? Или браслет был чем-то вроде повестки? Если так, то наверняка должны были последовать объяснения.

Но они так и не последовали. Я засунула конверт в ящик с бельем, никому не сказав о нем ни слова. Раз или два я думала показать его Ребекке в надежде, что она сумеет провести какой-то научный анализ… но это означало вновь поднять весьма щекотливую для меня тему. И хотя в детстве у нас не было секретов друг от друга, правдой об исчезновении бабули я не могла поделиться даже с Ребеккой.

Мы приземлились на Джербе поздним вечером. Как только мы начали спускаться по узкому трапу, нас охватило теплым душистым ветерком, от которого у меня едва не закружилась голова. Прошло уже много лет с тех пор, как я чувствовала дуновение теплого южного ветра, и до сего момента мне и в голову не приходило, как мне не хватало этих ощущений.

Ребекка всегда винила Оксфорд в том, что он превратил меня в домоседку, и я была с ней полностью согласна. По правде говоря, пределом моих мечтаний была именно такая жизнь: регулярные пробежки трусцой, чтение старых свитков в Иордании, изучение спорных фолиантов в старой библиотеке Рима… но я не могла себе этого позволить. Сочинять убедительные статьи ради приличных гонораров я просто-напросто не могла. А потому я оставалась на том же месте, никуда особенно не двигаясь. Все радости моей жизни сводились к прогулкам на велосипеде и открыткам на холодильнике.

– Ну что, как вы себя чувствуете? – спросил мистер Людвиг, когда мы с ним очутились в спящем аэропорту. – Не переживайте, совсем скоро вы от меня избавитесь.

После недолгой поездки в такси мы остановились перед каким-то белым зданием, которое выглядело куда менее величественным, чем большинство отелей для туристов, мимо которых мы проезжали. Однако скромная входная дверь отеля «Дар-эль-Бхар» вела в обольстительное царство элегантности и безмятежности, и хотя на его побеленном фасаде не красовались готические горгульи, как в Оксфорде, я мгновенно почувствовала себя как дома.

Из холла отеля можно было пройти во внутренний двор с высокими деревьями, растущими посреди больших клумб, и с подмигивающими фонарями, встроенными в кафельный пол. Здесь, как нигде, воздух был напоен ароматом специй, и откуда-то из темноты этого чарующего сада доносились звуки воды, бьющей в фонтане.

Не знаю, как долго я стояла там, любуясь на огромное растение в кадке, с крупными желтыми фруктами и гадая, не лимонное ли это дерево, но наконец мистер Людвиг протянул мне ключ от номера и сказал:

– Ваш номер забронирован на имя доктора Майо. Простая предосторожность. Если не увидимся утром… – Он протянул мне руку. – Желаю удачи. Теперь вами будет заниматься мой коллега.

Я огляделась по сторонам, предполагая, что мистер Людвиг собирается с кем-то меня познакомить, но мы были одни.

Мистер Людвиг улыбнулся:

– Мы никогда не встречались с ним лично.

– Позвольте угадать… Таковы условия мистера Сколски?

Улыбка мистера Людвига слегка искривилась.

– Скорее, это вопрос расписания. Ахмед живет в собственном часовом поясе.

Мой номер находился этажом выше и выходил на крытую галерею вокруг внутреннего двора, с которой открывался потрясающий вид на эти частные джунгли. Номер был невероятно хорош: меня сразу поманили к себе пышные красные подушки, украшенные кистями, и большая чаша с финиками, но к этому моменту я так устала, что глаза слипались. Было около полуночи, однако от волнения я почти не спала предыдущую ночь, а в ночь перед ней заканчивала писать свой доклад.

И тем не менее с того самого момента, как я покинула родительский дом, я предвкушала, как смогу наконец заглянуть в бабушкину тетрадку. И поэтому, слегка перекусив поданными мне в номер хлебом и овощным пюре, я ополоснула лицо холодной водой и принялась заново изучать фотографию мистера Людвига, но на этот раз особое внимание уделяя группам знаков, похожих на отдельные слова, в надежде потом найти их на страницах, плотно исписанных бабулиной рукой.

Но все оказалось куда сложнее, чем я себе представляла, и мое первоначальное радостное возбуждение от вывода, что эти две системы письма идентичны, вскоре основательно поугасло от гигантского объема предстоявшей мне работы.

Даже с помощью увеличительного стекла я не смогла обнаружить какие-нибудь точки или черточки, которые могли бы означать интервалы между словами. Все, что я видела перед собой, – это длинная цепочка то ли букв, то ли слогов неизвестного мне языка. Более того, бабушкин словарь не был упорядочен по алфавиту ни на английском, ни на каком-то другом языке. Иными словами, все в целом выглядело написанным наугад, и я уже не могла игнорировать внутренний голос, напоминавший мне о том, что я пытаюсь найти – возможно, тщетно – некий смысл в бредовых каракулях безумной старухи.

После двух часов напряженной работы я сдалась. Если я и дальше намеревалась доверять бабушкиной тетради, то следовало предположить, что первое слово в надписи на фотографии – это или «луна», или «вода», или «женщина». Я решила пока удовольствоваться тем, что есть, и встала, чтобы пойти почистить зубы.

Если отложить в сторону таинственную надпись, то величайшей загадкой оставалось то, как именно бабушка могла познакомиться с этим древним языком. Возможно, ее галлюцинации были побочным эффектом ее интереса к археологии или филологии. Вполне вероятно, что данную систему письма уже когда-то кто-то открыл, а может быть, какая-то неизвестная университетская группа, так и не опубликовавшая результаты своей работы, даже расшифровала ее. Или, к примеру, они их все же опубликовали, только никто не удосужился прочесть их доклад.

Вымотанная всеми волнениями последних дней, я лежала в темноте, наслаждаясь мягким ветерком из открытого настежь окна. Множество насекомых и птиц уже предвкушало восход солнца, взволнованно шурша, шелестя и издавая негромкие крики и писк, а за всей этой какофонией звуков где-то вдали слышался ровный, спокойный, пульсирующий голос моря.

Как-то летом, когда мне было девять лет, родители решили устроить прием на свежем воздухе для наших соседей. За несколько вечеров до предстоящего события я, сидя на лестнице, подслушала их спор о том, можно ли бабушке присутствовать на приеме.

– Ты же понимаешь, это будет настоящая катастрофа, – настойчиво повторяла моя мать. – Она обязательно кого-нибудь оскорбит или просто ляпнет что-нибудь невпопад. И… ты только представь лица людей, когда они поймут, что у нас на чердаке живет сумасшедшая!

Но отцовское упорство впервые осталось непоколебимым.

– Нет, – заявил он в конце концов. – Если мы вполне цивилизованным образом познакомим ее с соседями, это послужит наилучшим доказательством того, что она вовсе не плод нашего воображения. Как только они увидят ее с Дианой, то поймут, что старушка абсолютно безобидна.

В итоге получилось так, что на меня возложили обязанность сопровождать бабушку во время приема, знакомить ее с людьми и приносить ей еду. И в общем и целом план сработал. Наши гости обращались с бабушкой как с любым нормальным человеком, болтали с ней о всякой ерунде, а та улыбалась и кивала, как будто полностью разделяла их мнение.

Однако в какой-то момент мы очутились рядом с группой милых леди, которые буквально прижали к стволу грушевого дерева нового церковного старосту, молодого и неженатого.

– А вы, моя дорогая, – спросил бедняга, обращаясь к бабушке и явно надеясь как-то сменить тему разговора, – вы тоже выросли в этих краях?

– Нет, – ответила бабушка, отпивая из бокала вино, которое, как предполагалось, я должна была заменить лимонадом, – я родом из Алжира. Меня зовут Кара. Я первый помощник командира.

Церковный староста засунул палец за воротник, пытаясь оттянуть его и набрать побольше воздуха в легкие.

– Командира кого, простите? Если позволите уточнить…

Бабушка нахмурилась, с отвращением глянув на молодого человека:

– Амазонок, разумеется. Вы хоть чему-нибудь учились? Вы же ничего не знаете! Почему вы заговорили со мной? Мужчины вроде вас… – Она презрительно щелкнула пальцами и пошла прочь.

Позже, когда уже мы сидели в безопасности на чердаке, я спросила, правда ли то, что она некогда была амазонкой по имени Кара. Мне ужасно нравилась мысль о том, что бабушка в молодости была женщиной-воительницей и скакала верхом на лошади, с громкими криками преследуя церковных старост и старых сплетниц.

Согласно матери Ребекки, которая, будучи женой викария, считала себя экспертом в разного рода паранормальных явлениях, амазонки были нечем иным, как фантазией невежественных язычников.

– Даже простое предположение, – заявила она как-то на одном из памятных мне воскресных школьных собраний, – что некая группа женщин способна существовать без мужчин, злонравно и нелепо. Я уж точно никогда не слыхала о таком неестественном поведении…

– А как же монахини? – встряла я с вопросом, искренне желая ее понять, однако миссис Уортон сделала вид, что не слышит меня.

– Так, значит, все это правда? – снова спросила я бабушку, раскачиваясь на стуле. – Ты действительно была амазонкой?

Но она, к величайшему моему разочарованию, лишь отмахнулась от меня и принялась расхаживать по комнате, переставляя всякие безделушки с навязчивой тщательностью.

– Да не слушай ты меня. Я старая сумасшедшая. Я забыла правило номер два. Никогда не забывай правила номер два!

Я огорченно выдохнула:

– Что такое правило номер два?

Бабушка остановилась, опустив ладони на спинку стула, и уставилась на меня.

– Прежде всего убедись, – произнесла она медленно, чтобы я ничего не упустила, – что они недооценивают тебя. В этом ключ к успеху.

– Но почему? – не успокаивалась я. – И кто такие «они»?

От моего вопроса бабушку слегка передернуло, но затем она на цыпочках обошла стул и опустилась передо мной на колени.

– Мужчины в зеленой одежде. – В ее глазах читался страх. – Они заглядывают тебе в голову и вытаскивают то, что ты не должна думать. Так что научись не думать ничего. Никогда не позволяй им узнать, кто ты на самом деле. Слышишь?

Я была так напугана внезапной силой ее слов, что чуть не расплакалась.

– Но я-то не амазонка…

– Тихо! – Бабушка до боли стиснула мои плечи. – Никогда больше не произноси этого слова! Даже про себя! Понимаешь?

И только когда она увидела, что я вся в слезах и не могу пошевелиться, она обхватила ладонями мою голову и добавила уже куда мягче:

– Ты храбрая. Я возлагаю на тебя большие надежды. Не разочаруй меня.