Читать книгу Иметь и не иметь. Пятая колонна (сборник) - Эрнест Миллер Хемингуэй, Эрнест Хемингуэй - Страница 3

Представляете себе Гавану ранним утром, когда под окнами домов еще дрыхнут бродяги? Когда даже лед еще не начали развозить по барам?.. Словом, мы шли в «Жемчужину Сан-Франциско» выпить кофе, а когда пересекали площадь, на ней не спал лишь один попрошайка – хлебал воду из фонтана. Но когда мы вошли внутрь, там уже поджидали трое.

Мы сели, и один из них шагнул к нам.

– Ну? – сказал он.

– Не могу, – ответил я. – Рад бы помочь, да не могу. Еще вчера об этом говорил.

– Тогда назови свою цену.

– Не в этом дело. Просто не могу, и все.

Те двое тоже подошли и уныло маячили рядом. Врать не стану, с виду вроде неплохие парни, и я в самом деле был бы не прочь оказать им услугу.

– По тысяче монет с головы, – сказал тот, кто сносно владел английским.

– Не терзай мне душу, – сказал я ему. – Правду говорю: не могу я.

– Наступят другие времена, и когда здесь все изменится, тебе зачтется.

– Знаю. Я вообще за вас болею. Но согласиться не могу.

– Почему?

– Лодка меня кормит. Если ее конфискуют, я потеряю все.

– На эти деньги купишь новую.

– Сидя в каталажке?

Они, должно быть, решили, что я люблю, когда меня уламывают, потому что этот парень упрямо гнул свое.

– У тебя будет три тысячи долларов, плюс заслуги. Нынешний режим, знаешь ли, долго не протянет.

– Слушай, – говорю я, – меня не волнует, кто тут у вас президент. Главное, что я не вожу в Штаты ничего болтливого.

– Намекаешь, что мы будем болтать? – заявил один из молчунов. Да еще зло так.

– Я просто сказал: ничего болтливого.

– Так мы, по-твоему, ленгуас ларгас?

– Нет.

– Ты хоть знаешь, что значит ленгуа ларга?

– Знаю. «Длинный язык».

– А знаешь, что мы с такими делаем?

– Ты меня не стращай. Сами же первые подкатили. Я вам вообще ничего не предлагал.

– Панчо, заткнись, – бросил ершистому тот, кто затеял разговор.

– Так он же намекает, мы-де болтать возьмемся, – буркнул Панчо.

– Слушайте, – говорю, – я вам объясняю: я не вожу ничего, что умеет болтать. Спиртное не умеет. Оплетенные бутыли не умеют. Есть куча других вещей, которые не умеют болтать. Зато люди умеют.

– А китайцы? – зло напирал Панчо.

– Эти умеют болтать, да только я их не понимаю, – сказал я ему.

– Стало быть, не возьмешься?

– Еще вчера вечером ответил. Не могу я.

– Как насчет твоего языка? – поинтересовался Панчо.

Никак он не мог взять в толк, что происходит, и потому кипятился. А еще, должно быть, от разочарования. Я ему даже отвечать не стал.

– Ты сам-то не ленгуа ларга, случаем? – спросил он, не сбавляя тона.

– Вот еще.

– Чего-чего? Угрожаешь, что ли?

– Слушай, – говорю я ему. – И охота тебе буянить спозаранок? Поди, и так уже немало глоток перерезал. А я даже кофе не попил.

– Ты, значит, уверен, что я людям глотки режу?

– Нет, – говорю. – И мне плевать. Но ты умеешь вести разговор без вот этого бешенства?

– Ты меня взбесил. Прирезать бы тебя.

– Тьфу, черт, – говорю. – Думай, чего несешь.

– Ладно, Панчо, хватит, – сказал первый и обратился ко мне: – Извини, что так вышло. Жаль, что не можешь нас взять.

– Да и мне жаль.

Все трое поплелись к двери, и я проводил их взглядом. Симпатичные молодые парни, в добротной одежде, но без головных уборов; похоже, каждый при неплохих деньгах. Как бы то ни было, сумму они предложили приличную, да и разговаривали на том английском, на котором изъясняются кубинцы с деньгами.

Двое смахивали на родных братьев; третий, Панчо, был чуток повыше ростом, хотя выглядел по тому же образцу. Ладно скроенный, в хорошем костюме, с блестящими волосами. Мне еще подумалось, что он вряд ли настолько свиреп, каким хотел показаться. Просто весь был на нервах.

Когда они, выйдя из кафе, свернули направо, я увидел крытую машину, что мчалась к ним через площадь. Первым делом посыпалось витринное стекло, и в батарею бутылок у правой стены угодила пуля. Я услышал пальбу, и – чпок-чпок-чпок – вдоль всей стены пошли лопаться бутылки.

Я нырнул влево, за стойку, откуда мог наблюдать, выглядывая за край. Машина замерла, рядом на земле скорчились двое мужчин: у одного в руках «томпсон», у другого – обрез из автоматического дробовика. Тот, что с автоматом, был негром. Его напарник носил белый шоферский пыльник.

Один из давешних парней распластался ничком на тротуаре, буквально в шаге от громадной разбитой витрины. Остальные двое притаились за ледовым фургоном с рекламой пива «Ла тропикал», что стоял у соседнего бара «Кунард». Одна лошадь билась в упряжи на земле, вторая неистово дергала головой.

Кто-то из ребят выстрелил из-за фургона, и пуля срикошетила от тротуара. Негр с автоматом чуть ли не вспахал лицом мостовую, очередью обработал фургон снизу, ну и, понятное дело, один из парней повалился на бордюрный камень. Пока он там дергался, прикрывая голову руками, шофер разрядил в него обрез, а негр тем временем возился со свежим диском. Впрочем, дистанция была приличной, и толку вышло мало. Дробь весь тротуар обметала серебристыми брызгами. Тот, второй, за ноги затащил раненого за фургон, и я увидел, как негр опять жмется щекой к мостовой, чтобы выдать по ним новую очередь. Тут смотрю, старина Панчо огибает фургон с той стороны, прячась за лошадью, что устояла на ногах. Потом выходит из-за лошади, а лицо все белое, как несвежая простыня, и разряжает в шофера свой громадный «парабеллум», для верности ухватив его обеими руками.

На ходу дважды промазывает по негру, взяв слишком высоко, затем еще раз слишком низко. Попадает в покрышку, так как я увидел фонтанчик пыли, обдавший тротуар, а потом, когда оставалось метра три, негр всадил ему в живот пулю из «томпсона». Думаю, последнюю, потому что он даже автомат отбросил, а старина Панчо осел как подрубленный и повалился ничком. Он еще пытался встать, цепляясь за свой «парабеллум», но никак не мог вскинуть лицо, и тогда негр взял шоферский обрез, что валялся возле колеса, и снес ему полчерепа. Тот еще негр.

Я быстренько отхлебнул из первой попавшейся бутылки и, признаться, не могу вам сказать, что в ней было. Вся эта история мне сильно не понравилась. Украдкой, прячась за стойкой, я выскользнул в кухню, а оттуда через заднюю дверь на улицу. Обогнул площадь, держась от нее подальше и даже не озираясь на толпу, которая стремительно стекалась к кафе. Миновал ворота, а вот и пристань, и я у себя на лодке.

Тип, который ее зафрахтовал, уже поджидал меня на борту. Я рассказал ему, что случилось.

– Но где Эдди? – спрашивает меня этот мистер Джонсон, наш фрахтователь.

– Как поднялась пальба, я его больше не видел.

– Думаете, его ранило?

– Черт возьми, нет, конечно. Я же говорю, единственные попадания внутри кафе пришлись на бутылки. И это было, когда машина их еще догоняла. То есть, когда застрелили первого парня, напротив витрины. Они во-от под таким углом свернули и…

– Откуда вы все так хорошо знаете?

– Так я же смотрел, – сказал я ему.

И тут, вскинув лицо, я увидел, как по пристани шагает Эдди; кажется, еще более долговязый и расхлябанный, чем обычно. У человека словно суставы при ходьбе развинчивались.

– Легок на помине.

Выглядел он изрядно помятым. На Эдди вообще грустно смотреть ранним утром, но нынче он сам себя превзошел.

– Ты где был? – поинтересовался я.

– На полу.

– А вы тоже это видели? – спрашивает Джонсон.

– Мистер Джонсон, – ответил ему Эдди, – давайте не будем об этом говорить. Не то меня стошнит при первой же мысли.

– Вам лучше выпить, – посоветовал ему Джонсон. А затем, обращаясь ко мне, сказал: – Итак, мы выходим?

– Это уж вам решать.

– Что за погода будет?

– Как и вчера. Может, даже получше.

– Тогда выходим.

– Ладно, вот только наживку дождемся.

Мы уже три недели возили этого типчика рыбачить в Гольфстриме, а я так и не увидел от него ни цента, если не считать той сотни долларов, что он дал мне еще перед выходом на Кубу для оплаты консульского и таможенного сборов, на кое-какую провизию и топливо. Рыболовными снастями обеспечивал я, а сошлись мы на тридцати пяти долларах в сутки. Ночевал он в гостинице, на борт заявлялся каждое утро. Эдди пришлось таскать за собой потому, что этот фрахт устроил он. За что и получал от меня по четыре доллара в день.

– Надо бы ее заправить, – сказал я Джонсону.

– Заправляйте.

– Так ведь на это деньги нужны.

– Сколько?

– За галлон просят по двадцать восемь центов. Долить надо сорок. Стало быть, одиннадцать двадцать.

Он вынул пятнадцать долларов.

– А на сдачу пива со льдом или как? – спросил я.

– Да-да, – кивнул он. – Просто добавьте сколько нужно к тому, что я вам уже должен.

Меня беспокоила мыслишка, что я чересчур долго с ним затягиваю, но если ему вообще можно верить, не все ли равно: три недели или сколько? Хотя, по-хорошему, платить полагается еженедельно. Я и прежде позволял клиентам кататься по месяцу, и ничего, получал-таки свои денежки. Сам, конечно, виноват, да только очень мне сперва понравилось, что все так удачно складывается. Последние только деньки он меня тревожит, но я придерживал язычок, опасаясь, как бы он не разозлился. Так что если ему можно верить, чем дольше он катается, тем лучше.

– Бутылочку пива? – спросил Джонсон, открывая ящик.

– Нет, спасибо.

Как раз в этот момент на причале показался негр, который наживлял нам снасти, и я крикнул Эдди готовиться к отходу.

Негр со своей наживкой поднялся на борт, и мы отчалили, взяв курс из гавани; негр тем временем возился с наживкой: взяв сразу парочку макрелей, загонял им по крючку в рот, пропуская его через жабры, надсекал бок, после чего выводил крючок с той стороны, плотно стягивая рот лесой на проволочном поводке, чтобы крючок не скользил и наживка уходила в воду плавно, не раскручиваясь.

Это был настоящий, черный негр; сметливый и угрюмый малый, с ожерельем-амулетом из голубых бусин, которое он носил под рубашкой, в старенькой соломенной шляпе. У нас на борту его тянуло только спать да читать газеты. Но дело свое наживное он знал туго и был в нем весьма проворен.

– Шкипер, а вы тоже умеете вот так насаживать макрель? – спросил меня Джонсон.

– Да, сэр.

– Зачем же вам этот негр?

– Как пойдет большая рыба, сами все увидите, – ответил я ему.

– В смысле?

– Наш негр умеет это делать быстрее меня.

– А Эдди не умеет?

– Нет, сэр.

– Все равно, по мне – лишние траты.

Джонсон платил негру по доллару в день, и тот каждый вечер отправлялся плясать румбу. Вот и сейчас я видел, как его уже клонит в сон.

– Как раз он не лишний, – сказал я.

К этому времени мы уже миновали смэки, что стояли на якоре против Каваньи, а заодно и ялики, ловившие бельдюгу с каменистого дна возле форта Морро, и я повел лодку туда, где темной полосой пролегал Гольфстрим. Эдди подвесил за бортом пару приманок покрупнее, а негр уже наживил три удочки.

Гольфстрим подходил чуть ли не к мелководью, и когда мы приблизились, вода казалась почти лиловой, с частыми водоворотами. Поднимался легкий восточный бриз, и мы вспугнули множество летучих рыб, знаете, эдаких крупных, чернокрылых; в воздухе они смахивают на тот снимок, где изображен Линдберг над Атлантикой.

Эти большие летучие рыбы – самая верная примета. Насколько хватало глаз, всюду виднелись мочалки желтовато-белесых водорослей, которые дают понять, что основное течение подходит совсем близко к берегу, а впереди, над косяком тунцового молодняка, кружили птицы. Видно было, как тунцы выпрыгивают из воды: маленькие, разве что по паре фунтов весом.

– Вот теперь можете забрасывать, – сказал я Джонсону.

Он надел на себя разгрузочный пояс и закинул длинное удилище с катушкой фирмы «Гарди» на шестьсот метров лесы в тридцать шесть нитей. Я обернулся; чуть покачиваясь на волнах, его наживка преспокойно плыла себе сзади, а обе приманки подпрыгивали и ныряли. Узлы мы давали правильные, и я направил лодку к главной струе Гольфстрима.

– Вставьте удилище в гнездо своего сиденья, – посоветовал я. – Тогда не так тяжело будет держать. А тормоз освободите, чтобы отпускать лесу, когда рыба клюнет. Не то при завинченном тормозе она вас сдернет за борт.

То же самое я повторял ему изо дня в день, но это меня не раздражало. Из полусотни клиентов, которых приходится возить, дело знает разве что один. Да и тот сплошь да рядом норовит выбрать лесу, которая слишком слаба для настоящей рыбы.

– Как погодка? – спросил Джонсон.

– Лучше не бывает, – ответил я. И верно, денек выдался на славу.

Я передал штурвал негру, велев держать на ост, вдоль края Гольфстрима, а сам пошел на корму к Джонсону, который сидел и смотрел, как его наживка прыгает по волнам.

– Хотите, я поставлю второе удилище? – спросил я.

– Пожалуй, нет. Хочется все сделать своими руками: и подсекать, и вываживать, и затаскивать добычу.

– Хорошо, – говорю. – Может, Эдди только забросит удочку, а как клюнет, он ее передаст, и вы сами подсечете?

– Нет, – сказал он. – Пусть будет только одна удочка.

– Ладно.

Негр держал прежний курс, я пригляделся и понял, что он заметил, как у нас по носу выскакивает из воды стайка летучих рыб. За кормой я видел Гавану, изящно раскинувшуюся под солнцем, и пароход, который едва вышел из бухты у форта Морро.

– Думаю, что сегодня, мистер Джонсон, вам придется потрудиться, – сказал я ему.

– Давно пора, – ответил он. – Сколько мы этим уже занимаемся?

– Ровно три недели.

– Затянулась рыбалочка.

– Уж такая это рыба, – говорю я. – Коли ее нет, так и нет. Но когда придет, только держись. А приходит она всегда. Если ее не будет сегодня, то не будет вообще. Луна нынче правильная. Течение отличное, да и ветер наметился в самый раз.

– А мы когда первый раз вышли, видели ведь маленьких.

– Верно, – говорю. – Я же объяснял. Сначала приходят маленькие, а потом они уступают место большой рыбе.

– Знаете, у вас, шкиперов, одни и те же отговорки. То слишком рано, не сезон, то слишком поздно, то ветер не годится, а то еще луна какая-то неправильная. Зато деньги брать это почему-то не мешает.

– Ну, – отвечаю, – провалиться мне на месте, но так оно обычно и бывает: либо слишком рано, либо поздно, да и ветер по большей части не тот. А когда все сложится, ты кукуешь на берегу без клиента.

– Вы уверены, что сегодня день что надо?

– Кхм, – говорю, – как раз на сегодня мне уже хватило развлечений. Впрочем, готов побиться об заклад, что для вас все только начинается.

– Хорошо бы, – кивнул Джонсон.

К ловле все было готово. Эдди отправился на бак и улегся там. Я же остался стоять, выискивая глазами, не мелькнет ли где хвост. Негр клевал носом, так что приходилось следить и за ним. Ишь какой ночной гуляка.

– Вам не трудно передать мне пива? – спросил Джонсон.

– Да нет, – ответил я и, сунув руку в лед, достал ему холодненького.

– А себе не хотите?

– Нет, – говорю. – Подожду до вечера.

Я откупорил бутылку и уже протягивал ее Джонсону, когда на моих глазах из воды выскочила здоровенная бурая башка с во-от таким копьевидным жалом, целясь на нашу макрель. Не рыбина, а целое бревно.

– Отпусти! Отпусти тормоз! – заорал я.

– Да он вроде и не клюнул…

– Тогда готовьтесь.

Эта зверюга выходила с большой глубины и потому промахнулась. Я знал, что она обязательно развернется, чтобы зайти вновь.

– Едва клюнет, сразу отпускайте!

И тут я увидел ее из-под воды за нашей кормой. Плавники топорщились, словно багровые крылья, а по бурой коже шли багровые же полосы. Она всплывала что твоя подлодка, вот уже и спинной плавник рассекает воду не хуже перископа. Рыба вышла ровнехонько на наживку, взметнув свое подрагивающее жало над водой.

– Пусть хорошенько заглотит! – крикнул я.

Джонсон снял руку с катушки, и та зажужжала, а старый марлин развернулся и пошел, пошел вниз, посверкивая серебром сквозь воду, быстро набирая ход в сторону берега.

– Подбавьте тормоза, – посоветовал я. – Только немного.

Он подкрутил барашек.

– Слишком не надо, – сказал я. Леса отклонялась на глазах. – А потом резко по тормозу – и подсекайте! Подсекайте его! Он обязательно выпрыгнет.

Джонсон закрутил тормоз и перехватил удилище понадежней.

– Подсекайте! – скомандовал я. – Вгоняйте крючок! Раз пять, не меньше.

Он успел дернуть пару раз, и тут удилище согнулось чуть ли не вдвое, взвизгнула катушка – и в долгом прямом прыжке сверкающим под солнцем серебром взвился марлин, рухнув в воду с таким плеском, будто с обрыва спихнули конскую тушу.

– Так, отпускайте тормоз, – сказал я.

– Да сорвался, – посетовал Джонсон.

– Черта с два сорвался. Живей отпускайте, говорю!

Леса загнулась на воде петлей, и в следующем своем прыжке он был у нас уже за кормой, торопясь в открытое море. Затем марлин вынырнул еще разок, вспенив воду, и я сумел заметить, что крючок впился ему в угол рта. Отличный экземпляр, ярко-серебристый, с багровыми полосами, настоящее бревно.

– Да сорвался же, – ныл Джонсон. Леса вяло провисла.

– Крутите, – не отставал я. – Говорю вам, крючок вогнали. Эй! – рявкнул я негру. – Врубай самый полный!

Еще два раза выходил марлин из воды, жесткий, как телеграфный столб, всем своим длинным телом целясь в нас, высоко взметывая воду при каждом падении. Затем леса натянулась, и я увидел, как он разворачивается, уходя к берегу.

– Ну все, начал свой бег, – сказал я. – Пусть петляет, сколько хочет, я с него не слезу. А вы не переборщите с тормозом. Лесы у нас предостаточно.

Старый марлин шел к норд-осту, как оно и принято у всякой большой рыбы, а уж петли какие закладывал, доложу я вам… Взялся скакать да рваться длинными дугами, плеща во все стороны под стать глиссеру на хорошей волне. Мы не отставали. Негра с руля я согнал и без устали орал на Джонсона, мол, держи тормоз послабже, а удочку покрепче. И вдруг удилище резко дернулось, и леса тут же ослабла. Это понятно далеко не каждому, потому что со стороны она выглядит натянутой из-за трения об воду. Но я-то видел.

– Вот теперь сорвался, – сообщил я Джонсону.

Марлин так и продолжал скакать, пока не скрылся из глаз. Да-а, отличная рыбина, ничего не скажешь.

– Да ну, я же чувствую, он до сих пор тянет, – возразил Джонсон.

– Просто мертвый вес.

– Даже катушку прокрутить не удается. А может, он сдох?

– Вы вон туда взгляните, – посоветовал я. – Скачет как заведенный.

И действительно, марлин в полумиле от нас по-прежнему брызгался водой.

Я попробовал стронуть катушку. Затянута наглухо. С таким тормозом лесу не отпустишь, немудрено, что она лопнула.

– Я вам говорил не налегать на тормоз?

– Но он же лесу сматывал!

– И что?

– Я и затянул.

– Слушайте, когда рыба вот так бьется, она обязательно порвет лесу, если ее не вытравливать. Нет на свете лесы, которая бы это выдержала. Рыба требует? Дай. Не зажимай тормоз. Рыбак-промысловик, и тот не удержал бы ее – даже на гарпунном лине. От нас всего-то надо гоняться за рыбиной, чтобы она не выбрала всю длину. И всякий раз, когда она набесится, поднырнет, ты эту лесу сматываешь обратно.

– Значит, если бы она не лопнула, я бы его поймал?

– У вас имелись все шансы.

– Но он бы недолго бесился?

– Такая рыба умеет много чего. Гонка – только начало схватки.

– Ну, другую еще словим.

– Сперва лесу надо бы смотать, – говорю я ему.

Мы умудрились подцепить рыбину и потерять ее, не разбудив Эдди. Теперь старина Эдди вновь пожаловал на корму.

– Чего тут у вас? – спрашивает.

Неплохой был моряк, пока не спился; сейчас от него толку мало. Вот стоит он передо мной, долговязый, как жердь, щеки впавшие, челюсть безвольно отвисла, в уголках глаз какая-то белесая дрянь, волосы – и те выцвели под солнцем. Понятное дело, чего он проснулся: трубы горят.

– Ладно, возьми себе пива, – говорю ему.

Он взял бутылку из ящика и сразу ее осушил.

– Что ж, пойду-ка, пожалуй, сон досматривать. А за пиво очень вам обязан.

Ох уж этот Эдди. Плевать он хотел на рыбу.

Словом, ближе к полудню мы подцепили еще одного марлина, но он тоже соскочил.

– А с ним-то что я не так сделал? – спрашивает Джонсон.

– Ничего, – отвечаю я. – Он его сам взял да выдернул.

– Мистер Джонсон, – промолвил Эдди, проснувшийся за очередной бутылкой пива. – Мистер Джонсон, вам просто не повезло. Может, вы удачливее с женщинами? Как насчет устроить вылазку нынешним вечерком?

С этими словами он вернулся на бак и опять там улегся.

Около четырех пополудни, на обратном пути, когда мы шли у берега против течения, где вода неслась, как в мельничном желобе, а солнце жарило нам в спину, у Джонсона клюнул до того громадный черный марлин, каких я в жизни не видел. В качестве приманки мы закинули сплетенного из перьев кальмара, а также поймали четверку мелких тунцов, одного из которых негр и насадил Джонсону на крючок. Неплохая наживка, только тяжеловата и порядком плещет на волне.

Джонсон распустил ремень-разгрузку, чтобы положить удилище на колени: у него устали предплечья от постоянного напряжения. А поскольку крупная наживка сильно оттягивает лесу, у него устала и ладонь, которой он придерживал катушку; вот он и затянул на ней тормоз, когда я отвлекся. Я понятия не имел, что он его завинтил. Ох, не нравилось мне, как он держит удилище, однако все время на него ворчать тоже не хотелось. А потом, когда тормоз снят, леса стравливается, так что опасности никакой не было. Но по-настоящему рыбу так не ловят.

Я стоял за штурвалом, ведя лодку вдоль края главной струи напротив старого цементного завода, где совсем рядом с берегом приличная глубина со своего рода водоворотом, и там всегда полно мелюзги для наживки. Вдруг смотрю, впереди фонтан, как от разрыва глубинной бомбы, и меч, и глаз, и раззявистая пасть, и громадная темно-багровая голова черного марлина. Спинной плавник целиком торчал над водой, высоченный и широченный, как парусник, и серповидный хвост тоже весь высунулся из воды, когда этот марлин набросился на нашего тунца. Его копьевидное рыло не уступало в обхвате бейсбольной бите и загибалось кверху, а когда он схватил наживку, то океан словно раздался перед ним. Весь такой черно-багровый, даже без отметин, и глаза размером с супницу. Здоровенная рыбина. Держу пари, не меньше тысячи фунтов весом.

Только я было заорал на Джонсона, чтобы он стравливал лесу, как его аж вздернуло в воздух будто подъемным краном. Он там повисел секунду, цепляясь за удилище, оно согнулось дугой, а потом как даст ему в живот комельком – и все наши снасти полетели за борт.

До отказа затянутый тормоз привел к тому, что когда рыба цапнула наживку, то сдернула Джонсона со стула, и тот не сумел ничего удержать: ведь комелек-то он подсунул под бедро одной ноги, а удилище было у него перекинуто через колено другой. Не распусти он свой ремень, то сам очутился бы в воде со всем хозяйством.

Я вырубил двигатель и отправился на корму. Джонсон сидел, держась за брюхо, куда ему врезало удилищем.

– Думаю, на сегодня хватит, – сказал я.

– Что это было?

– Черный марлин, – говорю.

– Как это случилось?

– А вы сами рассудите, – ответил я ему. – Кстати, катушка обошлась мне в двести пятьдесят долларов. Теперь такая стоит больше. Удилище я купил за сорок пять. И еще почти шестьсот метров лесы-«тридцатишестерки».

И тут наш Эдди хлопает его по спине.

– Мистер Джонсон, – говорит он, – вам и впрямь не везет. Знаете, я такого в жизни не видал.

– Помолчал бы, пьянчужка, – говорю ему.

– Ей-ей, мистер Джонсон, – продолжает Эдди, – редчайший случай.

– А если б он меня потащил? – спрашивает Джонсон. – Что тогда?

– Вы же сами хотели повоевать? – отвечаю. Очень мне было досадно.

– Он какой-то слишком большой, – говорит Джонсон. – С таким намучаешься.

– Слушайте, – говорю я. – Рыба таких габаритов вас бы попросту убила.

– Но другие же ловят?

– Ловят те, кто умеет и знает. Только не воображайте, что им это запросто дается.

– А я видел снимок девушки, которая сама такого поймала.

– Знаю я тот случай, – говорю. – Но там марлин целиком заглотил наживку; он всплыл да издох. Нет, я говорю о той ловле, когда им крючок в рот впивается.

– Ну знаете, – говорит Джонсон, – все-таки они слишком крупные. И зачем только люди этим занимаются, если нет удовольствия?

– Во-во, мистер Джонсон, – кивнул Эдди. – Прямо, можно сказать, в глаз угодили, а не в бровь. Действительно, когда без удовольствия, то зачем?

Меня до сих пор колотило от зрелища той рыбины, а заодно и подташнивало при мысли о потерянных снастях, и выслушивать все это я не мог. Велел негру вести лодку к Морро, а этим двоим вообще ничего не сказал. Там они и сидели: Эдди с бутылкой пива на одном стуле, на другом – Джонсон.

– Шкипер, – говорит он мне спустя некоторое время, – а сделайте мне виски с содовой.

Я ему сделал стакан – молча, – а потом налил и себе, но уже неразбавленного. В голове вертелось, что этот Джонсон почти месяц выходит на рыбную ловлю, наконец цепляет рыбу, за которой истый рыбак год гоняется, рыбу эту теряет, заодно губит мои самые серьезные снасти, в целом ведет себя как олух, а теперь, видите ли, сидит, весь из себя довольный, освежается пивом на пару с местным забулдыгой.

Когда мы вошли в док и негр выжидающе замер на палубе, я сказал:

– Как насчет завтра?

– Вот уж не думаю, – сказал Джонсон. – Такой рыбалкой я сыт по горло.

– Негру заплатить не желаете?

– И сколько я ему должен?

– Доллар. Если хотите, можете дать на чай.

Вот Джонсон и дал негру доллар плюс пару монет по двадцать кубинских сентаво.

– Это зачем? – спрашивает меня негр, показывая монетки.

– Чаевые, – отвечаю ему по-испански. – Все, уволили тебя. Ты получил расчет.

– Завтра не приходить?

– Нет.

Негр забирает моток бечевки, которой стягивал наживку, цепляет солнечные очки, нахлобучивает свою соломенную шляпу и уходит, не прощаясь. Он вообще был невысокого о нас мнения.

– Когда вы планируете со мной рассчитаться, мистер Джонсон? – спрашиваю я.

– Завтра утром зайду в банк, – отвечает он. – Так что можем рассчитаться после обеда.

– Вы помните, сколько там дней набежало?

– Пятнадцать.

– Нет. С учетом сегодняшнего – шестнадцать, плюс по одному дню до Кубы и обратно. Итого восемнадцать. А еще сегодняшнее удилище вместе с катушкой и лесой.

– Снасти – это ваш риск.

– Нет, сэр. Вы же их упустили.

– Я оплачивал ежедневную аренду. Так что риск ваш.

– Нет, сэр, – говорю ему. – Кабы рыба все сама оборвала, то и разговор был бы другим, раз не по вашей вине. А так вы все мое хозяйство утеряли по личному недосмотру.

– Ваша рыба его у меня из рук выдернула.

– Потому что вы завинтили тормоз, а удилище не стояло в гнезде.

– Вы не имеете права требовать за это деньги.

– Если б вы взяли машину напрокат, а она сорвалась бы с обрыва, как считаете, вам бы пришлось за нее заплатить?

– Если б я в ней сидел, то нет, – отвечает Джонсон.

– Вот это да, мистер Джонсон! – говорит Эдди. – Нет, шкип, ты понимаешь, а? Если б он в ней сидел, то расшибся бы насмерть. Стало быть, и не платил бы. Ловко завернуто.

Слова пьянчужки я пропустил мимо ушей.

– Вы должны мне двести девяносто пять долларов за удилище и катушку с лесой, – сказал я Джонсону.

– Безобразие какое, – говорит он. – Но раз уж вы так настроены, предлагаю покрыть убыток пополам.

– Покупка новых снастей обойдется мне не меньше чем в триста шестьдесят. И я даже лесу вам в счет не ставлю. Такая рыба способна смотать всю катушку, и здесь вашей вины не будет. Если б нас кто сейчас видел, кроме этого выпивохи, то всякий подтвердил бы, что я лишнего не требую. Я знаю, сумма выглядит немаленькой, но я же ее заплатил, когда покупал снасти. На особую рыбу и снасть нужна особая.

– Мистер Джонсон, он зовет меня выпивохой. Может, так оно и есть. Но я вам говорю: он прав. Он прав и лишнего не требует, – сказал ему Эдди.

– Будь по-вашему, – кивнул наконец Джонсон. – Я заплачу, хотя и считаю, что вы не правы. Итого восемнадцать дней по тридцать пять долларов плюс двести девяносто пять доплаты.

– Сотню вы мне дали, – напомнил я ему. – Я подготовлю вам список, что куда потратил, и вычту, какие есть остатки из провизии. Той, которую вы покупали на переход до Кубы и обратно.

– Что ж, справедливо, – согласился Джонсон.

– Слушайте, мистер Джонсон! – восхитился Эдди. – Если б вы только знали, какие обычно требуют деньги с заезжих клиентов, вы бы оценили. Это не просто справедливо, это ни в какие ворота не лезет! Наш шкип держит вас за родную мать!

– Завтра наведаюсь в банк и после обеда приду. А послезавтра сяду на пароход.

– Так ведь с нами можно вернуться. Сэкономили бы на проезде.

– Нет, – сказал он. – Я лучше сэкономлю время.

– Что ж, – говорю. – Как насчет по стаканчику?

– Пожалуй, – кивнул Джонсон. – Итак, никто не в обиде?

– Нет, сэр, – отвечаю ему. И мы уселись втроем на корме, попивая виски с содовой.

Все следующее утро я провозился на борту, меняя масло и занимаясь то одним делом, то другим. В полдень наведался в город перекусить в китайской забегаловке, где прилично кормят за сорок центов, потом купил подарки жене и нашим трем девчонкам. Ну, сами знаете, что-то из парфюмерии, парочку вееров и три высоких гребня. Покончив с этим, заглянул в бар к Доновану, взял пива и поболтал с хозяином, а затем вернулся на пристань, еще пару-тройку раз подкрепившись пивом по дороге. В баре «Кунард» угостил Фрэнки парочкой кружек и поднялся на лодку в самом лучшем расположении духа. В кармане оставалось еще сорок центов. Фрэнки составил мне компанию, и пока мы сидели на борту, дожидаясь Джонсона, то распили еще по бутылке холодного из ящика со льдом.

Эдди за весь день не показал и носа, но я знал, что он рано или поздно объявится, а точнее, когда ему окончательно откажут давать в долг. Донован рассказал, что накануне вечером Эдди заглядывал к нему на пару с Джонсоном и что Эдди сам угощал того в кредит. Словом, мы сидели и ждали, и я уже начинал беспокоиться, куда запропастился Джонсон. Я заранее предупредил ребят на причале, чтобы он в мое отсутствие дожидался на борту, но, как выяснилось, он не приходил. Может, он развлекался до утра и встал лишь к полудню? Впрочем, банки открыты до половины четвертого. Потом мы увидели улетающий рейсовый самолет, и к половине шестого от прекрасного настроения не осталось и следа; меня грызли самые мрачные предчувствия.

В шесть вечера я отправил Фрэнки в гостиницу разузнать про Джонсона. Мне по-прежнему хотелось верить, что тот просто где-то задерживается или, скажем, не в силах подняться с кровати после вчерашнего. Я ждал и ждал, пока не стемнело. Весь извелся, потому что Джонсон задолжал мне восемьсот двадцать пять долларов.

Фрэнки отсутствовал чуть больше получаса. Вернулся он быстрым шагом и по дороге тряс головой.

– Улетать на самолет, – сказал он.

Ну вот, пожалуйста. Консульство успело закрыться. У меня сорок центов, да и самолет уже в Майами. Даже телеграмму не пошлешь. Вот тебе и мистер Джонсон. Да я сам виноват. Зазевался.

– Ладно, – говорю я Фрэнки, – остается разве что по холодненькой пропустить. На его же денежки.

В ящике лежали еще три бутылки «Ла тропикал».

Фрэнки переживал не меньше моего. Уж не знаю, почему, но такое было впечатление. Сидел и все хлопал меня по спине, качая головой.

Подобьем итоги. Итак, я на мели. Потерял пятьсот тридцать долларов фрахта, да еще снасти, которые и за триста пятьдесят не заменишь. Эх, думал я, вот здешняя шатия-братия посмеется, узнав о таком. Сыщется среди кончей[1] не один любитель позлорадствовать. А я к тому же днем раньше отвернулся от трех тысяч долларов за перевозку трех нелегалов. На любой флоридский островок, лишь бы подальше от Кубы.

И как теперь быть? Очередную ходку сделать не могу: на партию контрабанды нет денег, да и былого дохода это уже не приносит. Город наводнен спиртным, его даже не берут. Но провалиться мне на этом месте, если я вернусь в Ки-Уэст без гроша, чтобы все лето голодать. И потом, я же семейный человек. Портовый сбор оплатил еще по приходу. Уж так принято: ты заранее платишь агенту, он тебя регистрирует и выдает нужные разрешения. Проклятье, даже на топливо денег нет. Ничего себе положеньице. Вот тебе и мистер Джонсон.

– Фрэнки, – говорю я. – Мне вот так надо что-то переправить. Хоть какие-то деньги заработать.

– Хорошо, я искать, – отвечает он.

Фрэнки целыми днями промышляет возле пристани – то там подсобит, то здесь, плохо слышит и каждый вечер надирается. Зато никогда не подводит, и сердце у человека золотое. Мы знакомы с тех самых пор, как я стал сюда наведываться. Не раз и не два помогал он мне грузить товар. Потом, когда я бросил заниматься контрабандой и взялся сдавать лодку напрокат, затеяв ловлю меч-рыбы в заливе, я частенько видел его у пристани или в кафе. Он смахивает на дурачка – почти не говорит, предпочитая просто улыбаться, – но это у него от тугоухости.

– Возить все-все? – спрашивает Фрэнки.

– А то, – отвечаю. – Теперь мне не до выбора.

– Совсем-совсем все-все?

– Да говорю же.

– Хорошо, я смотреть. Ты где, когда я искать?

– В «Ла-Перла». Подкрепиться бы надо.

В «Ла-Перла» – «Жемчужине» – можно неплохо подзаправиться за четвертак. Там любое блюдо обойдется в десять центов, а супец вообще в пять. Фрэнки проводил меня до кафе, я зашел внутрь, а он отправился дальше. Прежде чем расстаться, он потряс мне руку и еще разок хлопнул по плечу.

– Не унывать, – сказал он. – Смотри на Фрэнки: много политика. Много дела. Много выпивка. Мало деньги. Но большой друг. Не унывать.

– Бывай, Фрэнки, – сказал я. – Тебе тоже не унывать, парень.