Читать книгу Октавиус - Эрнест Марцелл - Страница 10

Я спустился вниз, в бар. Несмотря на обилие народа в этот час, Галлахер сидел в совершенном одиночестве за одним из столов, уже лиловый от влитого в себя бренди. В одиночку он пил крайне редко, но без всяких видимых на то причин, и сегодня был как раз один из таких дней. Я поприветствовал и подсел к нему – в такие минуты Галлахер, как правило, бывал до крайности словоохотлив и со своими людьми мог болтать до бесконечности. Однако если же в это время к нему подсаживался посторонний, то дело могло принять совершенно нешуточный оборот. Чужаков он явно не жаловал, относился к ним с подозрением и в случае неосторожно брошенной фразы мог схватиться за нож или пистолет.

Он любезно налил мне стакан, мы выпили за короля и, быстро обсудив последние новости, перешли к делам насущным. Я ловко перевел разговор на Мулан – и словно невзначай поинтересовался причиной появления этого загадочного существа в «Летучей рыбе», так как знал, что незнакомого человека Галлахер не подпустит к своим делам, как сторожевая собака.

– А черт это все поймет, – сказал Галлахер. – Года три, да, около этого, тому назад. Проверенный один человек привел и сказал: «Приютить сиротку надо». Надо значит надо, вот я и приютил.

– И неужели тебе совершенно не интересно, кого ты приютил у себя? – спросил я.

– Лишние вопросы я не привык задавать, а в особенности своим. Но поговаривают, что она не просто из Китая, а самому императору тамошнему родней приходится, – сказал Галлахер, опрокидывая в себя очередную порцию бренди. – И причем близкой очень.

Только вот за что-то в опалу попала жутчайшую – вроде даже казнить ее собирались. Да переправили ее добрые люди с глаз его величества подальше сюда на остров. Но, видать, крепко она насолила там, если проклятье какое-то вдогонку послали, которое даже здесь ее гнетет. Как только возжелает ее мужчина какой, то хопа – в ящик сразу и сыграет. Оттого она вся и не от мира сего.

– Чушь какая-то, – ответил я. – Сказки для сумасшедших старух. Тут чего только не услышишь! Ну сам посуди – какая из нее принцесса? Будь она принцессой, пусть даже и самой захудалой, разве тут бы она была? Уж в худшем варианте в Королевский театр в Лондон, нежели в Ливерпуль – мужичье всякое развлекать. Да и будь она впрямь со двора, хоть и из тюрьмы сбежавшая, – деньги-то у нее явно водились бы, да и связи были бы хорошие. Ау этой даже имя такое, что никак с королевской родней не вяжется…

– Да я и сам в эти бредни не верю, – ответил Галлахер, утирая губы. – Однако девчонка и в самом деле необычная. Посмотри, танцует как – уж на что я сам в танцах этих, как свинья в том, что жрет, разбираюсь, да и то могу судить, что школа у нее высшей пробы. Видал, сколько народу ко мне ходит на ее выступления?! А пишет как – почерк каллиграфический, и попробуй хоть одну ошибку найти. А языков она сколько знает? Шесть! И на всех свободно. У нас и во дворянстве подобное найти подчас трудно, а тут вдруг из провинции – и такое образование. Нет, что-то тут явно нечисто. Ну а мне-то чего: танцует она отменно, запросов практически нет, проблем с ней не знаю – чего мне еще надо. А баб вокруг и без нее полно – Дженни одна чего стоит…

И, скаля зубы, он загрохотал, радуясь своей шутке. Больше мне ничего не удалось добиться от него – через десять минут Галлахер был уже мертвецки пьян и потащился отсыпаться к себе в комнату…

Этот разговор пролил не слишком много света на личность Мулан. Люди, подобные Галлахеру или Уильямсу, самые отъявленные безбожники и бесстрашные головорезы, ни во что не ставящие чужую жизнь, вместе с тем обладают поистине невероятным суеверием и истово верят в самые глупые приметы. Они склонны принимать за правду любые самые нелепые истории, раздувать их до невероятных размеров и заставлять верить в них окружающих. Да чего только не услышишь в портовых кабаках и трактирах из подвыпивших уст: от гигантских спрутов, утаскивающих под воду целые корабли, до прячущихся среди портовых рабочих новозеландских людоедов, пожирающих по ночам одиноких забулдыг. Так что совсем немудрено, что вдоволь наслушавшийся подобных историй Уильямс, узнав одного из этих зловещих персонажей, мгновенно поддался панике и дал деру, забыв обо всем на свете. Но меня вся эта история с неким проклятьем и царским происхождением заботила лишь с точки зрения банального любопытства: передо мной стояла четкая задача, и я обязан был ее выполнить – слишком многое было поставлено на кон, чтобы копаться во всяких темных портовых сплетнях. И тут мне пришла в голову блестящая мысль: разговорить саму Мулан мне самому пока не удается никоим образом, однако ее каменная неприступность, о которую безуспешно разбивались все мои попытки, дала трещину и мне теперь нужен был только рычаг, дабы окончательно разломать ее. Этот рычаг, возможно, был у Дженни, и она могла показать его мне.

Я уже упоминал о поварихе Дженни – единственном человеке, с которым Мулан поддерживала теплые дружеские отношения. У Галлахера был целый штат поваров на кухне, и она была старшей среди них. Эта шестидесятилетняя женщина с вечно красным от пьянства лицом обладала высоким ростом и невероятно мощным телосложением, из-за которого ее можно было издали принять за здоровенного мужика. У нее был сиплый низкий голос, скверный характер, еще более скверные манеры поведения и совсем уж скверная репутация. При работе на кухне она отвратительно ругалась со своими подопечными и частенько пускала в ход тяжелые кулаки. А одного недотепу, как-то раз особенно разозлившего ее, она ударила по голове сковородкой с такой силой, что только искусство вовремя прибывшего доктора спасло последнего от смерти.

Она была родом откуда-то с юга Франции, а старое зарубцевавшееся клеймо на ее правой руке красноречиво говорило о ее прошлом. Про нее рассказывали, что она лет десять провела в Бастилии, и ее прекрасное знание французского в некоторой степени подтверждало эти слухи. Признавая авторитет Галлахера как хозяина, Дженни меж тем то отвечала на его грубые нападки отборной руганью – а то, наоборот, чуть ли не лезла миловаться с ним. По всей видимости, люди одного круга довольно быстро находят между собой общий язык, и Галлахер, хоть не испытывал к ней особо дружеских чувств, частенько спускался, дабы пропустить с ней пару стаканчиков. Именно он и поведал мне, что не имея за душой ничего, кроме своего прошлого, эта особа неимоверно привязалась к Мулан. Я и сам много раз тихонько наблюдал как китаянка вечерами спускалась к Дженни на кухню, где они до поздней ночи разговаривали, сидя у пылающей печи за чашкой чая (как любая танцовщица, Мулан строго следила за диетой). Китаянка, всегда молчаливая на людях, здесь трещала без умолку, с детской доверчивостью рассказывая поварихе свои горести и радости, делясь секретами, наивно мечтая. Для нее это был единственный человек, на которого она могла всецело положиться. Дженни вдохновенно слушала ее, глядя на девчонку с какой-то прямо-таки материнской лаской и любовью. В те минуты на каменном лице этого человека, для которого уже не осталось ничего святого, а в нем самом – женственного, проступал некий свет – словно на эти моменты ее черствая душа становилась любящей…

Меня Дженни откровенно недолюбливала, всегда смотрела в мою сторону очень недоброжелательным взглядом и общалась со мной только в самом крайнем случае. Заговорить с ней для меня было крайне непросто- всё зависло не только от окружающей обстановки, но и ещё от её собственного расположения духа. И почти в самом конце третьей недели мне удалось таки подловить этот благоприятный момент.

Поняв, что ситуация благоволила мне, я решил действовать незамедлительно. Взяв бутылку хереса (насколько я смог изучить ее вкусы, она обожала это вино) я явился к ней на прямо на кухню, якобы забредя от нечего делать. Самая горячка тогда уже спала, и людей там было немного. Дженни стояла у плиты, помешивая половником в котле – пар обволакивал ее суровое морщинистое лицо, твердо сжатые губы. Мое появление явно не пришлось ей по душе, но показанная бутылка сразу переменила ее настрой. Тут же у плиты, не отходя от дел, мы хлопнули по стакану, а потом потихоньку разговорились. Я довольно быстро перевел тему разговора с разных пустяков на Мулан. Я не замедлил особо отметить ее упрямое желание не общаться ни с кем, иной раз граничащее просто с оскорблением.

– Вы не можете так говорить о ней, сэр! – сказала Дженни сердито. – Так как совершенно не знаете ее! Бедная сиротка, которая не без чьей-то злонамеренной помощи вбила себе в голову эту идиотскую легенду…

– Но ведь и мне кажется, что она благородного происхождения, – осторожно сказал я.

– Без сомнения, сэр, как и то, что ее вышвырнули из отчего дома подальше, как неугодную наследницу. И вышвырнули на самое дно к таким свиньям, как Галлахер, специально, дабы она никогда не смогла возвратиться назад, до конца своих дней слепо веря в какое-то проклятье! Уж поверьте мне, сэр – я столько раз видела такое на своем веку! На что только не способны люди ради наживы… – Из глаз ее пошли медленные, круглые слезы, которые начали капать вниз, скатываясь по переднику. Повариха сердито отвернулась, утирая глаза подолом.

– А ты, стервец, чего уши греешь?! – неожиданно взвизгнула она, заметив неподалеку кухонного мальчишку. Замерев с кастрюлей в руках, он, разинув рот, уже больше минуты слушал наш разговор.

– Пошел вон отсюда! – И, безобразно выругавшись, Дженни запустила в него половником. Едва увернувшись от тяжелого гостинца, мальчишка мгновенно исчез.

– Ну, Дженни, – успокаивающе сказал я, положив ей руку на предплечье. Она грубо отпихнула ее назад, продолжая смотреть в сторону.

– Простите, сэр, – сказала он через несколько секунд, – я очень переживаю за Мулан – она стала мне как дочь. Она еще совсем наивная и такая ранимая! А вокруг столько прохвостов!

Мы приняли еще по стакану, после чего я, выждав необходимую паузу, спросил вновь:

– Но ведь я слышал, что у нее было несколько мужчин. И все они очень плохо закончили, после того как были с ней…

В ответ она неожиданно злобно рассмеялась:

– Вы верите всяким сплетням, которые расползаются вокруг, как тараканы! Неужели этот старый пьяница Билл Тенд еще не успел рассказать вам, как он один раз пил с самим Дэви Джонсом, вышедшим к нему в полночь из вод Бристольского залива?!

– Галлахер сам говорил мне о том, что за все время, пока она была здесь, у ней были несколько мужчин, – заметил я. – А он врать не станет. Так что не такая уж Мулан и наивная, как на первый взгляд.

– Да о чем вы говорите, – Дженни раздраженно махнула рукой. – Мулан еще девочка. Уж поверьте мне, старой, видавшей виды женщине, побывавшей в таких переделках, что вам и не снилось! Да и кого вы называете мужчинами? Этих подонков Гарри Фукса и Марио Венчити?! Да они даже не достойны были того, чтобы плюнуть в их поганые рожи! – Она в сердцах грохнула крышку на котел. – Этот мерзавец Гарри Фукс – констапель с фрегата «Ивелис» – ползал тут перед Мулан на брюхе, целовал ей ручки, клялся и божился в любви, осыпая ее цветами и подарками. Она ему чуть не поверила, а потом случайно оказалось, что он уже десять лет как женат! Помню, как его жена пришла сюда, дабы оттаскать за волосы бедную девочку только за то, что та была слишком неопытна! С каким удовольствием я вышвырнула эту мерзкую бабу вон! А сам Гарри Фукс через четыре дня уже хорошенько поджарился, как бифштекс в духовке, заживо сгорев вместе с собственным домом! – и она вновь злобно захохотала. – А этот венецианский выродок Марио Венчити, которого никто никогда не видел трезвым, решил однажды овладеть Мулан силой, подкараулив ее на лестнице. Да только девчонка не далась ему, а на следующий же день его нашли объеденным стаей бродячих собак в двух милях от города! Господь наказал их, и праведной карой! А эти все тупицы сразу видят во всем колдовство – вот и пошли толки всякие!

Я вновь наполнил наши стаканы и через минуту продолжил разговор:

– Но я слышал, что к ней сваталось гораздо больше народа.

Дженни не смогла сдержать презрительной усмешки:

– Сэр, к ней еще никто не сватался. Ее лишь обманом пытались завлечь для удовлетворения своих скотских похотей. И никому, повторяю еще раз, никому не удалось это сделать. Да, вертелась кроме Фукса и Венчити тут еще пара подобных личностей. Развратник-испанец дон Рикасо де Эспперенса, любимец многих состоятельных матрон, так и вился хвостом возле Мулан, и она даже симпатизировала ему. Но когда он понял, что быстро в постель ее затащить не удастся, то мгновенно охладел к ней, прицепившись сразу к другой юбке. А меньше чем через месяц он на полном скаку упал с лошади, зацепившись ногой за стремя. И прежде чем ее поймали, полторы мили она волокла его за собой. Его хоронили в закрытом гробу – дабы не пугать нежных аристократок тем, что осталось от его милого личика… – Дженни, попробовав свое варево, удовлетворенно кивнула сама себе головой. – Еще один был подагрический старикашка из Бристольской судейской коллегии, что находился тут проездом и воспылал к ней невиданной страстью. Он просто пытался купить ее как портовую шлюху, и она с отвращением отвергала это гнусное предложение. Тогда старик попытался договориться с Галлахером как с хозяином, но уже на следующий день отравился и испустил дух в страшных конвульсиях. Говорят, его отравили недоброжелатели, и хотя произошло это не в «Летучей рыбе», а в том месте, где он остановился, дурные толки не замедлили распространиться по всему Ливерпулю. Мулан же с тех пор стала бояться мужчин и теперь всячески избегает близкого общения с ними. Зла ей не желает никто, но и сближаться с ней жаждущих нет. Попадаются, конечно, время от времени всякие личности, но в большинстве случаев Галлахер лично выколачивает из них эту дурь: то, что приносит ему постоянный доход, для него свято.

Дженни крикнула что-то в глубину кухни, и два появившихся дюжих повара, подхватив котел с плиты, поволокли его на стол. Она вновь повернулась ко мне: – И лишь мне по-настоящему жалко бедную девочку, страдающего от своего одиночества только потому, что, получив благородное воспитание, волей злой судьбы попала сюда – в общество, где нет ни одного достойного человека. Где все ее благородные манеры вызывают лишь насмешки и отношение как к недалекой дурочке…

– Здесь бывает довольно много небезызвестных и весьма уважаемых людей, – перебил ее я. – Это вам не дешевый портовый кабак.

– О чем вы говорите, сэр, – грустно усмехнулась она (херес явно начал делать свое дело). – Кого из них заинтересует бедная танцовщица, у которой за душой нет ничего, кроме таланта и нескольких шелковых вееров. Да к тому же еще и китаянка. Еще и с такой историей…

Дело явно пошло на лад, и я вновь наполнил наши стаканы, опустошив бутылку до дна.

– Я тот, кто истинно желает ей помочь, – начал говорить я с особой горячностью в голосе. – Тот, кого тронула ее несчастная судьба, тот, кто проникся ее страданием по сильному мужскому плечу. В отличие от многих я увидел под этой маской видимого отшельничества прекрасную, путь даже немного наивную, но кристально чистую душу…

Не менее получаса я без устали говорил, подкрепляя свое красноречие изрядным количеством мимики и жестов, чувствуя, как постепенно железо нагревается и скоро можно будет начать тонкую ковку. Так оно и случилось.

– Сэр, – сказала Дженни уже более гораздо смягчившимся тоном, нежели говорила со мной всегда, – насколько я вас знаю, вы так же являетесь пылким бегуном за женскими юбками.

– Это правда! Я был таким до тех пор, пока не встретил Мулан, – ответил я. – Сначала я так же, как и все остальные, посмеивался над ней как над недотепой. Но в отличие от других я сумел увидеть в ней то, что не дано увидеть другим. И это потрясло меня, это произвело во мне настоящий переворот. Я действительно полюбил ее, да, не с первого взгляда, но я понял это недавно. Я вижу, что нравлюсь ей, но она ничего не может с собой поделать – помня о прошлых неудачных опытах, к тому же эти дурацкие сплетни… Она не дает мне шанса. Мне нужна ваша помощь. Как мне найти дорогу к ней, дабы она хоть немного доверилась мне? Я хочу спасти бедную девочку из этого ужасного окружения, куда она попала волей злой судьбы, и стать для нее тем, кто будет главным в ее судьбе…

Несмотря на всю ее прожженность и жизненный опыт, переиграть Дженни особого труда не составило. Впервые она улыбнулась мне и положила тяжелую руку на плечо.

– Виктор, – сказала она (из чего я сразу понял, что Мулан частенько упоминала меня в своих разговорах с ней). – Раскройте же наконец ваши глаза – и все увидите сами. Проявите только терпение – после встречи с теми скотами девочка не привыкла уже никому доверять…

Это было то, что я и хотел услышать. Я взял правильный курс, и теперь нужно было тщательно придерживаться его. Поболтав для вежливости еще минут пять, я откланялся и поднялся к себе. Подойдя к окну, я набил трубку и собирался было высечь огонь, как неожиданно развернувшиеся внизу события мгновенно заставили меня забыть обо всем.

Ко входу в «Летучую рыбу», цокая по камням мостовой, быстро подъехала крытая повозка, запряженная парой лошадей. Скрипнув колесами, она резко остановилась возле самых дверей. Кожаный полог откинулся, и из повозки ловко выпрыгнула Мулан. Я сразу узнал девчонку, несмотря на скрывавший ее длиннополый плащ с поднятым капюшоном. Быстро оглянувшись по сторонам, она нырнула в двери таверны.

Возница защелкал кнутом, повозка стремительно рванула с места и понеслась прочь. Оставшийся сидеть в ней человек, видимо, сопровождающий Мулан, на ходу застегивал полог. Мельком увиденное лицо его заставило все внутри меня неприятно сжаться – это был один из османов Уильямса, тот самый бородач, что намеревался отхватить мне тогда мизинец. С каким-то непонятным чувством удивления и страха смотрел я вслед удаляющейся, подпрыгивающей на камнях мостовой колымаге. Нет, на похищение это явно не было похоже. По всему было видно, что Мулан всеми силами старалась сохранить свою поездку инкогнито, поэтому и подъехала не к черному входу, где всегда находился кто-либо из прислуги, а к парадному, где в эти часы обычно никого не было. Я терялся в догадках – несомненно, она ездила к Уильямсу. Похоже, что они уже давно знали друг друга, только встречались крайне редко, иначе последний вряд ли так обознался бы даже в темноте. Но вот что могло связывать юную танцовщицу с матерым контрабандистом? Явно не любовная связь, тут было нечто иное, более серьезное. И зачем ей понадобилось ехать в это бандитское логово? Я терялся в догадках, но ответ быстро пришел сам собой. В коридоре раздались легкие шаги – Мулан, поднявшись по лестнице, торопливо направлялась к своей комнате. Внезапно она остановилась прямо напротив моей двери и около минуты стояла молча, прислушиваясь, был ли я у себя. По всей видимости, встречаться со мной в ее планы категорически не входило. Я затаил дыхание, зная ее необычайно тонкий слух. Она осторожно постучала в дверь – я не отозвался. Тогда она, наклонившись, просунула под дверь какую-то бумагу и, ланью пробежав в свою комнату, захлопнула дверь. Я поднял с пола неожиданный сюрприз и, развернув, обомлел, чувствуя, как ледяная струя прокатилась по спине…

Это была моя расписка о карточном долге, данная мной Уильямсу в «Искристом кремне». Сразу под моей подписью рукой этого негодяя, почерк которого я тотчас узнал, было написано: «Твой долг оплачен. 21.08.1761. Ник Уильямс».