Читать книгу Соблазн осенних акварелей - Ева Гончар - Страница 6

* * *

На урок у Яниса Краузе Майя отправилась к семи часам вечера. Занимались они не в «Школе акварели», расположенной в небольшой пристройке к зданию академии, а в личной мастерской художника – на последнем этаже отреставрированной «сталинки», стоявшей на одной из набережных Москвы-реки. Собственно, в школе Майя была всего дважды: когда записывалась туда и когда присутствовала на первом групповом занятии. После того занятия Краузе предложил ей продолжить индивидуально, и она охотно согласилась. Он, конечно, мотивировал своё предложение тем, что заметил у неё «росток таланта», нуждающегося в развитии; Майя же полагала, что заметил он, прежде всего, её платёжеспособность.

Впрочем, истинные мотивы Краузе особенного значения не имели, поскольку он, действительно, оказался отменным преподавателем, а его мастерская – не только красивым, но удивительно спокойным местом, где стоило бывать просто ради того, чтобы отдохнуть душой. Нравился Майе и сам Янис Адамович, импозантный мужчина её возраста, чей портрет отлично смотрелся бы на обложке книги с биографиями художников – настолько хрестоматийными были его седеющие волосы до плеч, внимательные золотисто-карие глаза, бородка клинышком, бархатные пиджаки и дорогие шёлковые кашне. Майя и сама не заметила, каким образом то, что начиналось как смешной эксперимент, обросло ритуалами и привычками и превратилось в существенную часть её жизни.

Первый из ритуалов – приезжать сюда на метро, когда позволяла погода, и от станции до дома прогулочным шагом идти по набережной. Созерцание вечернего городского пейзажа помогало Майе отрешиться от дневных проблем и настроить себя на нужный лад. Сегодня ни дождя, ни ветра не было, поэтому прогулка состоялась – но обычного своего освобождающего действия она, увы, не произвела. Майя прошагала два квартала, почти не глядя по сторонам; её мыслями владели Вадим и предстоящая ему встреча с Фиби, а кроме того, необходимость принять, наконец, решение относительно поездки – Артёму следовало позвонить до конца дня. Опомнилась она лишь тогда, когда нажала кнопку звонка, и за дверью мастерской разлилась соловьиная трель.

Краузе, как обычно, встретил Майю теплейшей из своих улыбок.

– Добрый вечер. Не устаю удивляться вашей пунктуальности! – заметил он, принимая у неё плащ.

– Здравствуйте, Янис Адамович, – улыбнулась в ответ Майя. – Не люблю заставлять людей меня ждать.

– Неужели я так никогда и не услышу, как вы зовёте меня просто Янисом? – слегка театрально вздохнул он.

– Боюсь, что не услышите, – отозвалась она ему в тон и развела руками. – Не огорчайтесь – у вас прекрасное отчество.

Тоже своего рода традиция! Обходиться без отчества Краузе попросил Майю ещё весной, вероятно, рассчитывая, что и она позволит ему обращаться к ней по имени. Майя отказалась, сочтя панибратство совершенно излишним, и причин передумать у неё пока не появилось.

– Утешение, прямо скажем, не очень, – добродушно усмехнулся он. – Но ничего! Будет и на моей улице праздник! – и без перехода поинтересовался: – Кофе, Майя Михайловна?

– Разумеется. Могли бы и не спрашивать.

Мастерская представляла собой просторную комнату с двумя громадными окнами, из которых открывался шикарный вид на реку. Часть комнаты, отгороженную от основного помещения раскладной деревянной ширмой, отвели под уголок для отдыха. Ширма, сверху донизу украшенная рисунками в японском стиле, выглядела старинной. За нею прятались небольшой винтоногий диван, обтянутый гобеленом ручной работы, и овальный столик из чёрного дерева, инкрустированный серебром и перламутром. И если насчёт ширмы Майя ещё сомневалась, то диван и столик, однозначно, были антикварными и стоили сумасшедших денег. Это лучше всяких слов характеризовало хозяина мастерской – он не только был состоятелен и знал толк в изысканных вещах, но не боялся использовать их по назначению. Кроме дивана и столика, здесь разместились этажерка каслинского литья, а на ней, диссонируя с остальными предметами интерьера – современная кофе-машина.

Майя устроилась на диване, а Краузе взялся за приготовление кофе. Из-за ширмы появилась кошка, осмотрелась, повела аккуратными ушками и, как обычно, нахально запрыгнула к Майе на колени.

– Привет, мохнатая, – поздоровалась Майя и почесала кошкин подбородок.

Кошку звали Офелия; она была беспородная, но очень красивая – четырёхцветная, феноменально пушистая, с изумрудно-зелёными глазами. Котёнком её подбросили под дверь мастерской. «Прогонять пожалел, – объяснил однажды Янис Адамович, – а забирать домой – какой смысл, если тут я провожу гораздо больше времени, чем там?» Семьи у него не было. На горизонте маячил взрослый сын, родившийся в недолгом раннем браке, но Краузе с ним общался мало и редко.

Здесь, в этом уголке, Майя провела немало хороших минут. По ту сторону ширмы, за мольбертом, она трудилась. Пусть и увлекательный, и приятный, и остро отличающийся от всего того, чем приходилось заниматься на работе и дома, но всё-таки это был труд! Процесс её утомлял, а результат удовлетворял гораздо реже, чем ей хотелось бы. А вот пить кофе в компании Краузе было отдыхом в чистом виде. Майе даже необязательно было поддерживать беседу – говорил, по большей части, Янис Адамович. Темой для разговоров обычно становилось изобразительное искусство, к которому он – не только художник и преподаватель, но и владелец маленькой картинной галереи – умел подходить с разных сторон. Экскурсы в историю у него получались такими же мастерскими, как рассуждения о современных тенденциях. Помимо всего прочего, Майя теперь всегда была в курсе, какие художественные выставки проходят в Москве и какие из них, по его мнению, стоит посетить – и порою следовала его советам.

Об академии почти не говорили. О том, что сёстры Смирновы – её дочери, Майя сказала Краузе при знакомстве: это они, мол, и посоветовали обратиться к нему. Он нахмурился, припоминая, потом кивнул: «Знаю-знаю, хорошие девочки, способные. Немного нетерпеливые, но в их возрасте это поправимо!» – и больше ни Майя, ни он о близняшках речи не заводили. Майе казалось не вполне этичным выспрашивать его об их успехах, а Краузе, похоже, и вовсе забыл, что она – мать двух его студенток.

Запахло кофе. Янис Адамович достал початую бутылку коньяка, цена которого, Майя знала, вполне соответствует цене дивана и столика. Три чайных ложки в Майину чашку – это тоже было ритуалом. Крепких напитков она не любила и пить чистый коньяк, предложенный ей в один из первых визитов, отказалась наотрез. «Хотя бы попробуйте, Майя Михайловна! Коллекционный, двадцатилетней выдержки!..» – уговаривал Янис Адамович. «Ладно, с кофе – попробую!», – не желая его обижать, сдалась, наконец, Майя. Он округлил глаза: «Портить такой напиток – это кощунство!» – но спорить не стал, сделал, как она попросила. Получилось неплохо, и с тех пор, под неизменное ворчание Краузе, кофе с коньяком Майя пила здесь всегда; хозяин пил то же самое, но поотдельности.

Вслед за бутылкой на столе должны были появиться две изящных позолоченных чашки из мейсенского фарфора. Но в этот раз традиция оказалась нарушена. Вместо чашек Майя увидела белые керамические кружки, расписанные ярко-синим растительным орнаментом. Она удивлённо приподняла брови.

– Тех чашек больше нет, – заметив её движение, беззаботно объяснил Краузе. – Моя дурында, – он кивнул на задремавшую на Майиных коленях Офелию, – ухитрилась разбить обе сразу. А эти мне ученик подарил – поглядите, какая тонкая работа!

Его слова неожиданно её покоробили, словно таилось в них какое-то лукавство. Но выводить Краузе на чистую воду Майе было незачем. Она взяла одну из кружек и поднесла к глазам. Роспись, и в самом деле, была изумительной – на первый взгляд, очень простая, она завораживала своей ритмичностью и заставляла всматриваться в детали.

– У вас талантливые ученики, Янис Адамович, – возвращая кружку на стол, сказала Майя.

– Невероятно талантливые, – с удовольствием согласился он.

Работ его учеников в мастерской было много. Помимо акварелей, в том числе незавершённых, – заниматься сюда приходила, конечно, не только Майя – тут были подаренные ему скульптуры и куклы, батики и мозаики, аппликации и другие штуки, названия которых она ещё не выучила. Все эти вещи казались Майе живыми; она легко различала в них то, что Янис Адамович называл «ростком таланта».

К немалому огорчению Майи, едва ли не единственным, на чём не хотелось задерживать взгляд, были здесь картины самого Краузе, скучные и плоские, как дешёвые открытки, хотя и очень техничные. Если что ему и удавалось, так только автопортреты. Майя помнила, как сильно была разочарована, когда осматривала мастерскую, придя сюда впервые, и как мучительно придумывала слова похвалы, чтобы не слишком сильно сфальшивить. Но Краузе, разумеется, услышал фальшь и больше к своим работам её внимания не привлекал. Он не обиделся, из чего она заключила, что никаких иллюзий на свой счёт у него нет. И с тех пор прониклась к нему состраданием: до чего же больно и горько, наверное, быть «сапожником без сапог», осознавая собственную бездарность, человеку, столь тонко понимающему искусство, как он!

Округло и плавно двигаясь, Янис Адамович разлил по кружками кофе, сказал:

– Прошу! – и разместился на противоположном краю дивана.

Расстояние Майю вполне устраивало.

Чего греха таить, мужчиной он был привлекательным. Разве что ростом низковат – на полголовы ниже самой Майи. Всё остальное было в полном порядке: неброское, мягкое обаяние, хорошо поставленный голос, правильные черты лица, подтянутое крепкое тело, а главное, редкая для сильного пола ухоженность. Рядом с ним показался бы неряхой даже Вадим, вообще-то очень склонный заботится о внешности. О своих достоинствах Краузе прекрасно знал – и не стеснялся пускать их в дело. Привычку очаровывать и обольщать Майя различила в нём с первого взгляда.

Поначалу Янис Адамович пытался играть в эту игру и с ней. Он подходил всё ближе, всё интимней становились его интонации, всё чаще – якобы случайные прикосновения. Майя игру не поддерживала – связываться с ним она не собиралась. Она не стала бы этого делать, даже если бы её браку уже пришёл конец. Короткие интрижки не были ей свойственны, а ничего другого от Краузе ждать не приходилось. Она прекрасно понимала, что женщины для него примерно то же самое, что коллекционный коньяк и старинные чашки – ни к чему не обязывающий источник эстетического и плотского удовольствия.

Да, Майя не поддерживала игру, но этого оказалось недостаточно – отсутствие явного протеста хозяин мастерской принимал за поощрение. И вскоре ей пришлось поговорить с ним начистоту. В тот раз он оказался совсем уж близко – объясняя, что, по его мнению, следовало бы изменить в её работе, он почти вплотную встал позади неё, положил ладонь ей на запястье и замер в этой нескромной позе.

– Не стоит, Янис Адамович! – мягко произнесла Майя, высвобождаясь и поворачиваясь к нему лицом.

– Почему, Майя Михайловна? – удивился он – или сделал вид, что удивился. – Вам противно?

Ладонь у него была холёная, уверенная и тёплая.

– Дело не в том, противно мне или нет, – не стала врать Майя. – Просто это лишнее.

– Почему? Из-за вашего мужа? – Краузе снова взял её за руку и принялся покручивать обручальное кольцо. – Ну конечно. Вы порядочная женщина и не станете его обманывать.

Майя руку отняла и спрятала за спину.

– Не стану, вы правы. Но это не единственная причина.

– А какая ещё? Я вам не нравлюсь?

– Не настолько, чтобы пополнять собой вашу коллекцию, – ответила она напрямик.

Он понял. И слишком близко больше не подходил, наоборот, старательно держал дистанцию, хотя и пользовался любым предлогом, чтобы рассказывать ей, какая она потрясающая женщина. Кроме того, всегда подмечал нюансы её настроения, обращал внимание на облик и не стеснялся говорить вслух о том, что видит. Майя знала, что наблюдательность и сладкоречивость – непременные качества художника и соблазнителя, соответственно. Но слушать Краузе ей было приятно, а истинные его мотивы и в этом случае не имели значения.

Сегодня хозяин мастерской был неразговорчив. Потягивая кофе, он думал о чём-то своём – такое с ним иногда случалось. Майя ни разу не видела его расстроенным, раздражённым или подавленным, но в такие моменты, как сейчас, чувствовала, что его уравновешенность – результат блестящего владения собой. На самом деле, человек он эмоциональный и даже страстный. Любопытно, думала она иногда, коль скоро его темперамент не находит выхода в картинах, то в чём же тогда – находит? Краузе об этом помалкивал, а Майя сама не спрашивала.

На подоконнике бормотал архаичного вида радиоприёмник в деревянном полированном корпусе – тоже, наверное, антикварный. Как правило, в приёмнике «для фона» звучала классическая музыка, но сейчас передавали новости, и Майя невольно прислушалась. Новости шли столичные: изменение в расписании электричек, идущих с Киевского вокзала; открытие новой эстакады в Южном округе; подготовка к фестивалю «Окси-Бум» – тому самому, вспомнила Майя, куда собирались девчонки; последние дни работы выставки западноевропейского искусства шестнадцатого века…

– Утомили! – проворчал Янис Адамович, привстал и выключил радио.

– Хотите посидеть в тишине? – спросила Майя; опять что-то было не так, как обычно, но уловить, что именно, она не сумела.

– Мешают сосредоточиться, – он снова откинулся на спинку дивана, бросил на Майю неожиданно острый взгляд и вдруг признался: – Хочу задать вам личный вопрос, но не уверен, что позволите.

– Задавайте, Янис Адамович, – вздохнула она.

– Майя Михайловна, что вас мучает? – тотчас спросил он. – Такой озабоченной я вижу вас впервые. Я даже опасаюсь, что нам придётся отменить урок.

Она, конечно, не раскрыла бы ему главного: «Меня мучает, что мой муж через пару дней встретится с девушкой, в которую влюблён, и на этом наша с ним семейная жизнь может закончиться». Но отвергать предложение излить душу не хотелось, и Майя решила обойтись полуправдой.

– «Мучает» – слишком сильное слово, – помолчав, ответила она. – Мне просто нужно принять решение. Пустяковое, если честно. Человек ждёт моего звонка, я обещала, что позвоню сегодня, но как с ним говорить – до сих пор не знаю.

– Это связано с вашей работой? – уточнил Краузе.

– Представьте себе, не с работой, а с отдыхом. Мне предложили на недельку съездить на море. Я сомневаюсь, стоит ли…

– На море? Но это же прекрасно! Я бы и сам сейчас куда-нибудь, если бы мог… – Янис Адамович выразительно покосился за окно. – И что же вам мешает согласиться?

– Видите ли, у меня… проблемы. И если сейчас я уеду, это будет бегством и слабостью.

– А слабой вы быть не любите, я понимаю, – покачал головой он. – Ваши проблемы решатся, если вы останетесь в Москве?

– Не думаю. Вряд ли.

– Тогда не вижу повода для сомнений. Вы последний человек, которого я бы мог упрекнуть в малодушии. Отнеситесь к поездке не как к бегству, а как к возможности отодвинуться от ситуации, взглянуть на неё со стороны, – Краузе всмотрелся в Майино лицо и прибавил, видя, что она по-прежнему колеблется: – Не забудьте взять с собой бумагу и краски. Путешествие – безотказный способ пробудить вдохновение. Уверен, вы привезёте в Москву работы, которыми мы с вами вместе будем гордиться.

Слово «вдохновение» шелестело предвкушением чуда, а «мы с вами вместе будем гордиться» звучало как обещание. Щедрый на комплименты Майиным красоте, уму и душевным качествам, её работы Янис Адамович хвалил очень редко, любое его одобрение было на вес золота. Он знал, что делает, когда авансом посулил похвалу – свою ученицу он изучил гораздо лучше, чем ей самой казалось. Но обо всём об этом Майя задумалась лишь много дней спустя, когда поняла: именно разговор с Краузе стал точкой отсчёта, определивший ход дальнейших событий. А в тот вечер она только переспросила, запустив пальцы в пушистый кошачий мех:

– То есть, по-вашему, мне стоит поехать?

– Определённо, стоит, Майя Михайловна!

– Мырр! – встрепенувшись, подтвердила Офелия.

– Видите, даже она со мной согласна! – засмеялся Краузе.

И Майя, не откладывая, чтобы не передумать, позвонила Артёму. Облегчение, зазвеневшее в его голосе, когда он воскликнул: «Полетите со мной? Правда?! Это же просто супер!» – убедило Майю, что она поступает правильно.