Читать книгу Русская революция. Ленин и Людендорф (1905–1917) - Ева Ингеборг Фляйшхауэр - Страница 12

Леонид Борисович Красин (1870–1926; партийные клички: Никитич, Винтер, Зимин, Юхансон, Лошадь, Николаев) был полиглотом с большими техническими способностями и светской элегантностью, а также, по общему мнению его товарищей, противников и биографов, особенно безжалостным террористом. Он поддерживал Ленина в сотрудничестве с японским Генштабом, а позже играл центральную роль в его отношениях с германским Генштабом, будучи во время войны его личным связным с Людендорфом[176].

Сын полицейского чиновника из сибирского городка Курган под Тобольском, Красин, подобно Ленину, вышел из привилегированных социальных слоев. Он связался с революционным движением в ранней юности, стал радикальным социал-демократом и лично познакомился с Лениным. Будучи с 1897 г. революционером, а после II съезда РСДРП (Брюссель – Лондон, 1903) членом ЦК, он в общих с Лениным интересах искал подходы к влиятельным и состоятельным меценатам. Со Львом Толстым, которого Красин посетил в Ясной Поляне и попробовал привлечь на сторону своей партии, у него ничего не вышло: целый вечер Красин с самым подкупающим видом и пропагандистским пылом новообращенного убеждал пророка непротивления злу, а тот на следующее утро назвал его погубителем будущего поколения России и выгнал из дома. После затянувшейся бурной юности с перерывами в обучении по специальности химика и электротехника, исключениями из технологических институтов Петербурга и Москвы, арестами за революционную деятельность Красин в 30 лет (1900) получил-таки диплом инженера в Харьковском технологическом институте. В том же году он с помощью старшего однокашника по петербургскому институту, социал-демократа из русских немцев Р. Э. Классона (1868–1926), нашел работу в акционерном предприятии с иностранным капиталом – на строительстве электростанции «Электросила», которую Вальтер Ратенау сооружал для немецкой компании «АЭГ» на Баиловском мысе (побережье Каспийского моря). Строительство велось с большим размахом и привлечением соответствующих сил, так как должно было создать энергетические предпосылки для развития бакинской нефтяной промышленности, обеспечив электрификацию буровых установок, добычи и переработки нефти. Классона с 1891 г. ввел в марксистские кружки М. И. Бруснев. В 1892–1894 гг. Классон стажировался в Германии и вернулся в Россию квалифицированным специалистом, но уже не активным социал-демократом. В декабре 1894 г. с участниками марксистского «салона» впервые встретился в своей петербургской квартире на Охте Ульянов[177]. Затем Классон занял должность помощника директора в проекте «АЭГ» и пригласил к себе на работу бывшего однокашника Красина.

На первом же рабочем месте Красин обнаружил свои истинные наклонности: в отличие от Классона, который в развивающемся Баку вырос в крупного энергетика, он четыре года (1900–1904) в основном пользовался своей должностью как прикрытием для нелегальной политической деятельности, устроил в близлежащем Баку современную тайную типографию, издавал подпольную большевистскую газету и разрабатывал оружие и методы для террористических актов. Когда охранка проследила его от Харькова до Баку и взяла под наблюдение, Красин стал искать новый конспиративный адрес. Он познакомился с популярным писателем Максимом Горьким и через него на финской даче литератора свел знакомство с московским миллионером-старовером С. Т. Морозовым – либеральным промышленником и филантропом, увлекшимся русским освободительным движением. Услышав зимой 1903–1904 гг. доклад Красина в Московском политехническом обществе о предприятии «Электросила» и электрификации бакинских нефтепромыслов, Морозов пригласил 34-летнего инженера на свою передовую текстильную фабрику в подмосковном Орехово-Зуево, желая оборудовать ее самой современной иностранной техникой. Задача Красина заключалась в установке на фабрике турбинного электрогенератора. Красин ухватился за возможность попасть в пролетарскую среду второй российской столицы и здесь добился признания, в котором отказал ему Толстой: «Красин совершенно очаровал Морозова и убедительно продемонстрировал свои способности инженера-электрика и фабричного администратора. Пользуясь случаем, Красин попросил Морозова выделять ежемесячно две тысячи рублей на нужды РСДРП, говоря с ним смело, не как подчиненный, а как равный. Морозов согласился, покоренный прямотой, открытостью и тактом Красина и сойдясь с ним во мнении, что подлинный прогресс в России возможен только благодаря сочетанию индустриализации с революцией»[178]. Весной 1904 г. Красин с семьей (он женился на разведенной женщине буржуазного происхождения с четырьмя детьми) перебрался в Орехово-Зуево, где его помимо высокого жалованья ждало существенное партийное финансирование.

Здесь Красин – наряду с работами по наладке фабричной электростанции и активным участием в московской культурной и общественной жизни – развил интенсивную подпольную деятельность в помощь московским большевикам. Благодаря безотказной щедрости известного мецената он сделался в ЦК РСДРП специалистом по финансам, который среди прочего в 1905 г. по образцу подпольного печатного предприятия в Баку оборудовал во второй столице нелегальную типографию и пункт распространения литературы для грузинского большевика А. С. Енукидзе. Фабрика все больше превращалась для Красина в фиктивный адрес. Он часто там отсутствовал, например, во время т. н. Кровавого воскресенья был в Петербурге. С головой погрузившись в партийную работу в Москве, он, по его собственным словам, избежал ареста при полицейской облаве во время тайного заседания ЦК 9 февраля 1905 г. только потому, что опоздал. Но здесь, как и в другом случае, может быть иное объяснение: среди русской социал-демократии Красин прослыл полицейским шпиком, пользующимся высоким покровительством. По слухам (подтвержденным в годы мировой войны документами российской контрразведки) стало известно о деле некой госпожи Серебряковой, которая разоблачила Красина как агента, работавшего на охранку с 1894 по 1902 г., однако именно ее, а не Красина, судили и в итоге казнили[179].

На следующий день после ареста остальных членов московского ЦК, 10 февраля, Красин решил уйти в петербургское подполье. Он уговорил Морозова послать его в деловую командировку в Швейцарию с рекомендательным письмом в швейцарскую фирму по производству турбин, датированным предыдущим днем. С этим письмом он поехал в Петербург и устроился на работу в «Общество электрического освещения 1886 г.», в котором участвовала немецкая фирма «Сименс»[180]. На этом пока прекратились попытки большевиков запустить руку в легендарное состояние Морозовых. Помимо ежемесячных взносов 2 тыс. рублей в партийную кассу, они еще добились, чтобы Морозов застраховал свою жизнь на крупную сумму в пользу спутницы жизни Горького, актрисы М. Ф. Андреевой. Правда, они поступили неосмотрительно, доведя до высшей точки разгул революционных беспорядков в соседнем c морозовским предприятием Иваново-Вознесенске[181]. Массовый террор, погромы частных домов и фабричных сооружений перекинулись оттуда и на Орехово-Зуево, показав Морозовым, в придачу к опыту января 1905 г., возможные последствия политики Саввы в отношении рабочих. В начале 1905 г. мать Морозова как председатель правления и владелица большинства паев предприятия лишила сына права распоряжаться деньгами семьи. Но Красин не расставался с надеждой добыть для партии Ленина морозовские богатства. В мае 1905 г. он последовал за бывшим работодателем на Лазурное побережье, где Савва искал исцеления от меланхолии. В последней попытке вымогательства Красин, «террорист по натуре»[182], перегнул палку и загнал своего благодетеля в моральный тупик. Морозов вручил ему запечатанный пакет с полисом для Андреевой на 100 тыс. рублей, а на следующий день был найден мертвым[183].

До тех пор Савва Морозов – не считая ежемесячных пожертвований и этой страховки, которая действительно досталась большевикам[184], – довольно умеренно способствовал подъему ленинской партии, зато явно упрочил позиции Красина как партийного финансиста. После прекращения японских субсидий вследствие заключения мира в Портсмуте (5 сентября 1905 г.) и неудачного московского восстания Ленина, означавшего окончательный провал общих революционных планов (декабрь 1905 г.), Красин обратился к другим, чисто криминальным методам добычи денег для партии. Возглавив первую большевистскую боевую группу, он стал мозгом группы, планирующим т. н. экспроприации (эксы) – вооруженные нападения на частные и государственные учреждения для хранения и перевозки денег (банки, денежные транспорты, почтовые вагоны в поездах), – которые ценой множества жертв среди людей и животных (к примеру, под копыта лошадям, запряженным в карету с деньгами, бросали бомбы, в возникшей суматохе расстреливали извозчиков и охранников и забирали ценности) приносили партии Ленина очень большие суммы. На эти средства Красин в том числе оборудовал в Москве подпольную лабораторию для изготовления бомб, взрывчатых и боевых веществ. Он распоряжался создаваемым арсеналом, снабжая своих боевиков и террористов из близких к большевикам политических группировок взрывчаткой для совместных акций. Одна из таких акций – первое покушение на премьер-министра П. А. Столыпина (1861–1911) 25 августа 1906 г. в его доме на Аптекарском острове в Петербурге, в результате которого были убиты 27 чел., находившихся там, и ранены 32, включая дочь Столыпина. Исполнитель теракта, максималист (член мелкой леворадикальной группировки в партии эсеров), получил бомбу от Красина.

Затем в летопись криминальных деяний ленинского «финансиста» вошла попытка наладить по заданию Большевистского центра производство фальшивых денег, чтобы расстроить существующую рублевую систему и тем взорвать российский Госбанк. Сначала планировалось устроить фальшивомонетную мастерскую в Финляндии. Работники финского государственного монетного двора согласились за взятку достать клише мелких рублевых купюр, но не выполнили обещанного. Весной 1907 г. Красин поехал в Берлин, где возобновил старые связи с «АЭГ» и – как раньше в Баку – под прикрытием регулярной работы в этом почтенном предприятии развернул нелегальную деятельность. Она заключалась в создании мастерской для изготовления фальшивых русских денег (и бомб!), которая должна была подделывать ходовые трехрублевые купюры и осуществлять их серийный выпуск в больших масштабах. Красин заказал в берлинской фирме рулоны специальной бумаги с водяными знаками и незаметно сложил их на хранение в редакции газеты «Форвертс». Немецким товарищам он объяснил, что это нелегальная политическая литература для братской русской партии. Когда берлинская полиция обнаружила фальшивомонетную и бомбовую мастерскую, немцы опознали заказчика бумаги. Правление СДПГ пожаловалось меньшевикам, и те поручили Заграничному бюро ЦК РСДРП провести расследование, которым вместе с другими занимался тогда еще меньшевик (а позже – большевистский нарком иностранных дел) Г. В. Чичерин. Ленин сумел добиться передачи расследования от Заграничного бюро большевистскому ЦК, где дело замяли. Лидеры меньшевиков после этого в ужасе отвернулись от большевистских «анархистов-террористов», задаваясь вопросом: «Если все это правда, то… как быть с ними в одной партии?»[185]

Красин находился под следствием в тюрьме и вышел оттуда хитростью, когда открывшийся в Лондоне 13 мая 1907 г. т. н. V съезд РСДРП по настоянию меньшевиков обсуждал большевистские «экспроприации» и запретил их как деморализующие исполнителей и компрометирующие партию большинством в 170 голосов против 35 (при 52 воздержавшихся)[186]. Не обращая внимания на этот вотум большинства, Красин 25 июня 1907 г. организовал для ленинской партии последний и, пожалуй, самый дерзкий большой налет – нападение на карету, перевозившую деньги в Тифлисское отделение Госбанка. Группой кавказских боевиков, совершивших ограбление по плану Красина и под его присмотром, руководил представитель Ленина на Кавказе «товарищ Коба», т. е. И. В. Джугашвили (партийный псевдоним Сталин). Добычу – 250–350 тыс. рублей в нумерованных 500-рублевых купюрах – распределили между несколькими товарищами в России и за границей. Попытки разменять разыскиваемые полицией купюры привели некоторых из них, например М. М. Валлаха (партийный псевдоним Литвинов) в Париже, за решетку. Красин же не засветился благодаря тому, что химическим способом подправил номера на своих купюрах.

Поздней осенью 1907 г. розыскные меры политической полиции привели ее в Финляндию, и многие нелегалы, в том числе и Ленин в декабре, бежали за границу, но Красин спокойно оставался в своем доме в Куоккале. В феврале 1908 г. его арестовали, и Ленин уже считал, что ему конец. Он знал, что у Министерства внутренних дел достаточно материала, чтобы повесить Красина. Однако того после месяца заключения отпустили «за отсутствием убедительных доказательств». В марте Красин последовал по стопам своего партийного шефа в Берлин и, дабы должным образом содержать большую семью, попробовал снова устроиться в «АЭГ». На сей раз ему дали от ворот поворот[187] – неоднократное злоупотребление положением в фирме в террористически-преступных целях, а главное, «публичное разоблачение его замысла выпускать фальшивые трехрублевки… стоили ему работы»[188]. Зато дирекция компании «Сименс-Шуккерт» встретила русского революционера, имеющего дурную славу, с распростертыми объятиями. В отличие от «АЭГ», предъявлявшей высокие требования к профессиональным и личным качествам сотрудников и работавшей в России преимущественно в гражданской сфере, «Сименс-Шуккерт» обслуживала в основном военный сектор и, чтобы справиться с крупными заказами по переоснащению армии и флота, нуждалась в каждом мало-мальски подходящем человеке. Если Герман Гёрц, с 1898 г. директор петербургского филиала «Сименс», позже уверял, что, принимая Красина на работу в Берлине в 1908 г., взял с него обещание «воздерживаться от любой политической деятельности»[189], то это, скорее, относилось к партийной, а не к деловой политике. Красин мог дать обещание с чистой совестью[190], поскольку партийно-политические цели большевиков касательно войны против России во многом совпадали с целями деловой политики концерна «Сименс». По договоренности с генеральными штабами центральных держав фирма взяла на себя техническую подготовку к войне офицеров разведки. Она создала для них особое учебное отделение, удовлетворяя интерес разведслужб Вены и Берлина к самым современным техническим знаниям. «Сименс» лидировала в области беспроволочной телеграфии, и австро-венгерский флот посылал будущих морских офицеров для обучения практическому применению радио в этой и других современных отраслях в Берлин, в «Сименс и Гальске»[191]. Этими возможностями пользовались и товарищи Ленина. По крайней мере двое из них, Красин и В. В. Воровский, стали здесь крупными специалистами. Русский инженер Красин устраивал «Сименс» именно благодаря своему преступному и нелегальному прошлому, своей руководящей роли в организации большевистских боевых групп и своей связи с революционным подпольем. Он прекрасно подходил для внедрения в общий проект предприятия по модернизации русской армии и военного флота.

«Донельзя счастливый»[192] Красин включился в русское направление деятельности «Сименс-Шуккерт», поработал во всех отделах берлинского главного офиса фирмы, занимавшихся заказами российского военного министра, стремясь попасть в Россию до начала военных действий. Мнимое «воздержание от политики»[193] и притворный «отход от революции»[194] являлись необходимым условием для того, чтобы его направление на российские дочерние предприятия «Сименс» в период обострения политического кризиса не встретило препятствий. Назначив его в 1912 г. директором своего московского филиала, «фирма похлопотала о его возвращении в Россию… так что у Красина не возникло проблем с полицией»[195]. Весной 1914 г. «Сименс» сделала успешного руководителя московского филиала «генеральным директором» петербургского представительства «Сименс-Шуккерт» и накануне войны перевела его в российскую столицу. Передача управления предприятиями российскому подданному предотвратила национализацию фирмы враждебного государства в рамках т. н. экономической войны; эта предосторожность во многом оградила «Сименс» – как и другие крупные немецкие концерны в Российской империи – от действия российского военного законодательства[196]. При переселении в столицу Красин, не желая без нужды провоцировать охранку, по старой привычке снова снял для себя и семьи дом в финской Куоккале[197]. Не заметив за год никаких признаков полицейского наблюдения, он летом 1915 г. перебрался в самый аристократический район – купил роскошную усадьбу в Царском Селе, где находилась императорская резиденция. Отсюда он стал завоевывать себе монопольное положение в российской военной промышленности. С образованием в 1915 г. Военно-промышленного комитета Красин возглавил его электротехническую секцию. Превращая филиалы «Сименс» в оплоты большевистской пропаганды и пораженческой деятельности, он старался распространить свое влияние и на другие российские военные предприятия, «сохранял за собой директорские посты еще в нескольких фирмах, занятых военным производством»[198]. Он позаботился о назначении председателем совета директоров Русского общества «Сименс-Шуккерт» (Екатерининский канал, 25) могущественного русского предпринимателя А. И. Путилова, председателя правлений Русско-Азиатского банка и Общества Путиловских заводов, а тот, в свою очередь, ввел Красина в совет директоров Русско-Азиатского банка. Через Путилова Красин получил доступ к электротехническому оборудованию его оружейных заводов и важной Путиловской верфи. Через него же проторил дорогу к другим военным предприятиям – с теми же обаянием и тактом, которые некогда подкупили Савву Морозова, побудив его финансировать ленинскую партию, добился, чтобы Путилов, «под впечатлением от деловой хватки Красина», передал ему руководство пороховым заводом Барановского: «Красин одновременно управлял и концерном “Сименс-Шуккерт”, и заводом Барановского; они производили отчаянно необходимые русским армии и флоту вооружения и боеприпасы. По приглашению Путилова Красин стал членом правления Русско-Азиатского банка»[199]. В этом качестве, а также будучи приятелем шведского банкира, директора стокгольмского «Нюа банкен» Улофа Ашберга[200], который, со своей стороны, имел деловые связи с Берлинским дисконтным обществом – партнером германского правительства по переводам в Швецию денег для петроградских большевиков, Красин прикрывал денежные потоки из Германии, маскируя их происхождение и назначение.

Любовь Красина, не посвященная в политическую деятельность супруга, отмечая, как страдало важное военное производство от регулирования и вмешательства со стороны властей, не упомянула об участии собственного мужа в затягивании выполнения государственных заказов и саботаже производства и поставок для фронта[201]. Если уж некоторые военно-промышленные комитеты подозревались в том, что попали под влияние врагов, мешающих военным усилиям России, то Красину руководство электротехнической секцией Центрального ВПК[202], несомненно, открывало чрезвычайные возможности подобного рода. Как технический директор русских филиалов «Сименс» и директор порохового завода Барановского глава электротехнической секции ВПК имел самые тесные контакты с заказчиками в армии и на флоте. Он кочевал по их базам и оперативным районам, словно «летучий голландец» (как выразился, по словам Любови Красиной, один адмирал), мог при этом делать наблюдения и сообщать их кому следует, передавать указания верным людям большевиков в воинских частях, а у органов безопасности Российской империи из-за высокой протекции, которой пользовался Красин, были связаны руки[203]. В 1916 г. он не побоялся тайно съездить через Швецию в Германию, чтобы лично переговорить с Людендорфом[204], а летом 1918 г. по поручению Ленина официально посетил его в Главной ставке на Западном фронте.