Читать книгу Русская революция. Ленин и Людендорф (1905–1917) - Ева Ингеборг Фляйшхауэр - Страница 17

С назначением 1 апреля 1908 г. на пост руководителя 2-го, т. е. оперативного, отдела Большого генштаба в подготовку германской разведки к возможной войне энергично включился подполковник Эрих Людендорф. По свидетельству позднейшего шефа секции IIIb, Людендорф имел «в Генеральном штабе, как начальник оперативного отдела, решающее влияние» на развитие разведслужбы. В то же время он демонстрировал своим примером «желание Генерального штаба со свежими силами наверстать упущенное»[277]. Очень скоро он велел разведке прямо готовиться на случай мобилизации.

Как начальник 2-го отдела Людендорф занимался всеми связанными с армией вопросами, которые касались ее «военного развития в мирное время (обучение, вооружение, оснащение, организация) и ее мобилизации», отвечал за охрану границ и «развертывание войск в случае мобилизации», подчиняясь непосредственно указаниям начальника Генерального штаба, и стал чувствовать себя «важной персоной, на которую обращают внимание»[278]. С таким чувством новый начальник отдела постарался по-своему применить план Шлиффена в реальном планировании развертывания армии. Как и прежде, «горячий сторонник шлиффеновского учения, относившийся с почтением, но без особого восхищения к Мольтке-младшему, обладателю столь великого имени, он со всей тщательностью принялся за план развертывания к началу кампании, который, как он сказал, может и должен быть подготовлен сильно заранее»[279]. В предписаниях для западного района развертывания он со Шлиффеном разошелся: предусмотренное количество войск показалось ему недостаточным для большой битвы на уничтожение во Франции. Он составил законопроект о крупном увеличении армии, предлагая образовать в мирное время три новых армейских корпуса; в дальнейшем это стало у него некой идеей-фикс, которую он так и не смог провести в жизнь. Зато планы Шлиффена для восточного фронта в Восточной Пруссии Людендорф оставил в основном неизменными: небольшие силы для обороны, которые в крайнем случае отступят к Висле, чтобы после победы над Францией перейти в наступление вместе со всеми остальными войсками.

Свои труды на посту начальника оперативного отдела Людендорф назвал впоследствии «изнурительными боями»[280] за то, чтобы как-то «компенсировать» отставания германского «вермахта в численности на обоих направлениях». Ибо между гениальным шлиффеновским «планом наступления на западе на бумаге» и его осуществлением в реальности существовало «ощутимое противоречие».

Численная слабость германской армии по сравнению с растущими армиями стран Антанты неотступно тревожила оперативный отдел во времена Людендорфа (и как сотрудника, и как начальника) при обдумывании превентивного удара. Когда Людендорфа лишили надежды на новые армейские корпуса, ему пришлось искать другие средства, чтобы «компенсировать отставание». Оглядываясь назад в 1926 г., он утверждал, что нашел их: якобы они заключались в продуманных операциях, которые «умножают небольшие силы благодаря их подвижности» и позволяют атаковать по очереди с разных сторон в одном направлении, нанося удары в слабые места противника. В качестве «классического примера» компенсации численного отставания собственных войск он привел тогда свои военные действия на востоке с 23 августа 1914 г., когда ему удалось с одними и теми же войсками, быстро их перегруппировывая, нанести решающие поражения русским войскам в Восточной Пруссии, Литве и на юге Польши, «остановить общее русское наступление и сорвать русский план наступления».

Это заявление можно считать верным в лучшем случае по отношению к действиям в Восточной Пруссии, где хорошо развитая немецкая железнодорожная сеть и надежная немецкая техническая и коммуникационная инфраструктура позволяли такие быстрые перегруппировки и переброски войск и техники. Уже в соседних районах Литвы и Польши подобный метод не работал и совсем не годился для применения на более отдаленных неприятельских территориях. Там нужно было искать и привлекать другие «средства» сглаживания численного неравенства. Одно из них – использование местных агентов и вспомогательных сил, вербовавшихся и обучавшихся генеральными штабами центральных держав с 1905–1906 гг. Как показывает изучение военного сотрудничества с такими силами в ходе упомянутых Людендорфом кампаний, утверждение насчет успехов благодаря подвижности и маневренности представляло собой по большей части мистификацию для прикрытия выгоды, извлекавшейся командующими Гинденбургом и Людендорфом из услуг русских коллаборационистов. Эту возможность создала для них работа разведслужб с иностранными агентами из всех слоев населения, которой добился Мольтке и которую Людендорф целенаправленно расширял и форсировал.

9 ноября 1908 г. он потребовал от начальника секции IIIb Брозе «сообщить, как у нас мыслится организация разведывательной службы в случае войны и какое применение должны найти наши офицеры разведки при мобилизации». Ф. Гемпп по поводу подключения Людендорфа к подготовке разведки к войне заметил: «С какой секретностью и осторожностью подходят к этим вопросам, видно из того… что подполковник Брозе дает начальнику 2-го отдела сведения об организации только устно, при докладе обер-квартирмейстеру I»[281]. На основании этого устного доклада Людендорф велел секции IIIb составить письменную схему ее функционирования, и в частности действий офицеров разведки, в ходе мобилизации, каковую лично переработал и в феврале 1909 г. представил начальнику Генштаба в виде инструкции «Секретная разведывательная служба во время войны». В инструкции Людендорф предсказывал войну через пять с лишним лет и в характерной для него кадетской манере[282] пояснял, что в момент мобилизации начальнику секции IIIb с одним делопроизводителем следует сидеть в ставке Высшего командования, направив по одному офицеру Генштаба в восточную и западную армии, а остальным офицерам секции – оставаться в Берлине; офицеры разведки должны находиться в боевой готовности на прежних местах службы и в ходе развертывания отчитываться одновременно перед секцией IIIb и своим верховным командованием. После создания штабов армий приписанным к ним офицерам разведки надлежит отчитываться перед ними и секцией IIIb, а прочим оставаться в прямом подчинении у ставки ВК (секции IIIb). Всех офицеров разведки необходимо в 1-й день мобилизации обеспечить грузовиками.

Параллельно с «настройкой» германской разведки на случай войны Людендорф продолжал углублять сотрудничество с австро-венгерской разведкой. Тут «бодрящий»[283] эффект на австрийцев произвел международный кризис вследствие присоединения австро-венгерской монархией Боснии и Герцеговины (1908), т. н. аннексионный кризис (1909), который не привел к войне благодаря вмешательству Берлина на стороне Вены. Во время кризиса, едва не столкнувшего Австрию в бездну большого конфликта, лишь два активных конфидента сообщали ей о военных диспозициях России[284]. Попытки приобрести других информаторов в Российской империи терпели неудачу, за исключением некоторых успехов Львовского разведывательного управления: там капитан фон Ишковский сумел привлечь новых квалифицированных конфидентов, преимущественно из кругов ППС и русско-польских социалистов, к разведработе в российских приграничных районах. В течение сравнительно спокойного 1910 г. австро-венгерский Генеральный штаб постепенно начал излекать уроки из просчетов своей разведки. Весной ежегодное венское совещание его разведывательной группы указало на необходимость стандартизации шпионской деятельности перед лицом повышенной потребности в военной информации и постановило переработать действующую инструкцию для всех разведцентров «Цели разведывательной службы». Затем Генштаб стал уделять разведывательной деятельности усиленное внимание и увеличил бюджет на нее. Однако в первую очередь это касалось разведки в балканских странах и Турции. Что же до России, то венское Эвиденцбюро полагалось на знания опережающих его берлинских коллег и «в некоторой степени освобождалось от этой заботы Германией»: «При таких начальниках германской разведывательной службы, как полковник Брозе, а потом майор Вильгельм Хайе, связь между нами приобрела еще более тесный характер. Я не раз бывал в Берлине, майор Хайе в ноябре 1910 г. приезжал в Вену, и результаты наших совещаний были изложены в меморандуме “Р а з в и т и е р а з в е д ы в а т е л ь н о й с л у ж б ы с о в м е с т – н о с Г е р м а н и е й ” [разрядка в тексте. – Е. И. Ф.]»[285]. Не раскрытый автором вышеприведенной цитаты текст этого меморандума говорил о регулировании совместной работы в России. Хайе, назначенный начальником секции IIIb в 1910 г., сделал самой неотложной задачей своих сотрудников добывание русских планов развертывания. Его интересовали два ключевых вопроса: «1) Где будут развернуты корпуса виленской и варшавской армий? 2) Куда двинутся корпуса петербургской и московско-казанско-центральной армий?» При выведывании мер «повышения боеготовности русских» приоритет отдавался вопросу, «когда будет публично отдан приказ о всеобщей мобилизации русских вооруженных сил»[286]. Поэтому Хайе настоятельно рекомендовал своим офицерам «доставать оригинальные материалы по развертыванию за плату», сколько бы за них ни просили. Поскольку по Виленскому военному округу кое-какие материалы уже удалось приобрести, теперь на очереди стоял Варшавский военный округ, где следовало прочесать все штабы[287].

Варшавский военный округ в равной мере интересовал и германскую, и австро-венгерскую разведку. Соответственно центральной задачей в совместном ноябрьском меморандуме 1910 г. ставился «обмен поступающими сведениями о России», касающимися «дислокации русских… войск… вооружения, подготовки и оснащения… строительства системы укреплений и стратегической железнодорожной и дорожной сети, а также… развертывания вооруженных сил»[288].

Тесные рабочие отношения между секцией IIIb при майоре Вильгельме Хайе (1910–1913) и Эвиденцбюро при полковнике Августе Урбаньском фон Острымече (1909–1914), на взгляд Вены, оправдывали себя хотя бы потому, что Эвиденцбюро по сравнению с секцией IIIb, как и прежде, страдало не только от недостатка средств, но и от нехватки надежных конфидентов в военно-политических центрах Российской империи; австро-венгерским военным атташе, в отличие от их немецких коллег, официально все еще запрещали вербовать и курировать осведомителей – хотя неофициально после аннексионного кризиса от австро-венгерских консульских служб в России очень любили требовать усиленного внимания к военным делам. С точки зрения немцев, сближение разведок Тройственного союза в 1910 г. было вызвано якобы «деятельностью разведки стран Антанты, все более выступающей как единое целое»; оно привело к «расширению знаний о действиях неприятеля и раскрытию определенных крупных дел», к которым В. Николаи причислял разоблачение полковника австро-венгерского Генштаба Редля в Праге[289].

В рамках этого усиленного сотрудничества возросло значение (главных) разведывательных управлений в Галиции, которые – так же как немецкие разведывательные центры в Восточной Пруссии – поддерживали оживленное тайное трансграничное сообщение с Российской империей. Львовское разведуправление под началом капитана Генштаба фон Ишковского теперь сознательно следовало примеру немцев, привлекая «отдельных людей из польской социалистической партии… причем получило такие хорошие результаты, что в конце 1910 г., преодолев сомнения морального порядка, стало устанавливать связь с конфидентами, которых называла партия… Соседи Австро-Венгрии проявляли гораздо меньше щепетильности в использовании политических партий в своих целях»[290]. Это известное указание Ронге на практику назначения агентов секретных служб партийным руководством, которая – как доказывает случай Свикке – в Германии успешно применялась заметно раньше, чем в Австрии.

Ноябрьский меморандум 1910 г., письменное соглашение о совместном шпионаже в Российской империи с определением главных направлений деятельности сторон, приобрел особое значение, когда в 1910–1912 гг. разведки обоих государств понесли тяжелые потери в своей военной агентуре и вынуждены были заменять «разрушенные сети»[291] разоблаченных или выбывших из игры по другим причинам военных шпионов иным способом. Подготовка к возможной войне сделала методы проникновения немецких агентов в нужные российские военные учреждения грубее, а действия немецких пограничников в Восточной Пруссии, работавших на полковника Николаи, агрессивнее, что вызывало контрмеры с российской стороны. Так, арест российского почтового инспектора Фалька-Кокинса при посещении Восточной Пруссии побудил российские власти задержать на своей территории под Вержболово ответственного за это немецкого пограничного комиссара Дресслера из Эйдткунена – это один из «величайших конфузов германской разведки до 1914 года», ибо, по словам Гемппа, «на самом деле Дресслер, выходя далеко за пределы, поставленные прусскому чиновнику его министерством, уже давно работал на разведывательную службу под началом Николаи» и за свои заслуги был по ходатайству секции IIIb награжден высоким орденом. Своей «прогулкой» через российскую границу он нарушил служебные правила. Его арест в служебной униформе на российской стороне (16 апреля 1912 г.) и предпринятое в России расследование повлекли за собой внешнеполитические последствия, которые пагубно сказались на эффективности усилий секции IIIb в столь важном для нее приграничном секторе. Потеря Дресслера и других немецких агентов и шпионов[292] в 1912 г., согласно Гемппу, «надолго закрыла для разведывательного центра очередной участок возможной работы, дорогу через Эйдткунен».

Наряду с выходом из строя местных агентурных сетей в приграничье, случались неудачи и на самом верху. Так, удаление агента секции IIIb С. Н. Мясоедова из контрразведывательного отделения российского Военного министерства, куда он попал по протекции министра, поставило дальнейшую разведку военных планов России в этот важный период под такую угрозу, что ее руководитель в начале 1912 г. дал указание: «Мы должны теперь, после того как из-за бдительности русских наши лучшие связи уничтожены, искать новые зацепки, чтобы восстановить контакт с высшими штабами».

Должно быть, «зацепки» были найдены в необычайно короткий срок: уже годовой отчет секции IIIb за 1912 г. констатировал, что число вновь завербованных доверенных лиц за истекший год «значительно выросло». Возможно, это объяснялось тесным сотрудничеством с братской австрийской организацией, которая теперь тоже применяла практику подбора агентов руководством той или иной коллаборационистской партии. Находясь под патронажем венского Эвиденцбюро, Ленин мог в январе 1912 г., в связи с проведением нелегальной 6-й (т. н. Пражской) партийной конференции большевиков, предоставить в распоряжение секретных служб центральных держав многообразные связи своих российских товарищей в значимых для военной разведки центрах Российской империи и ее парламентских институтах, включая Думу, – даже назвать, ради углубления сотрудничества, верных людей своей партии в российском Генеральном штабе (см. ниже).

В этих условиях 3 декабря 1912 г. начальник германского Генштаба фон Мольтке представил докладную записку о реорганизации контрразведки[293]. Как правило, докладные Мольтке составлялись на основе черновиков, подготовленных Людендорфом, или прямо выходили из-под его пера. Правда, осенью 1912 г. влияние начальника оперативного отдела на начальника Генштаба превысило меру, допустимую для Военного министерства. В октябре Людендорф после ухода с поста его прямого начальника генерал-квартирмейстера фон Штайна получил непосредственный доступ к начальнику Генштаба. Отныне эта безрассудная «горячая голова» с «железной решимостью» увлекала за собой «благородного, прекрасно образованного, но не уверенного в себе… часто колеблющегося Мольтке»[294], оказывая на него завораживающее воздействие, далеко не все причины которого прояснены. Напор, с каким Людендорф толкал мягкого, склонного к потусторонней мистике[295], стареющего и прихварывающего аристократа к воинственному бряцанию оружием[296], пришелся чиновникам Военного министерства не по вкусу. Директор Общевоенного департамента Франц Вандель порицал «честолюбивых карьеристов… в Генеральном штабе» и ставил Мольтке в упрек, что их «недостаточно урезонивают сверху», ибо они «вносят смуту», а «в Генеральном штабе нет твердой руки»[297]. И сам Людендорф «осенью 1912 года… услышал, что в Военном министерстве меня считают злым гением генерала фон Мольтке – дескать, если я буду продолжать в том же духе, т. е. добиваться пополнения вермахта, то доведу народ до революции»![298] Дабы воспрепятствовать ему, министерство прибегло к определенному давлению, в том числе и на Мольтке. Смутьяна, чьи максималистские идеи о небывалом повышении германской военной мощи далеко превосходили щедрость правительства и рейхстага, перевели из Генштаба в войска, чтобы новый начальник, генерал кавалерии фон Эйнем, «приучил его к дисциплине»[299]. Людендорф, не без оснований расценивая свое удаление из Генштаба (27 января 1913 г.) как наказание[300], искал утешения в мысли, что Мольтке отпустил его с честью, и старался сделать все, чтобы встретить вероятную войну на руководящей должности. Характерным свидетельством столь же неуместной, сколь необычной ожесточенности Людендорфа является тот факт, что, видя угрозу провала своей максималистской программы увеличения армии, он стал искать для пропаганды своих целей политических союзников среди общественности. Через отставного генерала Кайма, члена Пангерманского союза, он убедил председателя союза Генриха Класса во всеуслышание поддержать в печати его конфиденциальные служебные требования, окончательно разозлив подобным беспрецедентным нарушением генштабовских традиций военного министра фон Хеерингена и директора департамента Ванделя[301].

Если, пойдя на основании проектов Людендорфа на крупнейшее до тех пор увеличение военного бюджета, имперское правительство раскрутило маховик наращивания европейскими странами вооружений с целью подготовки к войне (сначала примеру Германии последовала Франция, потом Россия)[302], то особая забота начальника оперативного отдела о германской разведке положила начало соревнованию европейских секретных служб. Подлинный автор докладной записки Мольтке утверждал, что русская, английская и французская разведдеятельность в отношении Германии усилилась и существующие контрразведывательные учреждения больше не в силах ее сдерживать. «Мы должны бороться с захватывающей нас в тиски единой системой», – требовал он, предвосхищая параноидальное «мировоззрение» опального военачальника Людендорфа после войны. Растущее число судебных процессов против шпионов в Германии служило ему только доказательством «нашей безоружности и беспомощности в этой области». Исходя из такой оценки, Людендорф предлагал две меры. Во-первых, он выступал за то, чтобы «всю контрразведку… как вопрос общеимперского значения» подчинить «статс-секретарю Рейхсминистерства внутренних дел», причем высокопоставленный сотрудник министерства должен будет вести дела «в теснейшей связи с секцией IIIb Большого генерального штаба и разведывательным отделом Главного морского штаба». Во-вторых, во внесенном им в 1912 г. законопроекте об армии[303] он запрашивал значительное увеличение бюджета разведывательной службы. Благодаря его «личному влиянию»[304] разведке на год вместо прежних 300 тыс. марок стали выделять 450 тыс., из них 50 тыс. марок с 1913 г. предназначались на случай чрезвычайной политической напряженности.

Особое внимание автор докладной уделил «пресловутой охранке»[305]: она, мол, располагает в своей стране и за рубежом неограниченными средствами, ее агентура контролирует важные для германской разведки приграничные города вплоть до самого маленького поста, так же как и шпионские сети в нейтральных странах. «На границе охранку поддерживают пограничная охрана и жандармерия, внутри страны – последняя», – просто зеркальное отражение деятельности секции IIIb! Сверх того, «оказывается, охранка занимается розыском… и в Германии». Благодаря господству такого мнения среди высших чинов Большого генштаба специфическое значение Ленина как сотрудника – эксперта по русской охранке возрастало безо всяких усилий с его стороны.

В то время как страх перед действиями охранки внутри Германии в Большом генштабе усиливался, ожидание военного нападения с востока слабело. «Большая программа по усилению русской армии», с помощью которой российский военный министр В. А. Сухомлинов намеревался окончательно сгладить потери боевой мощи в русско-японской войне и поднять армию и флот на сообразный текущему политическому положению передовой уровень, разрабатывалась давно, но принята была только в июне 1914 г. и сделала бы Россию боеспособной великой державой не раньше 1917 г. До ее завершения Россия воевать не хотела. Поэтому вышедший в отставку на рубеже 1905–1906 гг. прежний начальник Генштаба граф Шлиффен в последней записке для преемника, написанной незадолго до смерти (4 января 1913 г.) в качестве своего рода завещания, заходил настолько далеко, что для начала будущей войны предусматривал боевые действия исключительно на западе, с использованием всех имеющихся сил, а на востоке предлагал «вообще не ставить полевых войск»[306]. Предложение практически оголить будущий восточный фронт в первой фазе войны стало возможным лишь с учетом временной небоеспособности России.

Держали ее в уме и участники совещания с командованием армии и флота, созванного императором во дворце в воскресенье 8 декабря 1912 г. Насколько известно сегодня, на этом импровизированном «военном совете» решался вопрос о войне[307]. Начальник Генштаба Мольтке настаивал, что «чем скорее, тем лучше»[308], так как выжидание будет ставить Германию во все более неблагоприятное положение. Император, который еще во время «сербского кризиса» в ноябре 1912 г. подчеркнул, что, прежде чем идти на Москву, надо сначала покорить Францию[309], не изменил точку зрения и теперь. Такой приоритет поневоле вытекал из экономических условий будущей войны: Германия подошла к пределу своих финансово-хозяйственных возможностей и должна была позаботиться о том, чтобы война «сама себя кормила». Опыт франко-прусской войны 1871 г. с ее «Седанским чудом» и благословенными миллиардами из французской государственной казны, которые послужили большим подспорьем Германской империи в ее первые годы и способствовали неожиданно резкому росту благосостояния офицерских семей, – заронил в душу всего поколения императора тайный соблазн: близкий Париж обещал удовлетворить нужды германской военной экономики куда быстрее, чем далекий и труднодоступный Петербург[310]; даже если бы немецкая армия большими силами одолела первые препятствия в России, русские, как сказал Мольтке, могли, «отступая вглубь своей огромной страны, затянуть войну до бесконечности»[311]. Поэтому начальник Генштаба выступал за старый план Шлиффена: «Наступать на Францию как можно сильнее, обороняться против России как можно слабее». Последние наставления графа Шлиффена (к тому времени уже умершего) он подкорректировал в докладной, датированной 1913 г. В ней Мольтке оспорил мнение Шлиффена, будто при мощных, победоносных действиях Германии против Франции Россия откажется от вступления в Восточную Пруссию и, следовательно, восточный фронт можно оголить. Он напомнил о существующих на данный момент союзных отношениях: Россия по договору обязана участвовать в войне на стороне Франции, а если она с победами двинется к Берлину, это «чрезвычайно подстегнет сопротивление Франции даже после тяжелых поражений и, наконец, заставит отозвать германские вооруженные силы с запада для защиты столицы». Соответственно Мольтке считал необходимым «оставить часть наших войск на востоке, как бы мы ни нуждались в них в решающей битве на западе».

В процессе взвешивания двух точек зрения в марте 1913 г. приняло участие Министерство иностранных дел, бросив на чашу весов суждение о текущем положении, принадлежавшее бывшему российскому премьер-министру и министру финансов графу С. Ю. Витте, чье германофильство не вызывало сомнений[312]. Граф Витте считал, что Россия ни за что не станет воевать; она не начнет военные действия, полагал он, даже если произойдет раздел Балкан, т. е. возникнет прямая угроза ее границам. Ее армия не готова, а из 50 млн ее нерусского населения 30 млн будут шпионить для захватчиков и вести гражданскую войну; в Финляндии и Польше тотчас вспыхнет революция. Царь не желает войны ни в коем случае – в Германии просто не очень хорошо представляют себе внутреннюю обстановку в России.

Трудно поверить, что граф Витте в столь критический момент так легкомысленно выдал сведения (кстати, в основном неверные), которые не могли не подстегнуть сторонников войны в Германии. Скорее, его посредник Й. Мельник и/или германский посол граф Пурталес хорошенько подредактировали его высказывания в угоду желанию тех, кто поручил им прощупать бывшего премьер-министра, – изобразить великого Витте коронным свидетелем плачевного состояния России, обрекающего ее на гибель в момент нападения[313]. И это им действительно удалось.

При таких обстоятельствах Большой генштаб, составляя в апреле 1913 г. планы на новый мобилизационный год, принял решение, имевшее далеко идущие последствия для хода войны, – отказался от планирования «большого восточного развертывания»[314], которое до тех пор ежегодно осуществлялось параллельно с разработкой плана западного развертывания. Главная причина состояла в намерении в ближайшем будущем вести наступательную войну на западе. К сопутствующим причинам, помимо нехватки средств, жажды французских ресурсов, технических соображений (к примеру, российская железнодорожная система не позволяла быстрого продвижения), относилась убежденность, что восточное развертывание в данный период просто не нужно. Радикальные советчики Мольтке, в том числе Людендорф, считали его «пустой тратой времени»[315] и добились его отмены.

Для разведывательной секции Большого генштаба отказ от подготовки к «большому восточному развертыванию» повлек за собой два практических следствия: с одной стороны, ей пришлось укреплять контрразведку внутри Германии и на ее границах, а с другой – активно поощрять силы, способные действиями в русском тылу надолго парализовать наступательный потенциал царской армии, нейтрализовать ее обороноспособность и революционизировать Россию. В секретной докладной 1913 г.[316] доказывалась осуществимость этих задач. Там говорилось, что «революционные устремления в армии и на флоте… в последние годы не раз имели успех, а именно в технических войсках», да и вообще русский солдат вряд ли «все еще верен императору, послушен и надежен». В докладной подчеркивалось, что оснащенность русской армии «средствами связи… пока сравнительно невелика», а немецкая сторона наверняка будет «придавать большое значение… хорошей связи» и «широко пользоваться в этой области… современным техническим оборудованием». Автор докладной упоминал недостаток тяжелой артиллерии в русских полевых войсках и медленные темпы ее пополнения, но предупреждал, что скоро ее станет больше и русские армейские корпуса по числу орудий сравняются с немецкими.

Новые задачи потребовали кадровой реорганизации секции IIIb Большого генштаба. Испытанного в работе на востоке разведчика, руководителя Кёнигсбергского главного разведывательного центра Вальтера Николаи взяли в Генеральный штаб и, присвоив ему звание майора, поставили во главе всей секции IIIb (вместе с той ее частью, которая занималась Францией). От своего предшественника капитана Вильгельма Хайе Николаи принял «построенный в соответствии с современными требованиями, четко организованный и управляемый рабочий коллектив»[317]. Новый шеф внес в его работу одно коренное изменение – сделал основной упор на вербовку перспективных агентов в предполагаемых вражеских государствах. В отличие от начальника секции Брозе, который в 1905–1906 гг. и позже рекрутировал своих агентов по большей части из массы осевших в Германии и Швейцарии революционеров, а с 1909 г. усиленно засылал в Петербург и размещал там специально подготовленных немецких разведчиков (в том числе семью Бауэрмайстер и капитана Генштаба Зигфрида Хая), Николаи стал вести гораздо более агрессивную вербовку на местах, преимущественно в российской столице. Он набирал местную агентуру во всех сферах общественной жизни и через нее (несомненно, по твердым оперативным планам) проникал в военные учреждения, предприятия военного значения, банки, промышленные круги, политические партии, даже в непосредственное окружение царя. В результате Николаи не только имел возможность как следует ознакомиться с решениями российского Генштаба и российских секретных служб; в Петербурге в его агентуру, помимо актеров, предпринимателей[318], профессоров, оппозиционеров и революционеров[319], входили лица из высшего общества[320] и высокопоставленные придворные[321], пользовавшиеся таким доверием, что начальник секции недаром хвастался в узком кругу, будто «русские у него в кулаке»[322]. От немецких дипломатических и консульских представительств в Российской империи теперь требовали помогать Николаи в его трудах. В петербургском посольстве главным помощником стал Хельмут фон Люциус[323], с 1909 г. второй, а с 1911 г. первый секретарь посольства при после графе Пурталесе. Его внеслужебная деятельность не укрылась от российской стороны. Вскоре Люциус лишился доброго имени немецкого дипломата, прослыл интриганом и махинатором, даже подозревался в политических интригах против собственного шефа. Русская контрразведка распознала в нем вербовщика агентов и шпионов[324] и нашла доказательства в его перлюстрированной частной корреспонденции[325].

Первая задача Николаи на посту начальника секции IIIb заключалась в том, чтобы выработать служебные инструкции в духе докладной Мольтке от 3 декабря 1912 г. (идущей от Людендорфа). Они следовали основному принципу «еще больше, чем прежде, ориентировать на войну» работу секции. Директивы по востоку гласили: «Оправдать существование секции IIIb могут только ее достижения в войне. Следовательно, подготовка к войне должна стоять на переднем плане нашей деятельности. Все мероприятия мирного времени должны рассматриваться с точки зрения их эффекта для войны. Пусть офицер разведки перед каждой новой вербовкой, покупкой сведений спросит себя: какую пользу для войны это принесет? Только так мы обеспечим связи и результаты, равно пригодные для разведки в мирное и в военное время. Сбор сведений в мирное время имеет целью знакомство с армией, укреплениями и территорией наших соседей на случай войны. Таким образом, разведка мирного времени есть лишь подготовка к войне, которая увенчивается получением материала о развертывании нашего вероятного противника. То же самое относится к контрразведке и контршпионажу. Первая должна мешать нашим соседям знакомиться с делами нашей армии… Второй служит для введения наших противников в заблуждение – всегда с учетом возможной войны! [Курсив и подчеркивание в тексте. – Е. И. Ф.]»

Важнейшие отдельные меры касались подготовки к войне против России. Первоочередной целью сбора сведений назывались планы развертывания русских западных армий Виленского и Варшавского военных округов, а также корпусов центральных армий Петербургского, Московского и Казанского округов. Отсюда вытекало «требование, чтобы военные агенты жили внутри России [подчеркивание в тексте. – Е. И. Ф.]»: «Вербовка и обучение русских на этих территориях и участках – ключ ко всей моб[илизационной] подготовке. Пока здесь нет “коренных” агентов, нам не выполнить наши моб[илизационные] задачи!»[326]

Так как вербовка и обучение русских агентов, постоянно проживающих в Российской империи, обычными способами требовали много времени, при подготовке к войне были затруднены, а в «период напряженности» перед конфликтом почти невозможны, секция IIIb теперь особенно нуждалась в том, чтобы кандидатуры надежных «коренных агентов» подбирали руководители сотрудничающих с ней партий. Иметь в осведомителях в столице и самых разных уголках страны проверенных, искушенных в нелегальной работе товарищей, владеющих методами тайных разъездов и передачи сведений, ждущих только знака, чтобы раздобыть и доставить нужную германской разведке информацию, означало получить большое преимущество. Тесная и прочная связь с действующей в условиях строгой конспирации партией большевиков создала для этого соответствующие предпосылки. Таким образом, значение потенциальных коллаборационистов из большевистского подполья внутри России росло вместе с предвоенной напряженностью. Ленин, как наиболее опытный партийный вождь-конспиратор, представлял для разведок центральных держав особый интерес.