Читать книгу Самсоны и Голиафы - Евгений Август - Страница 4

Московская, 124. Понимающие просто бегут сюда. Непонимающие обходят это облепленное сплетнями, слухами и клеветой место не то что десятой, а как раз сто двадцать четвертой дорогой. Для первых – это место последней надежды, спасения, да и просто пристань отдыха для души. Ну, а вторым, непонимающим – пытаться объяснить что-либо просто бесполезно. В памяти всплыло что-то про бисер – точно уже цитату не помню – регенерация мозга дело тонкое и, как оказалось, не такое уж и долгое. Еще с детства, подходя к этому зданию (это случалось почти ежедневно), я всегда испытывал странные ощущения. Этакая помесь благолепия, благоговения, неистребимой надежды, тысячелетнего теплого братства и вместе с тем не то что бы тайны, а недосказанности, что-ли, недопонятости направления самого учения апостолов, древних патриархов, нераскрытости каждого, КАЖДОГО стиха великого, популярнейшего учения. Что-то было еще. Да еще и юношеский мозг принципиально (откуда у тебя, Тимофей, вообще такая черта характера?) отказывался верить в сухую цепь событий любимых героев древнейшей книги. Взять тех же атлантов воинского дела – Самсона и Голиафа. Люди, призванные защищать каждый свой народ – и просто банальная смерть, едва войдешь во вкус чтения. Второго, как известно, малец пращей уработал, первый – и вовсе сам себя вместе с пирующими врагами погреб заживо в каком-то ихнем (есть такое слово: нам лидер детского так рассказывал, а она как раз и учила не врать) храме. Создается впечатление, что мне не рассказали большей части истории как всей мировой, так этих двух локальных. Где все утеряно было? На каком этапе? Умышленно или просто никто и не пытается заглянуть за завесу? – я допытывался всегда. И всегда безрезультатно. Единственным мало-мальским результатом были ответы бабушки – но то были такие нелепые реплики, что и оглашать просто не имеет смысла ввиду отсутствия здравой мысли.

– Родные места! – Гера взглянул на «базу» так гордо, словно сам в одиночку, втайне от всех ее и выстроил не далее как минувшей ночью.

– Да уж, время бросать камни и время собирать – я вспомнил, возможно, популярнейший стих ветхого завета. (Тут вроде все понятно более-менее). Ладно, много думать вредно (бабушка, привет!).

Базой по старой привычке называли это место все посвященные. Двухэтажное здание из желтого кирпича посреди технологической зоны, с высокими заборами и постоянно разрастающееся. Так было всегда. Теперь же оно сожрало почти всю южную часть промзоны – бывшего химического завода, на котором когда-то давным-давно трудилась еще моя бабушка. Теперь здания пустовали, и Палыч скупал либо арендовал их под свои нужды. Деятельность была обширная, а теперь, видимо, еще и с политической примесью. М-да, здесь можно спрятать что угодно. Про кого угодно я вообще молчу. Они здесь прятались и в моем детстве, да и раньше – почему нет? Помню, семилетним пацаном лично бегал за сигаретами для какого-то авторитета в соседний ларек втайне от всех, за исключением Пахи, потому что он и посылал, но о нем (о Пахе, а не об авторитете, в смысле) позже, если не забуду.

Проехали через несколько шлагбаумов к заднему входу. На каждом Гера неизменно делал короткий гудок и старички в выцветших формах цвета хаки давали отмашку, узнаю мол, и волшебные палочки взмывали вверх.

– Охрана? – из юности я такого факта не помнил.

– Это не наши – чоповцы охраняют периметр. Еще со времен завода пошло. Нас пускают как арендаторов, номера записывают. Хотя, чистая формальность. Хах, помню, год назад из соседнего ангара по рельсам стырили вагон с бензином, никто даже не доложил – просто не заметили. Охраннички. А как крутым словцом из кроссворда козырнуть – это у них профессиональный прикольчик.

– А че мы с заднего, а не простираясь вперед? – я решил помучить память цитатами Святого Павла. Вроде, не перепутал ничего.

– Гляди-ка, Помнишь! Почитываешь, что ли? А дальше как, Разумовский?

– Стремлюсь к цели, к почести высшего звания во Христе Иисусе. – Сам от себя не ожидая таких успехов, я улыбнулся с приятной, почему-то, теплотой.

После нескольких непредсказуемых поворотов бесшумно подкатили к задним воротам уже непосредственно нашей (вашей, Тимон?) территории. На поверку оказалось, что в багажнике у моего приятеля лежала баранья туша, и нам ее надо было доставить для завтрашней вечери любви. Обжераловка двумя словами. Или банкет – это если одним. Мы вышли из авто, а багажник в это время сам открывался. Я хотел было посмотреть на убиенного, но друг мой, видимо, расценил это как порыв поработать, и строго, отрицательно, еле заметно, повел головой:

– Братан, ты тут гость или на стройке?! – Мой друг снова улыбнулся и махнул куда-то в сторону тонированных стекол у входа на территорию. Я задумался, зачем таскать мясо на стройке, но не додумал – из калитки вывалились два небритых, но веселых, можно даже сказать счастливых мужичка и тепло обнялись сначала с Герой (его еще и поцеловали), а потом и со мной. М-да, так тепло в белокаменной обнимают разве что обращающихся из армии. Даже запах бетона и горелой сварки с примесью борща и сала не перебил братский дух. Что-ж, тут уютно, надо признать. Мужички, после кивка Геры, резво взяли барана и хотели было тащить вовнутрь, но резкий, поставленный окрик их остановил.

– ПОВАР ДОЛЖЕН САМ НЕСТИ БАРАН! – сила такого голоса остановит и быка на родео. Хозяина я узнал сразу, вернее, и не забывал, наверное. Хаким – вечный повар по любому поводу. Правда, это касается только уличной готовки, как то: плов, шашлык, манты, гриль, печеная картошка, уха или просто чай во время стройки, который получался такой душистый и бодрящий, что можно было и китайскую стену заново отстроить. А вот внутри за обиходом испокон веков следили женщины, что на Кавказе, что в Церкви. Эта традиция чтилась и чтится. Это передается из поколение в поколение. Отдадим должное – это порядок, а порядок в быту – порядок в бою! Записывайте, пока гордый орел Хаким своими тисками сдавливает мне грудь после громкого рукопожатия и добрых фраз, к которым я начинаю уже привыкать.

Гера дал знак мужичкам, чтобы уносили-таки баран и тепло поприветствовал Хакима.

– Свой? – Хаким кивнул в мою сторону. Я внутренне поледенел.

– Не понял? – Гера аж рот открыл.– Это Тимур Разумов, ты че, приболел?

– Блудного сына-то я узнал!– и, с трудом сдерживая смех, добавил – баран, говорю, на рынке брали или свои подогнали? – затряс в истерике горой мышц Хаким, аж слезы брызнули из глаз.

Я обернулся – и правда, мужички за моей спиной волокли барашку на большой стол под березкой в конце аккуратных рядков с зеленью. Тут рассмеялись все. Да уж, еще никогда Штирлиц не был так близок к провалу.

Берясь за ручку задней двери, я услышал музыку со второго этажа. Спевка (а мне нравилось называть репетиция), надо полагать, началась. Глуховатые звуки, но разобрать можно – баба солирует, вторит хор, кто-то пытается импровизировать на гитаре и получается у него гнусаво (это здесь тоже передается из поколение в поколение). Когда вошли внутрь, музыка плавно усилилась. А гитарка-то не строит (ты нужное примечай, Моцарт). Холл, он же кухня, он же столовая, он же место для собрания небольших групп, оказался пуст, но пахло борщом и соленым салом – тем же, что и от мужичков, видимо. Уютненько, в меру жарко, но задерживаться тут не стоит. Прошли по узкому проходу к повороту на лестницу, по другую сторону тянутся ряды кабинетов вплоть до кабинета самого Храма, прямо в конце вереницы, посередине. Мне всегда казалось, босс поселился там, чтобы, открыв дверь нараспашку, слышать и видеть решительно все. Я бы тоже так сделал, если бы имел подобный вес не только в общине, но и во всем регионе, а может, и за его пределами. Во всяком случае, знакомства этой личности простирались до самого запада. Вот такие пироги.

Сейчас дверь была не открыта, а закрыта она или открыта, с точки зрения замка, я бы не рискнул проверять и под страхом смерти. Только если позовут. Как к царю Навохудоносору. Или Артаксерксу (вот всякую ерунду, вроде имен царей и их наложниц, ты помнишь!). Позовут, не имей сомневаться. Как только доложат, что прибыл, а скорее всего, уже доложили, как только номер набрал. И я бы так сделал, если бы был в системе. Я посмотрел на пустой коридор, положительно хмыкнул.

Музыка наверху расстроилась и перестала. Послышались шумные шаги вниз по лестнице, сопровождающиеся мелодией сигнала. Металлика?! Ну да, Master Of Puppets. Хм, смело, смело. Молодая поросль бунтует или…? Мои размышления остановил окрик сверху на убегающего вниз:

–Я же сказала телефоны выключить! Где порядок? Достали! – последние слоги сорвались на фальцет. Довольно-таки паршивый, но такой знакомый.

Оооо, этот голос я узнаю из тысячи. Это не голос, это звук паралона о стекло, вперемешку с вилкой о чистую тарелку, под крик рожающей лошади. Тембр (через е) просто райский. Оксаночка. Лидер прославления. По правде говоря, – стерва. Ну, да и ладно бы, если бы хорошо пела, а характеры у всех тут не медовые калачи. Но Оксаночка была из среднего поколения (т. е. мне годится в матери, но не приведи господь быть воспитанным бабой сим) и считала, что главное – сердце и желание. Голос, само собой – далеко нет, потому что его, опять-таки, нет. Но компенсировала свое пребывание исключительно рукоположением Палыча. О такой аргумент биться бесполезно. Пустое. И священное.

Топот остановился на середине лестницы и на середине вступления композиции из телефона. Послышались отрывки разговора:

– Да…, конечно, я же вам звонил, да, …да, будем!

Топот спустился вниз и обрел зрительные очертания. Вам доводилось видеть снежного человека? Мне довелось играть с ним всю юность в одной команде. Струна к струне, нота к ноте, почти пять лет. А дружить и вовсе лет с шести. Йети смотрел на экран телефона, пытаясь что то запомнить или рассмотреть. Нас не замечал в упор. Знакомьтесь – Анатолий Козырев. Он же Козырь, он же Гарри (от снежного человечка, обратно же), для меня же просто Толян. Гитарист – виртуоз, сын обеспеченных родителей, а вернее матушки (мать распространяла какую-то косметику и в добавок сдавала дом в Пятигорске, а отца его я не видел, вроде бросил их, я не решался спросить), остроумен и умен, начитан, в меру замкнут, не в меру неуклюж. Нравилось мне, что с ним можно было поболтать о чем угодно абсолютно: от баб до истории протестантизма, от музыки до истории о неудачном романтическом опыте. Короче, друг детства. Нас не замечает в упор – что-то фиксирует.

Я не выдержал:

– Obey your master!

– Master! – на автомате подпел Козырь, не отрывая глаз от средства связи.

– Ну вот, заговорили на мирском! – Гера не преминул поучаствовать в репетиции, но слов заморских про кукловода не знал, видимо.

Толян оторвал свои глубоко посаженые глаза от сотика и обратил взор на нас. Руки развелись в стороны, телефон полетел на диван под лестницей (неуклюж, не соврал?), Козырь даже не заметил, что он упал в чей-то пакет или сумку или в капюшон – вещи перед спевкой бросались под лестницей на этом диване и грудились по самые ступени.

– Ааа, блудный сын, да ну нафиг! – Слов у Толяна не оставалось на речи, как у горских братьев, и он ограничился неоригинальной фразой, правда, похоже, даже прослезился, когда мы втроем обнялись и стали покачиваться из стороны в сторону. Должно быть, со стороны выглядели как команда, празднующая гол, очень долгожданный гол. Ухнули, как сигнал прекратить, и умиленные чуть отстранились.

– Братан, Тимоха! Разум! – Толян искренне радовался. Я этому, конечно, тоже обрадовался, потому что и сам радовался исключительно искренне. Опять трель телефона, песня та же, стало быть, звонит она же.

– Да, да, когда вам удобно? Мне сегодня нормально. Все! Человек подьехал как раз. «Это он о ком?». Да, да, до вечера.

– Тим, как раз по твою душу! – Козырь ответил на мой внутренний вопрос и улыбнулся так, как улыбается понимающий понимающему.

Внимательный читатель, особенно если он по совместительству музыкант, сейчас скопил ко мне много вопросов, но на один я отвечу сейчас же, как только вы его зададите. Если ты такой крутой гитарист, почему ты приперся на родину без своего родного инструмента, умник-разумник? Отвечаю. Не далее, чем три месяца назад, Толян – Козырь – Гарри позвонил мне (мы списывались и созванивались периодически) и рассказал про гитарного мастера, которого он нарыл в соседнем с Южногорском селом (не аул, потому что это уже другой регион), и который сделал для него электрогитару с декой из Кавказского ясеня. По словам моего друга, это – не гитара, а шедевр (он, как и многие мои земляки, говорил с неизбежным акцентом, хотя был русским по отцу и греком по матери, вот такой вот супчик по-южногорски). Инструмент – песня, сказка, восторг. Не звук, а пение возлюбленной, весит не тяжелее страта (тут и далее Fender Stratocaster), соляками можно младенцев укладывать. Звучит чистенько, в меру напористо, от души, короче. Ну а про технические детали вроде чистоты сигнала, ровноты строя, крепости анкера, я и спрашивать не стал – когда нравится, такие моменты сами собой замыливаются, да и не должно их быть у шедевра-то. Вот у этого мастера он тогда и заказал мне бас (здесь и далее – бас-гитара), о чем и сообщил тогда же, позже вечером, выпытав у меня днем ранее мои претензии к дереву, звукоснимателям, мензуре, цвету как бы невзначай (да мы всегда спорили о таких вещах, я и внимания не обратил на проверку, как бы, ага). Сюрприз он сделал старому другу, короче. Тем же вечером он свел нас с мастером по телефону и далее мы общались без этого двухметрового медиатора. Инструмент уже месяц как ждал меня в селении. Месяц у мастера ушел на изготовление и месяц на резьбу на корпусе (от последнего я отнекивался как мог. Понимаю, это красиво, оригинально по внешнему виду, актуально для региона, но мать его, дорого обойдутся Толяну вечера такого резнического досуга, но мастер сказал, что в противном случае, цитирую, «заказчик не заинтересован в конечном итоге работы»). И вот сегодня мастер, видимо, заждавшись уже гонорара, в пятый раз позвонил Козырю и просил о встречи с целью передачи изготовленного имущества.

Я бы и дальше интимно предвкушал скорую встречу с новым инструментом, но в нос ударил мягкий аромат, на секунду показалось – в здание не по графику ворвалась весна, прямо посреди хозяина августа. Причиной колебании стала впорхнувшая бабочка, несущая свежесть полей, запахи молодости, любви, авантюры, признаний – только так смог я запечатлеть бесшумное прекрасное создание с золотыми волосами и ясными глазками, спустившееся по лестнице и глянувшее на нас вполне скромно.

–Ой! – она остановилась, увидев незнакомца – меня. – Привет! – она протянула мне руку, и я, ей богу, чуть было ее не поцеловал. А почему нет? Нет, Тимур, потому что тут тебе не после концерта, осади коней.

– Привет! – я улыбнулся автоматически, а не с подтекстом – только так и получилось. Мягко пожал ей руку. Не отпускает. Я – тем более. Если б не Гера, так бы и стояли. Я – как дурак, а она – как бабочка.

–Тим, это Света, Света, это Тим – лучший гитарист Южногорска и Москвы. Наш брат. Блудный сын, правда!

Полегче, казачок, такая характеристика запросто спугнет такую бабочку.

– Очень рада, я Света, я тут в хоре пою. И уже Толяну:

– Толь, мы начать без тебя не можем.

Я сподобился отпустить руку, ощутив странное чувство потери. Как, когда ты что-то потерял, ничего не имев. Как волна на бережку, которую жалко упускать, она ведь только – только нахлынула, а другая – когда еще будет. А вот следующая волна принесла уже знакомые нотки пенопласта сверху:

– Ну сколько мы тебя будем ждать, блин! – и неизменное, – Достали! Толик! Короче, начинаем без него!

Толян закатил глаза, скорчил мне козу, и, дав знак подниматься, спешно потопал вверх как слон, а не снежный человек вовсе. Светка упорхнула еще раньше, пока я там окунался, ихтиандр, блин. Гера попридержал меня, мол, спешить некуда и, победно сжав кулаки, удовлетворенно улыбнулся. – Команда! И, взяв меня под локоток, сказал на ухо:

– Тим, я все понимаю, старый образ жизни, но не надо – и он кивнул наверх по траектории движения бабочки. – Сам понимаешь, девчата молодые, тянутся к свету, не гаси его, я про тебя наслышан. И, отстранившись, снова улыбнулся своей фирменной улыбкой дипломата, мол, я как друг говорю.