Читать книгу Самсоны и Голиафы - Евгений Август - Страница 5

Хочешь – не хочешь, нужно было идти знакомиться с коллективом, а это значит, идти пред светлые очи Оксаны. Уже поднимаясь по первым ступеням, я заметил, что дверь к шефу в дальнем тупике коридора чуть открылась и из нее, как мышь из мешка с мукой, юркнул незнакомый мне тип. Пробежал мимо лестницы и сквозанул в приоткрытую входную дверь. Интересно. Или на аудиенции был, или, проныра такой, залез в кабинет тайно и, услышав наш шум, смотался, опасаясь пришествия пастора? Вот это точно надо запомнить, а вовсе не взгляд, слова и формы Светки.

Поднялись. Музыка нестройно смолкла. Первые данные разведки: сцена 10 на 5, украшена плодами садово-огородного труда. Пахнет травами, радостью и единством. Все признаки грядущего праздника Жатвы. Вроде как благодарение, что есть что есть и есть что пить. Едим все что дает природа и что приготовят женщины, пьем компот из того, что дает природа и чай Хакима. Отмечается праздник в начале осени, реже в конце лета. Душевное мероприятие. В конце действа пастор раздает плоды, которыми украшена сцена, кому пожелает. Остатки компота идут на хоздвор, чай Хакима, как правило, кончается после двух десятков стаканов и не достигает жаждущих со сцены абсолютно никогда. Мне такие торжества всегда нравились. А бабушка на них не ходила, потому что шумно.

Итак, сцена, плоды на вычурном столе справа от входящих, слева от самой группы. Слева, в углу, по какой-то невыветриваемой привычке стоит барабанная установка, рядом, уже знакомый Толян с гитарой и умным видом, далее пацан с акустической гитарой, потом незнакомая девчонка за клавишами, затем большой хор, как раз в правом углу. Стол с арбузами, помидорами и тыквами перегораживает его ровно на половину по вертикали, как назойливая реклама по телевизору.

– Опа! – Из-за барабанов встал (его я раньше просто не заметил за ними) никто иной, как Антоха. – Тим! Ха-ха! Какие люди!

Ну, что же, знакомьтесь и с этим. Антон Перепелкин. Тоха, Антоха или просто Авдей. Последнее прозвище мой старый знакомец получил от самого Палыча. Наладились мы как-то небольшой группой не то с переездом помочь, не то больного кого навещали, да не суть. Группа в составе меня, Палыча, тогда еще новенького Тохи и двух сестер (девчонок, то бишь) ожидала, когда охрана откроет нам шлагбаум на выезде из территории. Палыч сидел как раз за рулем новенького микроавтобуса. А охрана, то ли не признавала новую машину, то ли не могла найти пропусков, то ли просто из вредности (они-де и не должны после работы в серьезных госучреждениях, подрываться открывать выезд каким-то сектантам), шлагбаум долго не поднимала. Тогда Палыч со своей всемогущей заговорщицкой улыбочкой посылает Тоху, мол сходи, скажи, чтобы открыли. Антоша был еще парнем неприспособленным, что к чему не понимал. А что, говорит, им сказать? Храм же, очень не любя, когда дело тормозится, да еще из-за всяких сопляков, возьми да и скажи: возьми библию, подойди к коморке с другой стороны, постучи, и когда откроют, скажи «Я – пророк Авдей, Господь послал меня, чтобы вы открыли ворота, неверные! Братья уже устали в машине молиться!» Пошел, сказал, открыли. Все присутствующие в машине смеялись до боли в скулах, видя лицо сторожа с глазами с теннисные мячики. Сторож, видя, как фургон качается от смеха, матернулся, вернулся за дубинкой в сторожку, но помахал ею лишь через окно – видимо, с юмором не дружил, куда ему после госучреждения. А к Тохе раз и навсегда пристал Авдей или Авдий – такое прилипает навсегда. Наверное, и на могильной плите так выбьют: «Авдий, который словом поднимал шлакбаумы!». В общем, был Авдий (наш, понятно) ростом невелик, но рассмешить мог кого угодно в два счета. Вообще, я заметил, в компании музыкантов именно барабанщики являются ею душой. Ну не встречал я застенчивых и молчаливых ударников, хоть убей. Антоша был не исключение и хорошо отстаивал право альфа хохмача. Итак, Авдий при деле. Это хорошо. А вот хор, хотя и возрос числом до двадцати самок, заметно помолодел. Я вроде бы это про себя отметил, но Гера еле заметно пнул мою стопу своею. Видимо, догадался, что не плоды земные я разглядываю. Земные, братка, не небесные.

Дальнейшее развитие событий я просто не мог предсказать ну никак. Тоха, видимо от радости, начал крутить палочками в воздухе, чего я за ним не замечал раньше, финт вышел из под контроля, палочка полетела аккурат в мою физиономию. Я Спокойно поймал палочку на лету одной рукой, а другой показал Тохе и Толяну, заодно, вытянутую вверх козу. Братья довольно кивнули. Сестры из хора недоуменно переглянулись. Только сейчас соизволила развернуться Оксана. М-да. Все тот же несвежий видон, та же прическа, как у обезьянки из "38 попугаев", те же уставшие глаза – ездят на тебе здесь, что ли, или ты тоже только со стройки с борщом и чесноком? Оксана попыталась улыбнуться. Получилось только ртом. Так улыбаются собаки перед тем как укусить. Ну, вот теперь я дома.

– Кепочку сними, звезда! – это мне, конечно. Я и не заметил, что не снял головного убора. – Мы можем продолжать? – она снова оскалилась, вроде как ждет что я или уйду или хотя бы спрячусь с глаз долой.

М-да, тут уж стабильно. Отношения с Оксаной не сложились тогда, десять лет назад, и врядли легко сложатся теперь. Я-то, конечно, уже – не бунтующий отрок, определенные представления о людях имею, да вот она – постарела, а такие люди с возрастом только грубеют. Во всяком случае, первые слова были вообще не привет, если вы заметили.

Отношения с Оксаной начались, когда нас, еще юных отроков, привели на служение в группу прославления с целью отвлечь от радостей мирских. Пацаны по двенадцать – пятнадцать лет. Тех, кто попадался смышленый, или охоч до музыки или, на худой конец до пения, обучали ребята постарше. Уже мужи. Мы с Толяном быстро ловили материал, нас мирские радости никогда особо и не привлекали. Чтобы прогулять репетицию ради игротеки или дискотеки – Боже упаси!

Довольно быстро мы научились играть довольно сносно для мероприятий вроде Пасхи, Рождества или той же Жатвы, где и играли уже постоянно. Совсем скоро нас начали подтягивать на концерты городского и республиканского уровня. Нас помаленьку признавали. Кроме, конечно, Оксаны. Она в те времена была не лидером, а простой певицей, причем, как вы понимаете, никудышной, а о сцене мечтала с малых лет. Ей, конечно, концерты никто не доверял. А тут какие-то щеглы во всю идут ее дорогою и к такой умной тетке особо и не прислушиваются. Нашим тогдашним лидером была Лена. Классная певица, с музыкальным образованием, и как человек – прекрасный. Если и учила чему-то – то с любовью и улыбкой. Но природа берет свое, Лена ушла в декрет, как оказалось навсегда. Реально, она до сих пор сидела в декрете с очередным отпрыском. И тут неожиданно лидером сделали Оксану. Такое могло случиться только после слова пастора. В общем, новая метла, новые требования к музыкантам. Год мы пытались с ней сработаться, шло все туже и туже. А потом я уехал. Не из-за нее, конечно. А Толян-гитарист остался. Смотри-ка, какой прочный малый. И играет – же. Хотя, конечно, достается ему на орехи регулярно – в этом я уже убедился и, наверное, еще не раз убежусь. И, в который раз, мои мимолетные воспоминания оборвало что-то непредсказуемое. Музыка резко стихла, кто сидел – встали, кто стоял – подобрались как боевые офицеры, а Оксана, развернувшись лицом к залу, странно улыбнулась. Наступила гробовая тишина, отдаваемая звоном в ушах. Это означало одно. Я хорошо помнил такие моменты. Все говорило о том, что за моей спиной, лицом к хору, стоял, никто иной, как Аристарх Павлович Храмов. Можно было бы голову прозакладывать, если бы она кому-то, кроме меня, была нужна.

Я не знал, как себя вести с ним, чего ожидать или что даже думать. За моей спиной стоял лидер едва ли не мощнейшей организации во всем Южногорске. Бывший боксер, чемпион какой-то республики в юношеском разряде, но до Москвы не дотянул. Как он начал свой путь на поприще Христовом, я не знал. И до сего момента и не пытался выяснить. О нем слагали легенды, снимали фильмы, его наверняка, пытались убить и уж точно пытались угрожать. Но Храм играл на таком уровне, где игроки порой просто не будут опускаться до личного контакта, а пойдут какими-то одним им известными ходами. Но это оболочка. А внутренне это был человек неизменных принципов, он не делил церковь, дом, работу, политику, власть. Он везде был одним и тем же. Уровень игры, не забываем. Человек он настолько многогранный, что порой непредсказуем абсолютно. К нему мог приехать советоваться мэр или авторитет, а на следующий день, он мог спросить совета у пешки вроде меня, например, какой вам заказать у Хакима чай. Ну, послужить, вроде как. Не западло. И не игра в дешевом театре. Он такой и был всегда, сколько я его помню.

Мы с Герой оглянулись. На поверку оказалось, что в зал зашли двое: он и незнакомый мне человек с такими жесткими чертами лица, что сравнить это лицо можно разве что с кирпичом. Оба в дорогих пальто и дорогих туфлях. Оба серьезны. Хорошо, что я снял кепку. Вот бы оконфузился. Палыч был пониже своего спутника, он вообще не был высоким, а с годами, видимо еще и приосел. Да и седой совсем стал. Медиатором выступил Гера. Он подошел к вошедшим, оба чуть улыбнулись, обняли и поцеловали его (по очереди, конечно). Но было видно, что они чем-то озабочены – глаза не отпускала важная, очень важная мысль.

– Вот, Аристарх Павлович, привез блудного сына! (Вот заладили-то).

Босс взглянул чуть сбоку, как если бы я висел высоко в воздухе, и я заметил, что он в голове что-то одобрил. Спутник же его смотрел пристально и похлеще любого рентгена. Насквозь. О, товарищ, этак ты дыню за моей спиной прожжешь, ребятишкам не достанется. Я смущенно отвернулся к хору, окончательно поставив под удар несчастную дыню. Ситуацию энергетически спасла моя бабочка. Светка, видимо, ища и, наконец, поймав мой взгляд, улыбнулась так спасительно, что я легко улыбнулся в ответ. Красота спасет мир, и не спорьте, материалисты.

Палыч повернулся к своему безымянному спутнику, потом кивнул Гере:

– Через пять минут у меня, оба.