Читать книгу Час Андромеды. Научно-фантастический роман - Евгений Беляков - Страница 4

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ОСТРОВ МАТЕРЕЙ
2.Прикосновение судьбы

Оглавление

Будущее.

Три месяца у Моря – летние каникулы – Руна собиралась провести в одиночестве. Точнее в обществе книг. В прежние времена ей, владеющей скорочтением, потребовалось бы целая библиотека – при мысли об этом Руне вспоминался древний монах, святой Иероним, который увез в пустыню, где предавался аскезе, огромную кучу манускриптов – предшественников печатных книг! Это был, наверно, самый начитанный монах в истории религий. Но еще в конце ЭРМ изобрели электронную бумагу, так что нынешняя «библиотека» помещалась в кармашек рюкзачка, а прочитать можно было любую книгу, написанную людьми.

Руна была любительницей чтения, и только и ждала возможности уединиться… И не ее вина, что буквально в первый же вечер ей привелось встретиться с таким же любителем уединенного чтения, совсем юным Зуг Дингом. Он словно бы поджидал ее, сам того не подозревая, на берегу тихой бухты Моря уже несколько дней, успел уже загореть и превратиться в драгоценную греческую скульптурку спартанского мальчика – не удивительно, что Руна ощутила явственный знак судьбы сразу, как только увидела Динга. А он, увидев, как Руна, подобно Афродите, выходит из морских волн, просто лишился чувств от потрясения. И когда он очнулся, первое, что он увидел, была смеющаяся Руна, брызгавшая ему в лицо холодной морской водой…

И тогда он с грустью подумал, что, верно, такой потрясающей девушке видеть обмороки сильных духом и тренированных, но беззащитных перед красотой, юношей ЭВК – не впервой. Руна воплощала в себе высшие качества, достигнутые долгой работой человечества над генотипом женщины – она была истинной Красотой Ненаглядной. И она действительно напоминала Афродиту, только была гораздо тоньше и более хрупкой.

Доверчивые к знакам судьбы, ласкаемые невидимым психологическим полем безопасности и заботы коммунистического общества, юноша и девушка, полюбили друг друга.

Днем, нежась на горячем солнце, сидя рядом на горячем песке, они вели долгие разговоры, открывая друг другу всю свою жизнь, готовя пищу, как первобытные люди, зажигая костер по вечерам, читали стихи, обсуждали прочитанные книги, сами веря и одновременно не веря в наступившее в их жизни первое счастье…

По утрам, сварив на костре в соленой морской воде рисовые зерна и немного поев, умывшись, сделав гимнастику, поплавав немного, Динг и Руна приступали к чтению. Динг сидел в позе лотоса, как древний йог, соорудив из длинной ветки подставку для «вечной книги». И так как, чтобы «перевернуть страницу», нужно было всего лишь подуть на нее, прилежно занимался пранаямой, йоговским дыханием. Страницы мелькали, как мотыльки.

– Ну, что – прочитал? – спросила Руна, когда Динг, закончив очередную книгу, грустно повернул к ней голову…

– Угу.

– Что это было?

– Повесть древнего русского писателя Толстого «Крейцерова соната». Русский дворянин рассказывает историю своей жизни попутчику. А заодно – и свою теорию, что эрос есть зло. Истинная любовь, как он утверждает, никогда не бывает взаимной: это все равно, что в стоге сена встретятся две горошины. А ревность, даже если любовь маленькая, может захлестнуть чувства и привести к преступлению. Поэтому грехом считали даже мысль о существе противоположного пола. Странно, ведь это была Россия, страна сильных, открытых чувств.

А когда внезапно эти чувства нахлынут, то вообще наступала трагедия, и сближение невозможно, и разлука – всюду боль. Мне кажется, что Евгений Онегин великого Пушкина кончает самоубийством. Сам поэт не пишет об этом, но намекает: «Блажен, кто праздник жизни рано окончил, не допив до дна бокала терпкого вина…»

Руна, полоскавшая посуду в камнях, обернулась.

– Если эрос – зло, – спросила она, – как же тогда продолжался бы человеческий род?

– Никак. Герой «Крейцеровой сонаты» считал, что человеческая жизнь, как нечто материальное, просто недостойна существования. Дух противопоставляется телу, которое считается греховным. Такие теории были распространены уже в начале Темных Веков, сразу после упадка античного мира. Так пытались объяснить инфернальность мира, не понимая необходимости трудностей и страданий для самосовершенствования человека…

Руна подошла к Дингу с посудой в руках.

– Где ты все это узнал?

– Сам не знаю. В школе об этом не говорили. А в моей жизни настоящих трудностей еще практически не было.

Море мерно шумело.

– Какая она была великая, эта русская культура, – сказала Руна, вставая и указывая рукой на широкий морской горизонт. – Ничуть не менее великая, чем Древняя Греция! В начале ХХ века после Первой Великой Революции именно в России была сделана невиданная попытка поднять культурный уровень необразованных «низов» общества и уравнять их с «верхами». Думали, что культуру можно так же отнять и поделить, как вещественные богатства. В результате ничего не получилось: в конце концов образование перестали ценить, простой, не творческий труд восславили как нечто сверхценное. Поэзию заставляли служить пропаганде. И вот после смерти великой Ахматовой, классическая русская культура практически стала реликтом. Эрф Ром предвидел это. А еще раньше – выдающийся русский поэт Волошин, живший здесь, неподалеку, возле этого вулкана. Он и похоронен был здесь, на горе. Вот что он писал:

Пойми простой урок моей земли:

Как Греция и Генуя прошли,

Так минет все – Европа и Россия.

Гражданских смут горючая стихия

Развеется… Расставит новый век

В житейских заводях иные мрежи…

Ветшают дни, проходит человек,

Но небо и земля – извечно те же.

– Она возродилась потом, в эпоху Второй Великой Революции – продолжала Руна. – Но уже другая… Волошин – великий пророк. В ХХI веке в результате изменения климата и миграций, Россия распалась, огромные территории ее на востоке отделились в после заселения беженцами из Китая, Индии, Пакистана, даже Канады. Русских в Сибири осталось совсем немного. Территория бывшей великой страны сократилась во много раз. Казалось, она вообще исчезнет с карты. Однако – о чудо! – возникло нечто новое: объединение восточных, южных и западных славян. Славия. И это за 100 лет предвидел Волошин.

Всё, что живёт, и всё, что будет жить

Как солнца бег нельзя предотвратить —

Зачатое не может не родиться.

В крушеньях царств, в самосожженьях зла

Душа народов ширилась и крепла:

России нет – она себя сожгла,

Но Славия воссветится из пепла!

– Поразительно, – сказал Динг, – ведь все так и произошло. Когда умирает культура, падает мораль и страна распадается. Дело не в изменении климата и миграциях. Так происходило на протяжении всей истории. Люди теряли мотивы к защите родины. Крупнейшие государственные образования с мощной армией и, казалось бы, непобедимым оружием, проигрывали войны с окружающими народами, растеряв чувство патриотизма. Не понимая, за что они сражаются. Нам, с нашей любовью ко всем культурам, трудно представить мышление людей ЭРМ. В те времена капиталистического упадка России все ценности заслонили деньги – всего лишь знаки, за которые можно было получить некие блага в мире, где всего не хватало. По-видимому, в те годы русские люди не понимали великой глубины своей же собственной культуры. Старинные здания, имевшие высокую художественную и историческую цену, разрушали, чтобы построить безвкусные особняки для привилегированных вельмож и доходных гостиниц. Кому же захочется все это защищать ценой своей жизни? Я хочу увидеть место, где был похоронен этот поэт. Ты говоришь – это рядом?

– Ты можешь увидеть отсюда. Вон та далекая гора, полускрытая скалой.

Динг тоже встал. Лучи солнца огоньками зажглись в его глазах.

– Нет. Надо пойти туда самому, взобраться на гору и посмотреть своими глазами.

– Я вспомнила конец стихотворения. Вот он:

Поэтому живи текущим днем.

Благослови свой синий окоем.

Будь прост, как ветр, неистощим, как море,

И памятью насыщен, как земля.

Люби далекий парус корабля

И песню волн, шумящих на просторе.

Весь трепет жизни всех веков и рас

Живет в тебе. Всегда. Теперь. Сейчас.

– Великая поэзия! И все-таки – какая грусть охватывает и от этих стихов, и от этого пейзажа… От сознания гибели великой культуры, пусть и временной… Послушай, Руна! Ведь мысль, выраженная в этом стихотворении, – это не названное, но точное предвидение генной памяти, генетического единства всего человечества, нет, что я говорю – всей биосферы! Открыв это в себе и своим соотечественникам, Максимилиан Волошин подарил им счастье ноосферного миропонимания, философии, которая с тех пор превратилась в нашу веру, поддерживающую людей в борьбе против инферно…

Они уже шли босиком по пыльной дороге, а Динг, воодушевленный стихами, все продолжал говорить о Ноосфере, о радости быть заодно со всеми живыми существами на Земле, о счастье жить в мире единого человечества, где давно уже нет войн.

– А Татьяна в конце тоже Онегина очень сильно любит, – неожиданно сказала Руна.

– Это так, – ответил Динг. – Татьяна не могла бросить мужа, героя войны 1812 года. Это было бы невозможно и ни для кого из нас. И она гасит в себе любовь, оскорблениями прогоняет любимого, а ведь это необратимо…

Он помолчал немного. Потом воскликнул:

– Почему же в мире было столько неразделенной любви? Ведь если один человек любит другого, то он притягивает к себе ответную любовь.

– Этот же вопрос я задавала своему ментору Шун Велу…

– И что он ответил?

– Он сказал, что любовь таинственна, – и даже нам, с нашей нынешней психологией понять в ней ничего невозможно. Настоящая высокая любовь – это огромное чувство, которое человек проносит через всю жизнь. Что становление настоящего человека без воспитания в нем способности к большой любви невозможно. Если же выясняется, что любовь не взаимна, существуют техники, идущие с древнего Востока, излечивающие от любви. Он не сказал ничего нового – этому нас учат буквально с детских лет, но это звучало в его устах особенно проникновенно.


На самой вершине горы среди буйно цветущей растительности стояло дерево. Под ним виднелась мраморная плита. Расчистив ее руками, Динг и Руна увидели древние буквы. Переводчик девятиножки (робота-слуги) мгновенно перевел текст.

Гаснут во времени, тонут в пространстве

Мысли, событья, мечты, корабли…

Я ж уношу в свое странствие странствий

Лучшее из наваждений земли…

– Какое чудесное видение! – сказал Динг.

– Смотри! – воскликнула Руна, – Во-он там, вдали на берегу, стоял некогда дом поэта. И на крыше была смотровая площадка. Надо как-нибудь прийти туда вечером, посмотреть на пламя заката, его отражение в воде залива – ведь стихотворение об этом…

– Что это за камни здесь, на плите?

– С давних пор принято приносить сюда морские камни. Частицы стихий: земли, воздуха, воды и огня соединяются здесь…

– А знаешь, Руна, – у меня вовсе нет ощущения, что здесь – место смерти. Нет! Скорее, наоборот. Это место жизни! Я читал, что сам Эрф Ром упоминает его в одном из своих романов…

– Да. Но он не называет имени поэта.

– Почему?!

– В те времена это было не безопасно. Во всяком случае, книгу могли не издать.

– Почему?!

– Потому что поэты всегда в истории говорили правду. Если были настоящими, конечно. А правда была не нужна сановникам от мнимого социализма, они боялись истины. Вот они и скрывали ее. Ведь здесь в начале ЭРМ творились ужасные беззакония…

– Тогда это общество было инфернально. Если бы оно существовало сейчас, Великое Кольцо имело бы право на активное вмешательство. Сокрытие информации, касающейся развития человека – это единственное условие, разрешающее межпланетное вмешательство, даже если требуется выборочная наркотизация людей, наделенных властью. Запрет на такую информацию – самое тяжкое преступление.

– Конечно, – ответила Руна, – но в те годы люди еще ничего не знали о существовании Великого Кольца, как и Великое Кольцо о них. И произведения многих писателей и поэтов сохранилась лишь благодаря тому, что их произведения тайком переписывали добрые люди. Даже романы Эрфа Рома были под запретом.

– Неужели? Это трудно даже себе представить!

– Тем не менее, это так.

Всю обратную дорогу Зуг Динг молчал. Было ветрено. Шумели колеблемые ветром трава и кроны низких деревьев. Где-то вдали бухало море, расплескивая пену. Зуг Динг думал о том, как много страданий перенес этот мир, как много сломанных судеб, горя и страха прошло над ним чередой и круговертью. Только эти вечные камни, вечное Море, казалось бы, остались столь же прекрасными, как и в миг своего возникновения. Однако он помнил из курса истории и другое. Времена, когда Море выбрасывало на берег мусор, слипшиеся пакеты и грязь. Уберите за собой! – как бы говорило Море, но люди садились в свои несовершенные автомобили и уезжали в свои дымные и грязные города…

«Какой уязвимой может быть красота, – думал Динг. – Особенно красота, хрупкая и нежная. Даже сейчас, в эпоху заботы обо всем, что отличается от среднего. Что же говорить о далеком прошлом, когда Стрелы Аримана без жалости косили красоту и оригинальность!». Он смотрел на Руну, и сердце его сжималось от страха и жалости, соединенных с острым, почти болезненным чувством гармонии…


К вечеру небо пожелтело, появились розовые облачка. Слева на небе показался месяц, справа – над огромной горой вулканического происхождения повис красный шар Солнца: два глаза природы, которыми она смотрит на маленьких человечков внизу.

– Руна! – кричал Динг, – Руна! Ты похожа на фонарик!

Она вышла из воды и села рядом на мелкую гальку. Он нежно обнял ее и она повернула к нему грустное улыбающееся лицо:

– Я хотела бы иметь ребенка…

– Я тоже, хоть считается, что я мал еще быть отцом.

– Мы живем не в древнем мире: детей отдают обществу, едва они выйдут из грудного возраста. И потом мать общается с ребенком гораздо чаще, чем отец.

– Мне кажется, это неправильно, – сказал Динг. – Никто не сможет заменить ребенку нежности матери и примера отца, ведь их любовь «запрограммирована» в генах…

– Зато отношение родной матери слишком эмоционально, причем как с плюсом, так и с минусом. Хотя все мы учимся сдерживать свои эмоции, они неизбежно прорываются в таких случаях… Из глубины истории идет традиция авторитарного воспитания. Хотя в это трудно поверить, но в далеком прошлом матери и отцы били детей за мелкие провинности или за недостаточное, как им казалось, почтение. Прочитай книгу «Детство» старинного писателя Горького – мальчика чуть не убил его родной дед в результате садистской порки. Но даже если здоровье ребенка не страдало, это навсегда калечило его психику. Известно, сколько терпения требуется для воспитания детей. Этому долго учатся. Кстати, Динг, я прошла педагогические тренинги и могла бы работать педагогом. Наш ребенок не был бы одинок.

– Я всегда хотел знать: все дети воспитываются в детских группах Дома Педагогики или есть другой вариант? – неожиданно спросил Динг.

– Вообще-то почти все. Но некоторые матери, желающие сами воспитывать своих детей, я слышала, иногда, очень редко, переселяются на Яву, Остров Матерей…

Динг вздрогнул.

– Что случилось, Динг?

– Это название мне что-то напоминает. Только не могу понять – что.

Лицо Динга стало замкнутым и холодным.

– Динг. Разве у тебя плохая память?

– Нет, хорошая. Все тесты – на отлично. Но вот только…

– Что?

– Есть вещи, которые для меня недоступны. Я открою тебе один секрет. Вот скажи: ты помнишь все, что было с тобой в жизни?

– Все.

– С какого момента?

– Ну, с того… как я родилась. И сразу же стала орать как бешеная…

– И потом – в год, в два: ты все это помнишь?

– Да, конечно. Это все помнят. Все нормальные люди.

– Понятно.

Они помолчали.

– Я вот думаю, – продолжал Динг, – не из-за этого ли ПНОИ все время за мной следит?

– Что? Ах, ПНОИ… Я только чисто теоретически знаю, что это есть.

– А я – практически.

– Вот как.

– За мной наблюдают постоянно. Не думай, это не мания преследования, это так оно и есть. Они постоянно интересуются моими поступками. Считается, что они действуют незаметно. Мое местоположение постоянно контролируется. Наверно, мне нужно было сказать это раньше? Ну что же, прости. Я полюбил тебя и боялся, что ты… ты…

– Глупый. Глупышка. Неужели на Земле и в Эру Великого Кольца не перевелись дураки?

– Что такое «дурак»?

– Тебе не нужно знать – так, одно старое слово.

– Я понял.

– Значит, не дурак, если понял… Только в чем же твой секрет? Как это все объяснить? А еще говоришь, что в жизни у тебя не было настоящих трудностей…

– Я не помню первых четырех лет моей жизни. Ничего не помню. Абсолютно. Только вот – очень смутные образы, довольно бессмысленные: огонь, глаза, страх. Где я родился? И кто мои родители? – ничего не знаю. Я никогда не видел их потом.

Вновь воцарилось молчание.

– Мне говорили, – тихо сказала Руна, – что люди древности, например, в Темные Века или в ЭРМ тоже не помнили своего детства. Послушай, Динг. Я люблю тебя. Я никогда тебя не брошу. Тем более теперь, когда мы связаны твоей тайной. Мы разберемся, что с тобой произошло. Обязательно, поверь!

– Это не так просто, Руна. Я уже пытался. Но от меня скрывают это…

– Просто невероятно! В наше время скрывать от человека информацию, касающуюся его развития и счастья! Я ничего не понимаю!

– Я тоже.

Руна надела тунику на мокрое тело и встала, вытирая полотенцем волосы.

– Руна! Я никогда не видел такой как ты… Капельки воды делают тебя похожей на розу после дождя…

– Замолчи немедленно. Представь, такие же слова говорили девушкам все соблазнители всех времен и народов. И бедные девушки верили. Но ведь у нас с тобой – не так… И вовсе я не бедная девушка, раз у меня есть ты.

– Хорошо. А если я так скажу: знаешь, Руна, я хотел бы отдать за тебя жизнь…

– Я верю, Динг. Я верю. Но надеюсь – случая не представится.

Час Андромеды. Научно-фантастический роман

Подняться наверх