Читать книгу Перегоны. Часть 1 - Евгений Дмитриевич Федорин - Страница 2

Книга, которую держит сейчас перед собой читатель, – во многом необычна, как необычно уже то, что вступительную статью к ней пишет не профессиональный литературный критик, а самый обыкновенный читатель, отличающийся от других читателей, может быть, только тем, что по происхождению является близким автору книги человеком (происходит тоже из бывшего казачьего сословия, но не кубанских казаков, как автор, а уральских) и что удостоился прочтения поэмы раньше многих других.

Автор многим давал читать свою книгу еще в машинописном виде с условием, чтобы в ответ следовали критические замечания. Я не могу не выразить своего удовлетворения тем, что мое участие в обсуждении поэмы побудило автора предложить именно мне написать вступительную статью к этой книге, хотя, как мне известно, были намного более лестные для него отзывы о поэме, чем мой.

Когда в читаемой книге встречаешь места, вызывающие особенно сильные впечатления, возникает естественное желание поделиться ими с близкими. На сей раз близких мне, то есть будущих читателей, предполагается иметь множество, так как поэму Е. Федорина «Перегоны», конечно же, не без удовольствия смогут прочесть не только потомки всех ветвей российского казачества, но и любые граждане и особенно жители станиц, сел и деревень, судьбы которых во многом сходны с теми, которые отражены в поэме. Успеху книги во всех читательских кругах будет, несомненно, способствовать и то, что все описанное в этом, прямо скажу, прекрасном произведении, прежде чем попасть на бумагу – от лепки “пирожков” из уличной пыли и грязи, пастьбы свиней и гусей на ближнем лугу до непростой доли сельского труженика, а потом солдата Великой Отечественной – прошло непосредственно через жизнь, сердце и разум самого автора.

“Располагает к автору, – пишет в своем отзыве известный кубанский писатель Г. Ефременков, – не только стремление произнести слово признательности родным “истокам”, оставить собственное, из прочности обретений и горечи потерь и ошибок рожденное свидетельство о прошлом, но и его неравнодушие ко многим социальным и нравственным проблемам современности, сохраняющим актуальность: вопросы экологии, застоя в сельском хозяйстве, нравственного, трудового, эстетического воспитания и т. д.”

Я буду говорить в этой статье только о том, чем мне именно хочется поделиться с будущими читателями книги, не раскрывая, разумеется, подробностей ее содержания.

Прежде всего считаю, ни у кого из читателей не может не вызвать интерес весьма оригинальный изобразительный прием автора, выразившийся в том, что в качестве одного из главных действующих лиц произведения им выведен образ самого обыкновенного лежащего у забора старого дрючка (бревна), на котором и возле которого происходит множество встреч, бесед, споров самых различных наших сограждан, а в целом – выражение отношения ко всем происходящим в стране событиям самого народа.

Так объясняет чудесные возможности старого дрючка словами рассказчика автор. И сам широко пользуется этими возможностями. Байки старого Дрючка подобно множеству ветвей и листьев дерева, создающих самобытный индивидуальный вид породы, делают весьма внушительную по объему и весьма многоплановую по содержанию поэму своеобразным, но цельным, обладающим собственной индивидуальностью произведением. Г. Ефременков считает образ старого Дрючка литературной находкой автора. “Ибо старый дрючок, – пишет он, – является открытой трибуной для многих поколений терпеливых, осторожных, с виду наивных, но не очень доверчивых, “себе на уме” сельчан”.

Байки старого Дрючка – это множество самых разнообразных – и смешных, и серьезных, и трогательных – диалогов, воспринимаемых действительно как магнитофонные записи с людного места. В них нигде, кроме как в самом начале, нет никаких поясняющих и связующих авторских слов, и читателю представляется право самому решать, кому именно по возрасту, полу и социальному статусу принадлежит та или иная реплика. И это – очень даже интересно: читатель как бы становится соучастником творческого процесса.

Небезынтересно отметить, как, судя по содержанию и характеру диалогов, с течением времени весьма заметно изменяется культурный уровень сельского жителя: от его безоглядной веры в чудеса, ведьм и нечистую силу (в прошлом столетии), ложного толкования понятия «социалист-утопист» (в период гражданской войны) и неразличения созвучных сокращений «СССР» и «эсер» (в первые годы советской власти) до серьезных дискуссий о роли науки в жизни общества и о глубинных причинах войн в мире (в предперестроечный период).

В поэме немало с некоторой подозрительностью воспринимаемых сейчас упоминаний о коммунизме, о вере людей в Ленина, в партию, в коммунистические идеалы. Один из заглавных персонажей поэмы воин-патриот Лешка Гвозденко, мыслившийся его товарищами как будущий поэт, выглядит в смысле коммунистических идей особенно убежденным человеком, о чем с достаточной убедительностью говорит тетрадь его стихотворений. И все это сделано автором, безусловно, правильно: такова наша история периода государственного формирования коммунистических взглядов целых поколений, в том числе и взглядов “инженеров человеческих душ” писателей. А строительство коммунизма – это ведь и жизненная цель, и реальные усилия тех поколений наших граждан.

Стыдливое умолчание обо всем этом означало бы фальсификацию событий целой эпохи в жизни нашего народа. Известно, к тому же, что люди, относящиеся к жизни с глубоко осмысленными убеждениями, это всегда весьма активные члены общества и при достаточных фактах действительности способны весьма серьезно подкорректировать или даже изменить свои убеждения. В поэме это довольно хорошо показано на примере другого заглавного персонажа – Евгения Чепурнина, от имени которого и ведется все повествование. Сколько очень острых прямых и косвенных критических замечаний высказано рассказчиком в адрес прежней тоталитарной системы, трудно сосчитать. Хотя антикоммунистом он и не был.

В юношеской поэме двух главных персонажей – А. Гвозденко и Е. Чепурнина – есть слова о том, как вольготно чувствовал себя юмор в изображенной авторами семье. Это же следует сказать и о поэме “Перегоны” в целом.

Во всю ткань поэмы юмор входит так же органично, как подчеркнутые ниже два общеизвестные словосочетания о чёрте, вплетаются автором в это вот четверостишие:

Юмор в поэме действительно “весьма желанный и частый гость”. И это наряду с тем, что в ней отображены ведь и весьма масштабные факты драматического и даже трагического содержания.

Сплошь в юмористическом плане изображен автором путь к породнению больших казачьих семей Копытовки – Чепурининых и Ерошей, само породнение, а так же бурный рост молодой семьи Чепурниных, где шестым появился на свет и сам будущий рассказчик.

Один из официальных рецензентов советского периода, по всей видимости, начисто лишенный чувства юмора, на полном серьезе выговаривал автору: “Как же может быть, чтобы только родившийся мальчик уже знал, что рядом – его старшая сестра, и ей тринадцать лет?” Благо, что упомянутый рецензент не понял или на полном серьезе принял то место в поэме, где автор в юмористическом плане высмеивает бытовавшее в советские времена иллюзорное стремление КПСС внедрить понимание законов диалектики в широкие народные массы, закончившееся по описанию рассказчика и, стало быть, автора, тем, что широкие массы эти сделали для себя такой философский вывод: просто терпеливо подождать перехода жизни в новое, коммунистическое, качество за счет постепенного количественного увеличения числа праздников до трехсот шестидесяти пяти в году. Заметь товарищ рецензент эту шутку, и уж точно не только поэме этой никогда не быть бы изданной, но, не исключено, что и самому автору “век бы свободы не видать”.

Фактически же юмор в поэме весьма и весьма множит ее достоинства; уравновешивая грустное и тяжелое в ней, он делает произведение вполне реалистичным, правдиво отразившим саму жизнь. К сожалению, именно такое отражение действительности тогда меньше всего и приветствовалось. Отсюда – соответствующий подбор рецензентов-цензоров, а последними – всех мыслимых и немыслимых придирок в полную меру собственного их усердия и ума. И все это – ради единственной плохо маскируемой цели: идеологически не выдержанных публикаций не допустить.

Так с позиции бывшего упертого зубрилы Литературного Института, из всех правил художественного творчества усвоившего только чеховские слова о ружье (раз упомянуто, должно выстрелить), упоминание автором поэмы (в свадебном эпизоде) многих имен без продолжения разговора о них в последующем уже выглядело непростительным изъяном произведения. Впрочем, для такого ценителя ведь и всякое иное продолжение сюжета с тем же ружьем, но без стрельбы из него, наверняка представлялось бы таким же страшным изъяном.

А вот неискушенный в теории литературы читатель, если и не разумом, то, что называется, нутром понял, почувствовал в этом эпизоде поэмы нечто на много более важное, чем просто перечисление действующих лиц по именам, воспринял то, что в теории литературы имеет право именоваться… художественным приемом. Самой ритмикой перечисления брачных пар автор прекрасно выразил то, что хотел – динамику развития свадебных событий. И все получилось занятно, коротко, по-свадебному музыкально, весело, чем, собственно говоря, лишний раз подчеркнут неподдельно глубокий демократизм произведения.

Главным и естественным выводом из содержания поэмы напрашивается один – о необходимости в стране, в ее экономической жизни, самых серьезных изменений, дабы исключить начавшееся бурное выращивание поколения жаждущих только потреблять, или, как говорится в поэме, “поколения едоков”. Недаром же главному составляющему элементу экономики – труду, весьма и весьма нелегкому, но крайне необходимому сельскому труду в поэме отведено, можно сказать, весьма почетное место. И, что очень важно подчеркнуть при этом, ни одно место с описанием в поэме труда не требует, как это нередко бывает, особого сосредоточения усилий для его прочтения.

Известно, что в картинах настоящих мастеров живописи следы работы кистью не заметны, видны только изображения объектов, события. В поэме “Перегоны” строки о труде звучат как гимн усердию и особенно мастерству. Читаются они, как и вся поэма, с неослабевающим интересом, легко, свободно, а в душу западают глубоко и надолго.

Как ни в каком ином месте, здесь в подтверждение сказанного очень хотелось бы привести великолепные строки из самой поэмы. И все же я воздержусь и из-за ограниченных рамок статьи, а еще больше – из-за нежелания лишать читателей удовольствия быть первооткрывателями в поэме прекрасного и интересного. Но афористически звучащий главный, можно сказать, вывод автора о труде все же приведу:

“Особо удалось автору, – пишет Г. Ефременков, – “воскрешение” детского мира крестьянского сына – с постоянным, обязательным, “не понарошку”, а необходимым семье, посильным (хотя и не особенно щадящим) производительным трудом; естественное без затей и умолчаний познавание окружающего его вещественного и животного мира, мира природы, откровения себя как частицы всего сущего.

Сельский, кубанский быт 30-х годов с безостановочным круговоротом сельскохозяйственных работ; трагичное, “на крови”, крушение извечного в политике и в психологии; “перекосы” коллективизации и беды бездушного администрирования; народные суеверия и “балачки”; песни, шалости, игрища и немудреные развлечения – все пропущено через непосредственность незамутненного всезнающим опытом детского восприятия”.

Вполне равнозначное труду место в поэме отведено автором досугу, отдыху сельских тружеников. И это, видимо, вполне справедливо: люди работают не для того, чтобы работать, а чтобы лучше удовлетворять свои другие потребности и, в частности, чтобы отдыхать, веселиться. Именно ради этого, труженики и особенно молодежь Копытовки и ее хуторов отдавали всю свою энергию, действуя по формуле:

Поэма дает читателю прекрасные возможности с натурной осязательностью познакомиться с картинами ночных гуляний станичной и хуторской молодежи, с их песнями, частушками, припевками, переплясами и “провожанием” влюбленных порой аж до самого начала нового рабочего дня; наблюдать картины предобеденных и особенно праздничных массовых купаний хуторян в реке, изображенных поэтом с душевной теплотой и легким юмором, чему способствовало само расположение в близком соседстве (через жидкую стенку камыша) двух лагерей купающихся – мужского и женского; и наконец, поучаствовать в больших общехуторских игрищах, описанных автором также с особой яркостью и даже, можно сказать, лихостью.

При всем этом, особое слово хочется сказать о песенной составляющей досуга сельских тружеников. Дело в том, что пение, особенно хоровое, всегда было важнейшим элементом вековых культурных традиций казачества. Очень велико мое желание, чтобы читатели по достоинству оценили поэтическое мастерство автора в описании этой традиции. Ради этого я готов даже отказаться от взятого на себя ограничения и прибегнуть к цитированию из поэмы. И тем более, что уверен: от повторного восприятия того, что вызвало однажды в нашей душе ощущение прекрасного, положительные эмоции только усилятся.

Вот строки поэмы о станичном хоре:

Не правда ли, размышления рассказчика, навеянные хоровым пением, заставляют и читателя отвлечься от всего, что существует, что совершается вокруг, и философски задуматься над чудом человеческого бытия? А вернувшись к поэме, снова оказаться в вихре игр, переплясов, припевок, частушек и т. д. и т. п.

Мной приведена всего крохотная толика из описаний того буйства молодежной самодеятельности, которое выплескивалось в местах станичных и хуторских гуляний, но и по ней с достаточной определенностью можно судить о высоком мастерстве автора в деле изображения этого буйства.

Красной нитью через всю поэму проходит тема истинно мужской дружбы двух сначала подростков, затем юношей и, наконец, воинов-защитников Родины Лешки Гвозденко и Женьки Чепурнина, а также тема их первой самой глубокой и чистой любви к одной и той же девушке Даше Ярковой. Способам разрешения их любовных проблем, как и общих молодежных проблем, получивших отражение в поэме, не грех было бы поучиться и нашей теперешней молодежи.

Немало строк посвящено автором и любви людей весьма не молодого возраста. Коротким счастьем в пожилом возрасте была озарена любовь между обнищавшей казачкой депутаткой первого станичного совета вдовой Меланьей Голан и прежде мастеровым человеком из иногородних (“гордовиков”), а после партизаном и коммунистом высокой моральной чистоты Архиповым. Счастливой с самого начала и до глубокой старости изображена любовь главных героев юношеской романтической поэмы Гвозденко и Чепурнина – Екатерины и Самсона, обретших по воле авторов от сокращения взаимных обращений – несколько странно звучащие для русского уха имена Вохт и Втея. Изображены любовные истории пожилых людей с большой теплотой и тактом.

Великая Отечественная война явилась самым большим судьбоносным событием в жизни граждан страны, родившихся в первой половине нашего ХХ столетия и ранее, и в поэме этот факт получил впечатляющее отражение. Именно этому поколению своих земляков автор и посвятил свою поэму.

Особенно трогательно описан в поэме уход молодых ребят станичного оркестра 8 мая 1941 года в Армию, а по сути дела – на войну, которая стала фактом всего через сорок три дня. Словами рассказчика-ветерана автор вспоминает об этом так:

В заключение той прощальной ночи оркестр исполнял танго “Не уходи”. Но случилось так, что очень скоро, вопреки настоятельно звучавшему тогда призыву ушли из жизни очень многие и из числа оркестрантов, и из числа танцевавших прощальное танго. А еще ушло очень и очень многое из жизни и тех, кому суждено было все-таки дожить до победного конца войны. Последние строки из воспоминаний о деталях того далекого прощального события в устах седого ветерана войны звучат так:

Из баек Старого Дрючка читатель узнает, как о боевых делах станичников на фронтах войны, так и о героических событиях военной поры в самой Копытовке, причастными к которым оказались и самые юные ее жители. А все это – и копытовские фронтовики, и десантники, сброшенные на Копытовку, и местные истребительные противодесантные отряды, и местные партизаны, и по-своему боровшиеся с фашистами подростки – все это люди, общую характеристику которым поэт выразил словами: те, “в ком сильнее страха совесть, могущественнее смерти долг”.

Отмечая художественные достоинства поэмы, хотелось бы, кроме отмеченных уже ранее впечатляющих общего плана зарисовок труда и отдыха станичников и хуторян, сказать о целом ряде других фактов и эпизодов из их жизни, изображенных автором порой как бы мимоходом, но изображенных так, что след от встречи с ними в памяти читателя остается основательный и надолго, благодаря их особой, почти осязаемой образности.

Так при одном только упоминании о поэме “Перегоны” у автора этих строк без всякого напряжения памяти, самопроизвольно, подобно бегущим кадрам телеклипа, перед глазами возникают: то поединок казака Голана с необъезженным жеребцом, то девушки в обществе леших, то схватка красноармейского разъезда с мифическим чудовищем жовтобрюхой, то над тихой жизнью хуторков проплывающий аэроплан и убегающие от него в укрытие куры, то пик знойного полудня в хуторском дворике, когда возникает такая тишина, что “за сотню метров услышишь, как жужжит пчела”, то “эскадрон” мальчишек-истребителей “пустоцвета” на огородных грядках, то семейный “джаз” Чепурниных и история с “бунтом” балалаечника, то закопанный в землю девками матершинщик Филя, то перевозка на хутор молотильных агрегатов, то попытка арестовать коммуниста Архипова, то “богатырским сном мертвецким” спящие воины-победители на улицах поверженного Берлина, то эксперимент мальчишек Лешки Гвозденко и Женьки Чепурнина с вызовом на свидание настоящего живого черта, то встреча в степи пастушка Самсона с городскими девушками, то идущие на “волшебную” свечу кладоискатели… Иными словами, смена в памяти читателя созданных автором поэмы зарисовок из самых разных областей жизни казачьей станицы и ее хуторов имеет тенденцию быть бесконечной, вернее, продолжаться до полного исчерпания всего содержания поэмы, произведения воистину энциклопедического плана. Как видно, именно здесь мы имеем случай, когда, говоря о качестве изображения фактов действительности, без всяких оговорок употребимы выражения: “Один другого лучше”, “Все – лучше”. А это значит, что автор может быть доволен: неоднократное обращение читателей к тексту поэмы, к ее образам (я – из числа таких именно читателей и уверен, что таких будет множество) может свидетельствовать только об одном – о незаурядном поэтическом таланте автора “Перегонов” и о самых высоких художественных достоинствах созданного им произведения.

Один из читателей в своем отзыве обратил свое внимание на то, как удачно заключительные строки стихотворения “Ласточка” (из тетради стихотворений А. Гвозденко, приложение к главе 21) передает концовку щебета именно этой птички:

Внимание читателя именно к этим строкам стихотворения для нас важны еще и тем, что, кроме действительно замечательного примера звукоподражательной образности, упомянутым стихотворением отражена еще и та жуткая трагическая правда, что ведь многие многолюдные кубанские станицы были буквально опустошены страшным голодом зимы 1932–1933 гг.

После ознакомления с упомянутым замечанием читателя я стал строже относиться к себе в смысле оценки пусть еще не вполне совершенных, но, как оказалось, о многом говорящих стихов из тетради А. Гвозденко.

А приведенный пример звукоподражательной образности вызвал в моей памяти и другой, не менее изящный, которым мне тоже хотелось бы поделиться с будущими читателями. Он использован автором в том месте поэмы, где речь ведется о “дрите” – желтой, зависающей в одной точке над цветком или над животным мушке с длинным хоботком-“жалом”, обладающей раздражающим (особенно для коров) жужжанием высокого звенящего тона. Подражая именно этой мушке, или, как говорит автор “занудным звоном в зной дразня” стадо, хуторские пастушки действительно могли иногда заставить взбрыкивать и разбегаться из стада по своим дворам всех животных.

О незаурядном таланте автора, создавшего большую лирическую казачью поэму, говорит, по моему мнению, еще и насыщенность ее текста афористически звучащими строками. Некоторые фразы поэмы, как, например, “шось по-ученому бурдять” и “шукай, шукай”, уже стали привычными шутливыми поговорками в общении первого круга читателей поэмы, познакомившихся с произведением еще в машинописном виде и в газетных публикациях. Можно надеяться, что многие подобные строки поэмы войдут в широкий речевой оборот наших граждан, когда поэму смогут прочитать все желающие. Приведу лишь некоторые:

Есть и многие другие подобные выражения, рассеянные по всему тексту поэмы, а часть их представлена даже целым разделом “Тетради стихотворений Гвозденко”, именуемым “Короткие истины”.

Даже не весьма тщательный анализ использованных автором поэмы изобразительных средств убеждает нас в том, что поэма “Перегоны” обладает энциклопедичностью не только по широте охвата отраженной в ней действительности, но и по количественному использованию автором средств художественного ее отображения. А все это вместе делает произведение Е. Федорина весьма и весьма реалистичным и рельефным памятником нашей с вами совсем недавно ушедшей в историю эпохи; хорошей, плохой ли, но нашей с вами, правдиво отображенной. И в этом несомненная большая заслуга автора.

В заключительной части статьи хочется отметить еще и то достоинство поэмы, что адресована она именно массовому читателю. Это убедительно подтверждается тем, что автор ее не стал придерживаться многократно уже дискредитировавшей себя моды некоторых по существу лжепоэтов – писать стихи не из правды самой жизни, а вымучивать их из собственного “я” при пустопорожнем содержании личного жизненного опыта, но с тупой верой в лживую формулу “чем менее понятно, тем солиднее”.

Автор “Перегонов”, как он и сам говорит об этом, действительно не стал “словоблудия строками читательский портить слух”, а, ценя “вечное живое, чего нельзя ломать, нельзя терять”, написал поэму в стиле прекрасного классического легко читаемого русского стиха, понятного всем и каждому. Это, безусловно, не может быть не оценено читателями, давно не встречавшимися с такими простыми, понятными и глубокими по смысловому содержанию стихами.

Значительную часть объема поэмы “Перегоны”, как и отмечалось уже, составляют диалоги непринужденно беседующих или спорящих между собой наших сограждан, когда разговор идет, что называется, по воле случая, но зато всегда отличается удивительно незаметными плавными переходами от одной темы к другой. Именно так читается вся поэма – в полном соответствии с пожеланием автора, высказанным в обращении к читателям:

Завершив чтение довольно емкого произведения, мы не испытаем, однако, как это бывает в иных случаях, своеобразного удовольствия от того, что все – позади, книга прочтена, и не поспешим отложить ее в сторону, а, наоборот, какое-то время испытаем даже некоторый душевный дискомфорт от сознания, что вот все уже и закончилось. Потом нас успокоит сознание того, что книга-то ведь вот она, рядом, и в любой момент можно вернуться к ней, перепрочесть что-то, а что-то и “допрочувствовать”.

А еще после прочтения “Перегонов” нам предстоит почувствовать, сразу или потом, что мы, говоря словами автора, хотя и “те же, но и не те уже”, что что-то в нас все же изменилось. Пусть даже всего чуть-чуть, но все равно изменилось и, безусловно, к лучшему: прибавилось добрых чувств к людям, к их труду, к нашему прошлому, ко всему, что нас окружает.

В заключительном слове поэмы автор высказал свою надежду в том смысле, что сочтет высокой оценкой своего труда, если читатель “хоть раз прервет поэмы чтенье, чтоб в жизни свой осмыслить путь”. Полагаю, имеется достаточно оснований, чтобы такое случилось с каждым читателем поэмы и притом неоднократно.

Новинку в литературе (а что поэма Е. Федорина “Перегоны” является серьезной новинкой в нашей литературе, как по форме, так и по содержанию, это – факт бесспорный) нам оценить теперь в полной мере, может быть, и не удастся. Но пройдут годы, и обо всем, что представлялось для современников самым обыденным, останутся только косвенные свидетельства официальных архивных документов. Только ни в каких официальных документах не сможет сохраниться одно – дыхание жизни, живые общения и чувства ушедших современников, самим фактом существования которых создавалась история и вошли в жизнь отраженные в поэме события. Вот тогда только произведение Е. Федорина, несущее в себе живое дыхание и чувства ушедших поколений, будет оценено сполна. Смею утверждать, что оценка эта будет очень высокой – как талантливого, реалистического, объективно отразившего свою эпоху художественного произведения.

Да, такую вот книгу, уважаемый читатель, вы держите сейчас перед собой. Берите ее, читайте! Вас ждет приятное во всех отношениях чтение. А еще – высокое духовное удовлетворение от прочитанного. А вместе они наверняка повелят вам иметь у себя такую книгу всегда.

Г. М. Легошин, член-корр. РЭА, профессор АВН, КТН.