Читать книгу Перегоны. Часть 1 - Евгений Дмитриевич Федорин - Страница 5

Со стороны юго-востока

В край этот прибыла река,

Где, повернув на север строго,

Про глубину забыв пока,

Текла прямой, широкой лентой.

С версту прямой. А там опять

К востоку шла дугой заметной

В степях раздольных погулять.

На встречу с голубой подковой

Упрямо с западных степей

Спешил веселый родниковый

В шаг шириной всего ручей.

За вкус воды и нрав игривый,

Пусть той воды в нём сам пустяк,

Его назвали здесь красиво —

Добренька, попросту – Ревчак.

Ревел ли он и впрямь когда-то

Иль Ревчаком шутник нарёк,

Но каждый был не прочь близ хаты

Иметь подобный ручеёк.

Ревчак в ранг речек не годится,

Но, как и Ея, нес в себе

Немалое в судьбе станицы,

В судьбе всех нас, в моей судьбе.

Руки художника достоин

Сюжет тех лет: с кнутом в руке,

Мальчишка в шляпе из соломин

Пасет гусей на Ревчаке.

Для детворы Ревчак был грядкой,

Где, как рогоз, и мы росли,

А наши корни – пальцы, пятки —

Не вылезали из земли;

Где дружба “вечная” и драки;

Где мы гуртом то лепим гать,

То ползаем в грязи, как раки,

Чтоб раков в норах добывать…

Теперь случись увидеть глазу

Там затвердевший детский след,

И сердце вздрогнет как-то сразу:

Не мой ли с тех далеких лет?

Там, где Ревчак впускала Ея,

На побережьях левых двух,

Спал в травах, щедро зеленея,

Нетронутый широкий луг.

Как раз у этой Еи части

В один известный миру час

На счастье нам и на несчастье

Станица наша началась.

Здесь первые и встали хаты,

Ну и, конечно ж, неспроста:

И огород – всегда богатый,

И рядом – выпас для скота.

Меня к дворам тем, первым, ныне

Влечёт особенно один —

Где жил, почти посередине,

Мой дед Никита Чепурнин.

В числе переселенцев первых

Его был прадед или дед.

Но двор… ведь он донес, наверно,

От тех начал какой-то след?

Второй и третий хат порядок

Обосновались выше чуть,

И уж вдоль тех и хат, и грядок

Пролег станичный главный путь.

Первоначально до Добреньки

Дорога шла, до Ревчака,

Хоть, впрочем, бравым казаченькам

Что на пути большом река?

А тут – ручей одношаговый.

Вброд ехали, мостили гать,

Но берег правый ревчаковый

Стремились тоже заселять.

И там влеклись все тоже к Ее,

К ее пустынным берегам,

Чтоб жить свободнее, вольнее,

Имея скот и выпас там.

Но заселялся все ж охотней

Левобережий угол – Кут.

Дворы, сараи, хаты плотно

В ряды выстраивались тут.

У главной улицы станицы,

На самой площади большой

В свой час надежно разместиться

Успела церковь – Храм святой.

На каждого взгляд мудрый, строгий

Глядеть стал из-под куполов,

Повелевая верить в бога,

Молясь, креститься вновь и вновь:

Под звон к заутрене, к обедне,

К вечерне, по усопшим звон…

Роль веры, в общем, не последней

Была в казаках испокон.

То общею легло печатью

На быт станичников и труд:

Боязнь греха, боязнь проклятья

Смиряли верующий люд.

Хоть, впрочем-то, не в полной мере:

Ведь жив, твердят, и сатана;

А в ком искус сильней, в ком вера,

Потом увидится сполна.

В двухстах саженьях от впаденья

Добреньки в Ею, где река,

Омыв станичные владенья,

К востоку сдвинулась слегка,

Открыв пути к целинным землям,

Века дремавшим а рекой,

Лег мост, по-тутошнему – гребля,

Всему свидетель первый мой.

Любой въезжающий в станицу,

С моста поднявшись на бугор,

Знал риск немедленно вломиться

В высокий и глухой забор.

Отселе – влево или вправо,

Дороги прямо дальше нет.

Тут жил и знал за это славу

Ерош Самсон, второй мой дед.

Сейчас про деда – это к слову,

А главной мыслью было тут —

Сказать про мост, про ту основу,

Что всех влекла селиться в Кут,

Ибо дотоле за рекою

Одна таинственность жила.

Казалось: вот, подать рукою,

Но коротка рука была.

Красна весна – лиха дорога,

И доберись ты в те места,

Где есть земля и даже много,

Но к ней – ни брода, ни моста.

Туда мостили, правда, кладки,

Но то – чтоб двигаться пешком.

А много ли притащишь с грядки

На собственном горбу мешком?

Порой и вброд переходили,

Так то ж с подводою пустой.

А нагрузи – застрянешь в иле

И уж тогда хоть вечность стой.

Да, это точно, про телушку

Тут первый кто-то произнес,

Что стоит за морем полушку,

Да нужен рубль за перевоз.

И вот встал мост. Он – как дыханье,

Что врач больному возвратил,

Чтоб тот, забыв свои страданья,

Жить стал бы полной мерой сил.

За площадь с церковью и выше,

За атаманский скотный двор,

Тянулся с видом ветхой крыши

Зеленый сглаженный бугор.

Он – место высшее в станице,

Заметен здесь в округе всей,

И здесь резонно разместиться

Встречать непрошеных гостей.

Здесь, говорили, сам Суворов,

Объездив Еи берега,

Военным всматривался взором

В отроги этого бугра.

Пока придет пора лихая,

Здесь два стояли ветряка,

Друг другу крыльями махая

Всю жизнь свою издалека.

Хоть зов их был взаимным, частым,

Им не случилось быть вдвоем,

Ведь каждый с каменным упрямством

Стоял на месте на своем.

Вот так бывает, люди в гости

Всю жизнь свою друзей зовут,

А встретятся лишь на погосте,

Который, кстати, тоже тут,

Сейчас же вслед за ветряками,

Наш вечный дом и вечный двор,

Что звался здесь всегда гробками

И кладбищем с недавних пор,

Незаживающая рана Живущих всех – твоя, моя —

И боль за всех, ушедших рано

В холодный мир небытия.

Гробками Кут и завершался,

Начало взяв от Еи вод,

И между граней тех свершался

Всех здешних дел круговорот.

Все, в чем с рожденья до могилы

Нуждался смертный, было тут,

По мненью дедов. Тем и жили.

И тем был горд станичный Кут.

Ну, а всех тех, кто сразу стали

Искать удач за Ревчаком,

Жабинцами именовали,

Хоть жабы тут и ни при чем.

Намек был явный на лягушек,

Что и нехоженых тех мест

Терзали страшным гвалтом уши

Всем жившим рядом и окрест.

Различий же, хоть то и странно,

Искать никто не думал в том,

Как между сотским, атаманом,

Меж казаком и казаком,

Меж неимущим и богатым.

Коня ли, десять пар имей,

Мораль одна – тяни до хаты,

Умей вертеться, жить умей.

А жить по-разному умели,

Все люди разные не зря,

А по достатку – от Емели

До близкой челяди царя.

На скакуна, чекмень, папахи

Иной всю жизнь рубли копил,

Другой серебряные бляхи

И на чепрак еще лепил.

Но все считали, так и надо:

Есть рядовой, есть командир…

Туманил все церковный ладан,

И всех равнял загробный мир.

Другой резон: раз ты кутивец,

А он жабинец – бей его!

Тут чуть не всякий в драку ринется

Так просто, из-за ничего,

В том видя подвиг настоящий.

Понять же, что всему виной,

Никто не брался, хоть все чаще

Кут на Жабинку шел войной.

Или Жабинка объявляла

Крестовый свой поход на Кут.

И, к сожалению, немало

Кровавых схваток было тут.

Вот такова она Добренька,

И наперед поди открой,

Что предстоит ей помаленьку

Стать пограничною рекой.

Вставал вопрос о примиреньи,

Но оказался так непрост,

Что не помог его решенью

И вставший на Добреньке мост.

Открыв тот мост, “Ура!” кричали,

Горилки скопом напились,

А дня грядущего в начале

За мост мальчишки подрались.

Вопрос масштабный, интересный

Предстал пред ними в полный рост:

Да, мост построили совместно,

Но чей же все-таки он, мост?

Всем-всем, на что ни падал взгляд их,

Обычно кто-нибудь владел:

Мой конь, ваш двор, их палисадник,

Её телега, твой надел.

И небосвод – не исключенье.

Любой малец сказать бы мог:

Где синева, где туч паренье,

Где звезд несметные скопленья,

Известно всем, хозяин – Бог.

Считалась некогда ничьею

Земля за Еей на восток.

Когда ж в изгибе нижнем Ею

Мост долгожданный пересек,

Враз, прихватив саженьи мерки,

Станица вышла в степь сполна,

И вплоть до речки Кавалерки

Земля была поделена…

Эх, Кавалерка, Кавалерка!

Рассказ особый о тебе.

Вовек свеченье не померкнет

Твоих зарниц в моей судьбе…

Теперь вот – мост. А кто хозяин?

Сошлася дюжина ребят

И, взгляд друг в друга злой вонзая,

Острят, куражатся, грозят:

– Мост наш! Нэ трогайтэ пэрыла.

– Дывысь, яки воны швыдки!

Так мост мы вам и подарылы…

– Нэ улыбайтэсь, як цвиткы.

– Вы ж захватылы нашу зэмлю!

– А шо, вы ставылы там пост?

– И йе у вас за Ею грэбля,

На шо ж другый кутивцям мост?

– А цэ уже нэ ваше дило,

Нэхай йих будэ даже тры!

– Тэля вовка ковтнуть хотило…

– А ты получше нис утры.

– Тоби? Утру! Ну шо, злякався?

– Шукав конфэтку. Хочешь? На!

Тут взвизгнул прут, и началася,

Верней, продолжилась война.

Потом вступили в бой постарше,

А к вечеру того же дня

Дошло до сабель, конных маршей

И до картечного огня.

Потом задиры к пострадавшим

Шли ублажать тех чем-нибудь:

Прими, мол, с извиненьем нашим

И все обиды позабудь.

А если те не забывали,

И попадало дело в суд,

Тогда ответчики искали

“Магический, волшебный” прут,

Которым кто-нибудь когда-то

Спасал лягушку от змеи,

И так пытались от расплаты

В суде прикрыть грехи свои.

А кончилось ничьей хотя бы,

Вновь были стороны круты:

Одни другим кричали: “Жабы!”

И слышали в ответ: “Куты!”

Горяч народ, да вот, горенье

Куда девать, не находил.

А мост Добреньковский значенье

Свое, однако ж, проявил.

Шла в рост другая часть станицы.

А не кичился чтобы Кут,

Здесь всем своим обзаводиться

Да вровень с модою начнут.

Вот площадь – первая обновка.

Тут, право ж, есть где погулять,

Блеснуть рубакам джигитовкой

И мастерством барьеры брать.

Потом на площади на Новой

И церковь встала, словно гриб,

Чтобы внушать не только словом,

Что-де без Бога не смогли б.

За школой в качестве обновки

Пошли больница… и погост,

За ними – мельница-вальцовка

И через Ею Новый мост.

Боюсь, с рассказа бы такого

Не оказался б кто-то слеп:

Гляди, мол, делалось как много —

Не шибче ль нынешнего темп?

Вот почему для оговорки

Я выбираю здесь момент:

Враз сказки сказывают только,

Срок дел тех был сто с лишним лет.

Порой казалось, время стало

И сам богами проклят труд,

Так много лет Жабинка ждала,

Чтоб школа появилась тут.

Зато считалось всё здесь новым,

Как старым всё, что Кут имел.

И даже по делам церковным

Такой же шел водораздел:

Вы старой-де, мы новой веры.

Тот спор сам Бог бы не решил,

Ведь каждый, вслух молясь без меры,

Втихую столько же грешил.

Меж тем, в станице все теснее

Вставали хаты. До поры

Вдоль той широкой части Еи,

Где встали первые дворы.

С годами ж люди все смелее

Шли жить на новые места,

Особенно, когда на Ее

Две гребли встали – два моста.

Вдоль выходов дорог-проселков

Цепочки потянулись хат,

И едущих станица долго

Могла встречать и провожать.

Шли на Кущевку, Кавалерку,

На Шкуринскую, вдоль реки,

На Уманскую, по Добреньке

Разрозненные хуторки.

Верстах на двух, где плавно Ея

Свой завершала поворот,

Дворы к ней жались всё плотнее,

Как бы намеренье имея

Шагнуть за речку прямо вброд.

Порядок улиц, их основа

Здесь нарушалися сполна,

Как будто след речной подковы

Был от удара скакуна.

Коня здесь явно надлежало

В огромнейший представить рост,

Но что станицы в том начало,

Детишки верили всерьез.

И про соседей – в том же роде:

Доступней детям мыслить так,

Что шкуринцы все в шкурах ходят,

В кустах кущевцы хороводят,

Все кисляковцы пьют кисляк.

Одной лишь улицы центральной

Бег был воистину прямой.

Здесь, говорят, первоначально

С Кущевки и до Крыловской

Вести железную дорогу

Намеревались. Только вот

Станица подняла тревогу:

Детей порежет, птицу, скот…

Строители, увы, молчали

И дело делали свое:

Все дальше трассу размечали

И стали отсыпать её.

Но коль уж доводы иссякли,

Ответ строителям был прост:

Все казаки – в ружье, за сабли

И их прогнали… за семь верст.

Туда, на станцию, теперь мы

И поспешаем к поездам,

Порою сетуя наверно:

У предков подкачали нервы,

А путь неблизкий мерить нам.

Но не осудим предков чести:

Здесь город встанет в некий час,

И уж тогда как раз на месте

Вокзал окажется у нас.

Пускай не в прежнем смысле город,

А агро-город, город-сад,

Но будет он и даже скоро

На свой красивый новый лад.

Еще о том я думать смею.

Здесь будет и речной вокзал.

И совместит названье Ея

В себе фарватер и канал.

Ил вековой на удобренье

Возьмут поля с речного дна,

А родниковых струй теченье

Вернет глубины все сполна.

В пору жестоких суховеев,

Придя в поля издалека,

Их влагой доброю своею

Напоит досыта река.

По глади водной, словно птицы,

Помчат моторы тут и там —

Или в соседние станицы,

Или к азовским берегам…

Да, будет так. Клянусь веками

Судьбы всех нас, своей судьбой!

А ошибусь… что ж, бросьте камень

Тогда в могильный холмик мой.