Читать книгу Рассказы москвича - Евгений Дудкин - Страница 2

Солнечным майским утром Женька, которому осенью предстояло пойти в школу, вместе с родителями и старшим братом в электричке на праздники ехал в Жуково. Родители обсуждали тему переезда на лето из Москвы в Жуково, брат, с газетой «Советский спорт» на коленях, прищурившись от солнца, смотрел в окно. Только что по вагону прошёл серьёзный дядька в чёрной железнодорожной форме и пробил компостером поданные ему отцом картонные, со спичечный коробок, билеты. Вслед за ним в вагон въехал на тележке безногий инвалид в выцветшей гимнастерке и хриплым, но громким голосом завёл «Гоп со смыком…» Ядреные слова были заменены более пристойными, но смысл был всем понятен. Мужчины улыбались, женщины отворачивались к окнам. Он не торопясь ехал по проходу, отталкиваясь от пола деревянными чурбаками, с достоинством кивал головой, когда подавали. На гимнастерке позванивали два металлических кружка – серый «За отвагу» и желтый со Сталиным. Пахло от солдата махоркой и немного ржаным хлебом. На следующей станции мужики помогли ему перебраться в другой вагон и Женька услышал первые слова» На позицию девушка провожала бойца…»

В Расторгуеве вышли из поезда и железнодорожные пути пришлось из-за ожидавших отправления товарных составов переходить по мосту. Этот мост Женька невзлюбил ещё

лет с четырёх. Щели между деревянными ступенями были такими, что он боялся провалиться вниз. Конечно, приходилось преодолевать эту неприятность, но вцепившись в подол матери или галифе отца.

Но светило солнце, чирикали воробьи и уже внизу страх моментально улетучился. Тем более, что неподалёку, на горках, живописно усеянных соснами вдруг взревели, застреляли выхлопами моторы и по песчаным тропинкам помчались мотоциклисты. Они то взлетали вверх с пригорков как с трамплинов, то заламывали крутые виражи на поворотах, то давали газу на прямых. Стартовало очередное первенство по мотоциклетному спорту, которое проводилось в этой округе каждый год! Всякий мальчишка мечтал промчаться на двухколесном красавце также как и эти смелые ребята в шлемах и огромных очках и, особенно, по своей бы деревне, да на виду девчонок!

У Женьки был мотоцикл, но игрушечный, красный с синим, с сидящим на нем спортсменом, который тоже иногда, ведомый рукой ребёнка, с шумом носился, преодолевая разные препятствия, но только в московской квартире, мешая деду читать газету, а бабушке и маме заниматься хозяйством.

По дороге предстоял обязательный ритуал. Часть её было невозможно пройти не запачкав обувь. За ней среди молодых ёлок лежал совсем маленький сырой лужок с изумрудной травой. Здесь обязательно останавливались и отец тщательно возил ногами по траве, счищая глину с ботинок.

Дальше был мост через Битцу. Речка уже вошла в берега и тихо несла свои серо-зеленые воды от Москвы к Пахре. Водоросли тихо извивались по течению, кое-где из потока поднимали свои ещё нераскрывшиеся головки лилии. На мосту можно было покачаться. Металлические листы, которыми он был накрыт, немного пружинили и трудно было пройти, чтобы не воспользоваться этой особенностью.

Потом шёл подъем на холм, увенчанный памятником деревенским, погибшим на войне. Звезда на шпиле, доска с фамилиями, часто одинаковыми, но с разными инициалами, венок с искусственными цветами и букетиком первых весенних. С холма открывалась панорама живописных окрестностей. На склоне среди редких кустов кое-где можно было рассмотреть, если постараться, норы, в которых, как говорили, могли жить лисы и даже волчата. Что касается последних, то это – вряд ли, а лисиц действительно видели.

Женька уже немного подустал, но уже начиналась деревня и идти стало веселее. Слева от дороги зеленели озимые и тарахтел трактор, а справа шли сплошные фруктовые сады, окутанные белыми и розовыми облаками цветения.

У колодца, который стоял аккурат напротив бабушкиного дома, немного отклонив голову назад, стоял дед в клетчатых штанах и беседовал с соседкой. Вместе с бабушкой они приехали в Жуково днём раньше, чтобы истопить большую русскую печь и выгнать остатки накопившейся за зиму сырости из нежилого дома. Дом был большой, сложенный из брёвен и оштукатуренный снаружи. Он был поделён надвое – летнюю и зимнюю половины и имел огромный чердак под железной крышей. Широкое слуховое окно с частыми переплетами выходило на деревенскую улицу. Бабушка говорила, что, по рассказам родных, дом поставили лет 150 назад, по крайней мере, сразу после учинённого французами в деревне пожара.

Дед, Михаил Александрович Казанцев, по семейным преданиям был внуком князя Петра Щербачева. Князь увлёкся красавицей Евдокией Казанцевой, дочерью своего повара, женился на ней, у них родился сын Александр Петрович. Князь по делам поехал в Сибирь и там погиб – утонул в реке Тобол. Евдокия погоревала, а потом вышла замуж за управляющего московской типографией Сытина Алексея Ивановича Воронова. Её же сын, Александр Петрович, стал ювелиром, женился на Анастасии Никитичне (ничего о ней неизвестно, кроме того, что работала белошвейкой в каком-то ателье и шила мужские сорочки), у них было трое детей – Екатерина, Александра и Михаил. Семья жила в Столовом переулке в Москве.

Дед много чего видел за свою жизнь, на русско-австрийском фронте во время Первой Мировой войны служил в саперном полку, был, вроде бы, не только простым свидетелем боя красногвардейцев с юнкерами у Никитских ворот, чуть не загремел в лагерь в 30-е, когда с приятелем в трамвае неосторожно после посещения «Праги» под шафэ стал обсуждать процессы над Зиновьевым и Каменевым, в 41-м попал в ополчение, но перед самой отправкой на фронт из-за уже преклонного возраст был отправлен домой. Он много читал, поскольку работал наборщиком в Первой Образцовой типографии им. Жданова в Москве, вдобавок он просто был человеком интересующимся. Посему любил и поговорить – не держать же в себе все эти накопленные за многие годы знания. Делал он это не торопясь, степенно. Разговаривать с ним было интересно и сейчас соседка Галина Воханцева, скрестив на груди руки, внимательно его слушала.

Увидев выходивших из проулка своих, он заулыбался, подождал пока подойдут, поздоровался с отцом и братом, потрепал Женьку за чубчик, взял у дочери сумку, другой рукой подхватил ведро с водой и все вместе они пошли к калитке, за которой мелькал белый платок бабушки.

Бабушка, Анна Степановна, в девичестве – Курятникова единственный ребёнок у родителей, жила на два дома. (Все Курятниковы родом из деревни Жуково. Бабушкин прадед – Павел Фёдорович Курятников, прабабушка- Данилова, имени не помню. По линии Даниловых все были вояки, при царе Петре Алексеевиче получили потомственное дворянство, которое к середине 19 века было утрачено в связи с тем, что в семействе рождались дети исключительно женского пола, которые не имели права передавать это достоинство дочерям.

Ну, а дед бабушки – Андрей Павлович Курятников, его жена, бабушка Анны – Мария Артемьевна).

В холодное время жили в Москве у Никитских ворот, а на лето Анну привозили в Жуково. Её отец, Степан Андреевич Курятников, был крестьянином, но, судя по всему, с достатком. Зимой подрабатывал маркёром на бильярде в Охотничьем клубе. Дома стояли комоды красного дерева, венские стулья, фундаментальная, на станке, швейная машинка» Зингер», висело зеркало в богатой резной раме, ну и так далее. На старых фотографиях о достатке было заметно и по одежде главы семьи, и по внешнему виду жены и дочери, ухоженному дому. Кроме того, он мог себе даже позволить содержать квартиру (или дом?) в Москве, которую имела его жена – Мария Степановна, служила у какой-то артистки в Московском охотничьем клубе. Для дочери он оформлял подписки полных собраний сочинений классиков, покупал отдельные книги. Два сундука, один в Москве, другой в Жукове, были набиты ими. Большую часть книг у доверчивых хозяев украла и вывезла вороватая семейка дачников, которым на лето сдали часть дома. Но что-то, все-таки, осталось. Здесь были и «Война и мир», и Генрих Сенкевич, которого бабушка почему-то ценила, и Робинзон Крузо и ещё кое-что.

Дочь окончила Никито-Романовскую церковно-приходскую школу при Никитском женском монастыре, основанном ещё в 1534 году и достроенным в конце 16 века боярином Никитой Романовым, дедом первого царя из этой династии; ездила от школы в Константинополь, и, видимо, училась ещё где-то, судя по её гимназическому платью на фотографии. Дед познакомился с ней на Тверском бульваре, любимом месте прогулок москвичей. Через 2 года, в 1909 году, когда ему было 19 лет, а ей – 17, они поженились. Родила она ему пятерых детей. Два Шурика, 18-го и 20-го годов рождения, умерли в младенчестве от менингита. Ещё один сын – Владимир, в 41 году в 17 лет приписал себе лишний год и пошёл в ополчение, под Вязьмой был ранен, попал в окружение. Выходили его – мальчишку, монахини женского монастыря. Поправившись, поздней осенью он смог вернуться к своим. В дорогу монахини дали Владимиру миниатюрный медный складень. На трёх его створках были ювелирно вычеканены сюжеты из Библии.

Месяц Владимир был на проверке в фильтрационном лагере как «окруженец», потом призван в РККА и воевал на самой передовой до Победы в расчете 82-х миллиметрового миномета. Был четырежды ранен. Вспоминал кошмар боев за Будапешт. Закончил войну в Эстонии. В 1956 году погиб на охоте (случайный выстрел в руку из не поставленного на предохранитель ружья и большая кровопотеря). Две дочери, старшая Валентина, и Серафима – мама Женьки, слава Богу, прожили полную жизнь.

Анна Степановна в голодные времена Гражданской войны и безработицы в Москве переехала в Жуково, занималась сельским хозяйством, была даже председателем первого колхоза, ездила к Мичурину, привезла от него саженцы фруктовых деревьев. От работы и солнца была худая как щепка и смуглая. Деревенские, среди которых четверть были родственниками, её уважали, приходили советоваться по разным вопросам. Особенно часто заходили двоюродные сестры Софья и Люба. В середине 50-х вышла из колхоза и стала жить нормальной жизнью, занимаясь домом и своим садом.

За непоседливость и излишнее любопытство дед и бабушка Женьку иногда величали «неслухом» и «озорником», на что он совершенно не обижался. Во-первых, он не особенно понимал значение этих слов, а во-вторых, произносились они, как правило, с улыбкой. Так получалось, что его за всю жизнь никто из домашних и пальцем не тронул. В семье вообще скандалить или, тем более, распускать руки было не принято, точнее этого просто не было, как-то обходились.

Наскоро перекусив, взяв с собой ломоть хлеба, намазанный маслом и посыпанный сахарным песком, мальчик отправился обследовать «усадьбу». Он повоевал с желтоголовыми одуванчиками, срубая их прутом и представляя себя то Чапаевым, фильм про которого он с восторгом недавно ещё раз пересмотрел, то Александром Невским. «На задах» понаблюдал, как пастух на лошади и в брезентовом плаще с откинутым капюшоном щёлкал кнутом и грубым голосом» Но-о-о, пошли!» внушал колхозным коровам, что те обязаны ему повиноваться. Слов буренки не понимали, но выстрелов бича опасались и покорно шли туда, куда хотел пастух – на водопой.

Коровы давно протоптали вдоль всего бугра свои тропинки и теперь по ним неторопливо направлялись к реке. Этот бугор с июня покрывался кустиками малиновой и розовой полевой гвоздики («часиками»), а в сезон – ещё и шампиньонами, которые деревенские никогда не брали, но особенно славился он и овражки вокруг него земляникой. Ходили за ней с банками или литровыми бидончиками., потом варили варенье вкуса и аромата необыкновенных!

По проложенной по ржаному полю дорожке с заутренней из ермолинской церкви возвращались стайки старух с узелками в руках. Туда ходила и бабушка, даже пару раз брала с собой Женьку. Ему нравилось, особенно когда батюшка причащал из серебряной ложки сладким кагором и давал просфорку.

Через проулок, вечно разбитый колёсами тракторов и машин и наполненными водой колеями, он вернулся в деревню и направился к приятелю – Вовке Кузьмину, с которым не виделся с прошлого лета. Вовкин отец, дядя Петя, статный и веселый мужчина, по которым обычно сохнут девичьи сердца, был на войне, сейчас работал шофёром на приятно пахнувшем МАЗе с серебряным зубром на капоте, носил кожаную куртку, курил «Беломор», иногда до околицы деревни катал на своём самосвале деревенских ребятишек. Дядя Петя и его жена Антонина дружили с родителями Женьки.

По деревне ехала телега, на которой восседал дед старьёвщик-татарин с усами подковкой. Женька уныло проводил его взглядом. Ведь дома никогда не хватало тряпья, которое можно было бы выменять на великолепный серебристый револьвер-пугач, стреляющий пробками. Однажды Женька чуть не отнёс старьевщику бабушкино зимнее пальто на вате, но вовремя был пойман.

Повидаться с другом не удалось – позвала мама и послала в магазин за хлебом и молоком. У деревенского сельпо, который стоял наискосок напротив и немного на отшибе, женщины поджидали хлебовоза. По данным разведки, он уже показался на дороге из Ермолина и потихоньку начала выстраиваться очередь человек в пятнадцать, как всегда при этом возникали легкие недоразумения и короткие споры – «кто за кем». Бывало, что хлеба, который пекли в расторгуевской пекарне, на всех не хватало, поэтому люди испытывали легкий трепет.

Хлебовоз, неразговорчивый мужчина лет пятидесяти, отпустив вожжи смиренной опытной лошади, которая хоть с закрытыми глазами безошибочно прошла бы весь маршрут, неторопливо подъехал к магазину, открыл сооружённый на телеге обитый железом здоровенный короб и стал носить хлеб на деревянных лотках, фляги с молоком и в конце, к всеобщему одобрению, занёс ящик с краковской колбасой и (невиданное дело!) поднос с обложенным кусками льда брусок сливочного масла.

Внутри магазина было всегда прохладно, пахло хлебом и свежевымытыми полами. Очередь медленно продвигалась. Хозяйки покупали селедку «залом», сахар, хлеб, крупу, муку для пирогов, «постное масло» и, уже отходя от прилавка, спохватившись, почти каждая обязательно вдруг что-то вспоминала, возвращалась, докупала забытое и, как оказывалось, самое необходимое.

Женька купил молоко, несколько буханок хлеба – ржаной и пшеничный, состоявший из трёх спеченных вместе саек. Вкуснее этого хлеба Женька больше никогда не ел в своей жизни. На сдачу тетя Настя, продавец, в бумажном кульке ему отвесила две горсти конфет-подушечек, обсыпанных какао. О них был уговор с мамой. Настя была местная, никого, говорят, не обвешивала и деревенские ей доверяли.

За магазином у забора Новоселовых (сам хозяин был милиционером и однажды у колодца рассказал раскрывшим рты ребятам, как он обезоружил в ресторане на станции бросившегося на него с вилкой хулигана) на молодой травке в кружок расположились несколько мужиков из МТС в промасленных кепках и таких же спецовках. Закусывали консервами «Треска в масле», которыми были заставлены полки магазина, черными пальцами щепотью подносили к губам сигареты «Памир» и папиросы «Север».

Женька с ребятами тоже пару раз курил. Набрав сухих березовых листьев, забрались в заросли акации, свернули самокрутку и закурили. Дошла очередь до четырехлетнего Женьки. Он вдохнул дым и …очнулся в полу-обморочном состоянии уже в одиночестве. Компанию разогнала соседка – тетя Шура Лапочкина. Второй раз испробовал прошлым летом после изнурительной игры с мячом и любопытным названием, извините, «ж… попатеры». Длинной папиросой «Березка» (десять штук в пачке) угостил Колька Носов, старший на три года и смоливший несмотря на то, что отец периодически драл его за это ремнём. Придя в себя, Женька решил, что с курением завязано на всю жизнь (эх, если бы так случилось на самом деле!).

Дома ждал обед – чуть ли не полуметровая в диаметре сковорода с жареной картошкой из своего огорода, соленые огурцы и помидоры оттуда же, жирная селедка с гарниром из зеленого лука, нарезанная кружками все та же краковская колбаса. Дед с отцом распечатали четвертинку «Московской» (больше не употребляли – как-то этого хватало. Иногда вечерами, правда, могли выпить и своей вишневой наливки). Женька налегал на колбасу, которую весьма уважал и, несмотря на уговоры матери, лишь лениво ковырял вилкой картошку.

В завершение обеда дед спел кусок из арии» Да ведут потомки православных…» Отец, улыбаясь, пытался подпевать. Потом все разошлись. Дед улёгся пластом на кровати и, прикрыв от мух лицо газетой «Правда», похрапывая заснул. Отец ушёл вздремнуть в чулан. Нужно было отдохнуть перед завтрашним днём – предстояло перекопать огород под посадку картошки. Женщины остались за столом и договаривали о делах семейных. Женька выскользнул из-за стола и пошёл в сад, где его ждали важные дела. В заветном и уединённом месте у погреба нужно было лопатой выкопать укрепления для предстоящего сражения двух игрушечных армий, состоящих из трёх десятков оловянных и самодельных, из пластилина, солдатиков, танков из пустых спичечных коробков и артиллерийских орудий, сложенных из обрезков сучков подобия городошной фигуры «пушка». Снарядами служили прошлогодние жёлуди. Зная манеры внука, бабушка сурово предупредила, чтобы лопатой не задевал корни фруктовых деревьев.

Когда мальчишка заканчивал «противотанковый ров», лопата звякнула о что-то железное. На свет была извлечена ржавая коробка с полустертым изображением кокетливо улыбающейся девушки и надписями с «ятями». Женька уже раньше находил разные занятные вещи. В Жукове, на чердаке, под слоем сухих листьев и пыли, он как-то раз обнаружил трёхгранный штык, солдатскую артиллерийскую полусаблю и даже немецкий тесак со свастикой, который, видимо, с войны привёз дядя Володя. Тесак, как потом выяснилось, использовался раньше для забивания хряка, а потом за ненадобностью его забросили на чердак. Ещё раз там же он отыскал в закромах сундука великолепные красные футбольные бутсы и спартаковские гетры. На свет также была извлечена проеденная молью английская шинель оливкового цвета. Позднее были найдены артиллерийская буссоль (отец был капитаном-зенитчиком) и даже россыпь патронов для малокалиберной винтовки (опять же дело рук дяди Володи). У патронов выламывалась свинцовая пуля, а порох высыпался в скрученную из фольги ракету, которая затем поджигалась и направлялась на Луну. Жалко, что не хватало только Белки и Стрелки. С ужасом узнав в чем дело, мама остатки патронов выбросила к карасям в колхозный пруд.

Но сегодняшняя находка была необычной. В коробке оказались небольшой орден с красным крестом, Георгиевский крест, несколько старых медалей и серебряные монеты царской чеканки.

Коробку Женька отнёс домой и хотел припрятать, но был застукан дедом. Вместо нотации дед, рассмотрев коробку и её содержимое, вдруг невероятно возбудился, радостно тряханул Женьку за плечи, назвал молодцом и, воскликнув:" Нашлись, все-таки!», позвал бабушку. Увидев знакомые орден, крест и медали, она чуть не прослезилась.

В комнате собрались все домашние и за столом дед рассказал любопытную историю.

– От наших с бабушкой предков сохранилась только часть их военных наград. Остальные были утеряны или их прибрали к рукам, также как и отцовские разные драгоценные побрякушки, некоторые родственники…

При этих словах бабушка выразительно взглянула на оратора, мол, ротозей, ну, может быть, немного помягче. Была известна история, что в голодные времена Гражданской войны сестренка деда – тетя Шура или по-домашнему «Рыжая», прихватив эти самые побрякушки, рванула на сытый юг за продуктами, но за спекуляцию чуть не угодила в домзак. Когда вернулась, ни драгоценностей, ни продуктов при ней не оказалось. Вообщем, история темная.

– Так, вот, – продолжал дед, как бы не заметив взгляда жены, – две медали заслужил прапрапрадед бабушки по материнской линии – Андрей Степанович Данилов. Одну, серебряную, поручиком, когда ему было всего девятнадцать лет – за сражение с немцами, то есть, с пруссаками, при Кунерсдорфе, а, вот эту, золотую – уже майором, за победу над турками при реке Кагул. Этим орденом, анненским крестом под красной финифтью, за Итальянский поход в составе русской армии Суворова был награждён уже прапрадед бабушки – тогда подпоручик Александр Данилов. Было ему в это время всего семнадцать лет. Георгиевский крест и медаль с орлами уже по моей линии. Дядька моего прапрадеда – Василий, получил крест за геройство в войне с Наполеоном и назывался он тогда Знаком отличия военного ордена. Медаль «За взятие приступом Варшавы» с двумя орлами, большим двуглавым русским и на его груди еще одним маленьким, похожим на курицу, одноглавым польским. Прапрадеда моего, кстати, тоже Михаилом звали. Из простых солдат дослужился до прапорщика. Тоже воевал с Наполеоном и поляками. Имел кресты, но они пропали. Удивительно, что он тоже жуковский, из нашей же деревни. Вот, судьба! Да… О наградах Даниловых рассказывал отец бабушки, а о своих предках Казанцевых я узнал от своей матери. У неё под иконами эта самая коробка лежала и старый молитвенник. В нём какие-то листки с записями были. Куда он потом делся – не знаю. Но рассказ матери я запомнил точно. Так ли все было как рассказывали, я не проверял. Но что-то придумывать родне резона не было.

Дед достал из кармана пачку коротких, вдвое меньше обычных, сигарет «Южные», вставил одну в мундштук, закурил и пустил облачко ароматного дыма. Женька чихнул.

– В октябре 41-го года немец подошёл к Москве и пошли слухи, что он вот-вот её возьмёт. Эту коробку с наградами и серебром я запрятал между камней в погребе – не хотел, чтобы память о наших предках какой-нибудь «фриц» своими лапами марал. У деревни стояла одна из наших зенитных батарей 1-го корпуса ПВО и вела заградительный огонь. Немцы прорывались к Москве, а заодно бомбили мосты через Оку и Пахру, бронепоезд в Расторгуеве и элеватор в Бирюлёве. Сбрасывали бомбы и на зенитчиков, в том числе на 8- ю батарею, которой командовал твой отец, Женька. Несколько бомб упали на Жуково, сгорели несколько домов. Зажигалка и бомба упали в огороде бабушкиной подруги Бардиной Марии, которая живет через дом от нас. Ты, Жень, знаешь, какие у неё козы бодливые. Ещё одна, зараза, взорвалась недалёко от нашего погреба. Мы, как раз, во время налётов собирались в нем прятаться. Он осел и полностью разрушился. Сколько я ни искал в земле и камнях коробку, так и не нашёл – как корова языком слизнула. А вот, внук нашёл.

Дед допил рюмку, а остаток вылил Женьке на макушку – чтобы быстрее рос, как он говорил…

_______

В начале июня семья переехала в Жуково. Отец как всегда заказал такси для перевозки вещей, загрузили в него все необходимое, а главное – телевизор КВН и радиоприёмник

«Рекорд». Отец сел в кабину, Женька с огромным удовольствием залез под тент в кузов, и поехали. Особым шиком он считал проехаться на виду ребят по деревне. Друзья завидовали, но Женька был парнем добрым, бесхитростным (что иногда воспринималось ушлыми людьми за легкомыслие, а ему было на это наплевать) и в его плане было попросить шофёра на обратной дороге прихватить ребят, довезти хотя бы до «Постоянки» (ныне город Видное). Обратно вернулись бы бегом за пятнадцать минут. Не получилось – шофёр торопился, а, скорее всего, из-за своего жлобства – сверху получил от отца меньше ожидаемого.

Следующий день ознаменовался горестным происшествием. В жаркий полдень из соседнего села Ермолино вдруг донеслись звуки набата – звонарь бил в церковный колокол. Пожар!!! На пол свалилась зажженная керосинка. Женька с друзьями со всех ног бросился в Ермолино. Над селом поднимался столб дыма. Вокруг уже полусгоревшего дома суетились мужики с ведрами, соседи были наготове, плакала хозяйка, взрывались банки с прошлогодним вареньем, женщины отгоняли подальше мальчишек, так что поучаствовать в тушении им не удалось. Подняв столб искр, объятая языками оранжевого пламени, рухнула крыша. С включённой сиреной приехала красная пожарная машина. Пока тянули брезентовый рукав к колодцу, дело кончилось. Было очень жалко хозяев сгоревшего дома. Женька услышал, что они «бедные» и удивился. Говорили ведь, что не было ни бедных, ни богатых.

________

Под холмом, на котором расположилось Жуково, протекала тихая, метров десять шириной, речка Битца. Были в ней омутки, кое-где били ключи, поднимая наверх пузырьки воздуха. Под нависшими над водой кустами и в заводях цвели лилии. Ловили в речке полосатых окушков, плотвичек, иногда попадались щучки-карандаши, из-под коряг таскали раков. В ясный день на броде, по которому перегоняли стадо коров и переезжали телеги, на песчаном дне были видны стоявшие против течения и перебиравшие плавниками стайки пескарей, как известно, обитавшие только в чистой воде. Мама рассказывала Женьке, как зимой, когда Битца покрывалась льдом, она вместе с ребятами на коньках гоняла по всей реке. Летом же, наряду с мальчишками, она, рискуя расшибиться, храбро ныряла с высокой ветлы на «кругу, где речка расширялась и становилась глубокой. Каждое лето в конце июня, когда вода начинала прогреваться, объявлялся сбор и жуковские ребята, взяв лопаты, шли на речку сооружать плотину. Нарезался дёрн и укладывался поперёк реки в подходящем месте, но чаще перекрывался Жуковский ручей, протекавший по дну оврага и и впадавший в Битцу. Вода в ручье была холодной и чистой, в нем били десятки ключей. В самом широком месте он не превышал двух метров, глубиной метра полтора и весь был окружён кустиками душистой таволги. Часто отец, приехав из Москвы с работы, вместе с Женькой и мамой, взяв лейку и полотенце, шёл на ручей освежиться.

Водились в ручье усатые пескарики и раки. В прозрачной воде ребята находили «чертовы пальцы», ровно обкатанные с пол карандаша длинной каменные цилиндрики. Почти все они были одинаковыми, будто кто-то их рассыпал из одной корзины. Женьку особенно интересовали странные черные камешки с золотыми, сверкавшими на солнце, вкраплениями. Может быть, это и в самом деле были песчинки золота?

К обеду плотина была готова, с которой было удобно нырять. Не забывали делать в ней и «спуск», чтобы уходил избыток воды. За неделю ручей заполнял водоём и купались в нем до середины августа.

Вообще говоря, Женька очень любил воду. Но когда ему было лет пять, все как отрубило. Дачники взяли его на Битцу и, как всегда, все сразу полезли в воду. Шум, визг, игры, брызги! Мальчика и забрызгали ребята водой. Он задохнулся, отвернулся от этого водопада и почему-то ушёл на дно. Видно, попал в омут. Его закрутило, в глазах зелёная муть. Выдернул его из воды метрах в десяти под прибрежными кустами Васька Рыжий, приятель брата. Интересно, что никто кроме него не заметил внезапного исчезновения парня. После этого Женька долго не мог научиться плавать, всё вдоль берега рассекал. Проблему через несколько лет решил брат на всегда теплом торфяном пруду, прозванным «Аквариумом». Зазвал поплавать, в воде обхватил младшего одной рукой за талию, поплыл и коварно отпустил на самой середине пруда. Пришлось Женьке самому барахтаться по-собачьи до берега. После этого дело пошло.

С обеих сторон к оврагу, по которому протекал ручей, подступали поля с хлебом, овсом или горохом. Пару раз в начале 60-х по моде посеяли на них кукурузу и, удивительно, она вызрела также, как бывает и в более тёплых краях. Ребята грызли ещё не вызревшие початки, но больше любили совершать набеги на поле с горохом. Набив полную запазуху зелёными стручками, спасались от особенно не торопившегося объезчика. Ради баловства мальчишки залезали и в заложенный сразу после войны колхозный яблоневый сад, хотя у каждого в своём саду было по десятку этих фруктовых деревьев. Вот здесь, почему-то, объезчик спуску не давал. Рысью преследовал на лошади до последнего. В «плен» никого не брал, но страха напускал. Рвали от него, когда за спиной уже слышался стук копыт, только пятки сверкали. Бывало такое раз-два за лето, но запоминалось надолго.

В июле начинались походы за грибами в начинавшийся в километре от деревни через поле Жуковский лес. Ходили целой стайкой из девчонок и мальчишек с кем-то из взрослых. Гужевая дорога делила лес на две части. В левой на краю было побольше молодых ёлок и осин, которые потом плавно переходили в смешанный лес. Правая же в основном состояла из берёз, орешника и даже рябин. Опьяняющий, не передаваемый словами запах этого леса запомнился на всю жизнь. Исхожено много лесных троп от тайги Приморского края по пограничному флангу с автоматом до Западной Европы в качестве туриста, но ничего подобного Женька больше нигде не встречал.

Лес был не густой, чередовался с солнечными полянами, на которых можно было передохнуть, перебрать грибы. С севера на юг лес пересекал таинственный и глубокий Чесноков (или Каменный, как его называли местные жители) овраг, в котором обитала разная живность – зайцы, лисы, зачем-то заходили лоси, гнездилось множество птиц. Там всегда стояла тишина, было прохладно и тянуло в сон. Дальше овраг расширялся, его обступали поросшие лесом довольно высокие холмы, на которых в начале осени появлялись многочисленные россыпи черные груздей или попросту «чернушек». Кое-где из- под корней деревьев сочились небольшие ручейки. В лощине протекала речка, а за ней на высоком холме возвышалась дыдылдинская кирпичная церковь, построенная чуть ли не во времена Ивана Грозного. Речку питал своей водой ещё один, скрытый густым орешником, главный ручей, в котором били ключи, заключенные в деревянный сруб. По ступенькам можно было спуститься к этому крохотному озерцу, умыться, напиться чистейшей холодной водой.

Без грибов из леса не уходили. В корзинках всегда были белые, подберезовики, сыроежки, лисички, козленки, моховики, нередко – подосиновики. Так что, часто на стол подавались грибной суп, грибы жареные с луком и картошкой, а иногда и пирожки с грибной начинкой.

Запомнился Женьке один случай. Как-то в 1-м классе, в самом начале сентября, сразу после уроков он с мамой поехал в Жуково. Оставив сумки, они немедля пошли в лес. Было солнечно, сухо и тихо. Вглубь леса идти не решились, а прошлись по его краю. За час набрали десятка три или четыре великолепных больших и неповрежденных белых. В лес мама обычно ходила для прогулки и грибником, в отличие от отца, не была. Что её толкнуло в этот раз – загадка. Приехавший вечером с работы отец был изумлён результатом нашего стремительного броска и на следующее утро побежал по нашим следам.

В детстве Женька зимой в лесу никогда не бывал. Он мог себе только его представлять. Пищей для воображения однажды стал рассказ мамы. Бывало так, что иногда Рождество бабушка и дед с детьми праздновали в Жукове. Бабушка занималась готовкой, а дед вечером перед праздником, когда дети засыпали, шёл в лес и приносил оттуда ель. Ночью эту елку бабушка и дед наряжали старинными игрушками (какие-то из них сохранились до сих пор) и утром перед глазами проснувшихся детей представала волшебная сказка! Приходили родственники и знакомые. На столе красовались настоящая, своего копчения, ветчина, жареная птица, закуски, пироги.

После этого рассказа, Женька ещё больше зауважал деда. В морозную ночь, лишь звезды освещают дорогу, по пояс в снегу, не боясь волков и разбойников, идёт он по безлюдному лесу и выбирает елку-красавицу! Дед перед походом, может быть, и хватанул шкалик для согрева, ну а вы как думали? Храбрый был дед! Женька его, правда, немного побаивался. И вот из-за чего. В московской квартире ни душа, ни ванной не было – ходили в сторону Брюсова переулка в Чернышевские бани. Идти туда с дедом для Женьки было несчастьем. Дед так драл мочалкой тело мальчика, так скрёб его намыленную голову, что Женьке казалось, что он уже из бани не выйдет. Потом на голову выливались вперемежку несколько шаек холодной и горячей воды и наконец-то выходили в раздевалку. Но и там было несладко! До покраснения дед растирал внука полотенцем, а с головы чуть ли не снимал скальп. Пока дед неторопясь одевался, Женька разглядывал голож… ю публику. У одного на груди красовался красивый Сталин, у другого, к изумлению, ниже спины при движении кочегар в топку подбрасывал лопатой уголёк, третьему, из Театра оперетты, в открытой кабинке удаляли с пяток трудовые мозоли и делали педикюр, кто-то, завернувшись в простыню, читал газету, кто-то, отдыхая посла парной, просто сидел на деревянном диване и потягивал Боржоми.

На выходе дед одел на Женьку пальто, повязал ему на голову противный девчачий платок и натянул зимнюю шапку. Потом в буфете взял себе Жигулевского и соленых сушек, Женьке принёс в маленькой пузатой кружке сладкой фруктовой воды под названием «Крюшон». Когда остыли, вышли на морозную московскую улицу. Медленно падающий снег, как будто, пахнул молоком. Казалось, что ангелы возносят Женьку в рай. Дома, едва добравшись до постели, он моментально засыпал.

_______

В середине июля начинал активно клевать золотой карась в пруду, который образовался

в овраге неподалёку от колхозной фермы. Ферма состояла из двух больших коровников, в одном из которых обитал здоровенный бык-производитель и о котором среди жуковской детворы ходили страшные легенды, одной конюшни с десятком лошадей, которых ребята постарше, в том числе брат Женьки – Шурик, неоседланными гоняли на луг к реке в ночное, МТС с небольшой мастерской, весовой для автомашин с зерном и больших силосных ям, куда любили прыгать мальчишки и выбирать из скошенной сочной травы стручки нежного зелёного горошка.

На рыбалку, естественно, готовились загодя. Копали червей, замешивали тесто, готовили мякиш из белого хлеба, сдобренного подсолнечным маслом, проверяли нехитрые снасти. Ещё до восхода просыпались с первыми петухами. Один петух, помоложе, начинал орать часов в пять утра. Ему никто пока не отвечал. Проходило с полчаса и раздавалось басовитое «кукарекну» из соседнего курятника. Молодой молчал, прикидывал, а потом снова давал сигнал. В дело вступали остальные красавцы. Деревня оживала. Кто их знает, но каждый петух начинал отвечать сугубо индивидуально. Концерт продолжался до полного рассвета.

Собирались у колодца и почти бегом шли на пруд. Как ни торопились, но на самых удобных местах уже сидели рыбаки постарше. Женька был парнем не очень азартным, ходил за компанию и карасей вытаскивал редко. Но чувство полной свободы компенсировало радость рыбацкой удачи.

_______

Когда подходила пора, Женька очень любил бегать на поле, которое начиналось сразу за дорогой «на задах» нашей, как говорили, «усадьбы» и смотреть, как убирают хлеб. Когда шли комбайны и в кузова автомашин ссыпалось зерно, стоял какой-то особый завораживающий паренька дух хлеба, лебеды, пыли и бензина. Запомнилось, что в это время всегда стояла сухая и теплая погода, хотя уже был конец августа и впереди маячила осень.

_______

На Яблочный Спас бабушка взяла Женьку на службу в ермолинскую церковь. Взяв корзинку с душистой Мельбой, Коричными и Грушевкой, они двинулись в соседнее село. Попик освятил яблоки, окропил и мальчика.

В храме Женька долго не задержался и, оставив в нём бабушку, выскользнул на улицу. Никита-кукурузник и СМИ вещали, и это доходило даже до ушей ребёнка, что Бога нет, в чем, почему-то, парнишка сомневался, но из проповеди батюшки, облаченного в золоченые праздничные одежды, он ничего толком не понимал, а часто креститься и отвешивать поклоны, к греху, быстро наскучило.

Его внимание за церковной стеной привлекли могильные памятники, протянувшиеся несколькими неровными рядами до ограды. В основном это были выпиленные из белого известняка, уложенные на землю или вертикально вросшие в неё плиты разной формы. «Из такого же камня, наверное, строили Москву», – подумал мальчик, вспомнив недавно прочитанную и сразу полюбившуюся книгу Натальи Кончаловской» Наша древняя столица».

Памятники от времени уже стали покрываться мхом, многие надписи на них стёрлись. Но кое-что разобрать ещё было можно. Иногда читались знакомые фамилии, которые носили деревенские друзья Женьки. «Вот бы и моих предков найти» – подумал он и тут же остановился как вкопанный. Рядом с кустом сирени, благоухающей только что появившейся молодой листвой, чуть отдельно от остальных, на небольших постаментах стояли два могильных камня с ясно читаемыми надписями. Из них следовало, что здесь похоронены генерал-лейтенант и герой Бородина Данилов Александр Андреевич, 1782 года рождения и проживший 71 год; и майор Данилов Андрей Степанович, 1740 года рождения, почивший в году 1810-м.

Подошла бабушка, перекрестилась и что-то шепча стала убирать могилы, выдергивая вокруг кустики прошлогодней травы. По дороге домой она рассказала, что у церкви лежат те самые женькины предки, о которых говорил дед. Остальные покоятся на Ваганьковском кладбище, куда они сходят, вернувшись в Москву…