Читать книгу Собрание сочинений. Том 4 - Евгений Евтушенко - Страница 63

Я заблудился в лесах архангельских

с убитым тетеревом,

                                с ружьишком ветхим.

Я ветви спутанные собой расхряскивал

и снова мордой —

                            о ветви,

                                        ветви.

Природа мстила

                         мне,

                               онемевшему,

за то, что вторгся и покусился,

и мертвый тетерев,

                             смотря насмешливо,

из-под багряных бровей косился.

Лоснились глыбы,

                            круглы, как луны.

Все в паутине стояли сосны,

как будто терлись о них колдуньи

и оставляли седые космы.

Шли третьи сутки…

                               Не выпускала

меня природа из окруженья,

и сотни женщин

                         светло,

                                    пасхально

мне пели:

               «Женя!..»

                             И снова: «Женя-я…»

И я бросался на эти хоры,

а хоры двигались,

                            перемешались

и, обещая иные хо́лмы,

колоколами перемежались.

Но застревал я в болотном иле,

хватал руками одни туманы,

как будто женщины мне тоже мстили

за все обиды,

                    за все обманы.

К ручью лесному под это пенье

припал губами я, ослабелый,

на повороте,

                   где сбитень пены

качался странно,

                          как лебедь белый.

Вода играла моею тенью

и чьей-то тенью —

                            большой,

                                          косматой,

и, как два зверя,

                         как два виденья,

мы пили молча —

                            я и сохатый.

А лес в церковном своем владычестве,

дыша, как ладаном, сосновой терпкостью,

вставал соборно,

                          вставал готически,

и в нем подснежники свечами теплились.

Мерцали белые балахоны,

и губы, сложенные в молитве,

и пели хоры,

                   и пели хоры:

«Аве Мария!

                    Аве Мария!»

Но вдруг услышал я барабаны —

ладони чьи-то в них били люто, и вдруг бананы,

                         и вдруг бананы

на ветках сосен зажглись, как люстры.

По хвойным иглам неслись мулатки,

смеясь, как могут лишь дети Кубы,

и, как маисовые початки,

белозернисто играли зубы.

Под барабаны,

                      под барабаны

в сантахуановых лиловых бусах

северодвинскими берегами

ко мне на выручку шли барбудос.

И вдруг увидел,

                         почти что падающий,

как на пригорке,

                          за буревалом

в руках веснушчатых

                                 взлетали палочки

над красным крошечным барабаном.

А барабанщик —

                         чуть-чуть повыше

с восторгом слушающего барбоса,

рад,

      что не просит никто потише,

вовсю выстукивал марш барбудос.

И рядом девочки из школы сельской,

идя цепочкой по косогорам,

под рев лосиный,

                           под вскрики селезней

без слов мелодию пели хором.

Все исцарапанные о заросли,

они устали уже, как видно,

но этой песнею,

                        взявшись за руки,

меня искали

                   и знали:

                                выйду.

И закусил я до крови губы,

упав у вздрагивающего ствола.

Так

     своим голосом

                            песня Кубы

в лесах архангельских меня спасла.