Читать книгу Сочувствую ее темным духам… 13—21 - Евгений Гатальский - Страница 6

Но иногда нет.

Жизнь полна противоречий, не пытайся их понять. Все равно во всем не разобраться. Живи так, как хочется, никогда никого не слушай – все равно все они умрут. И ты умрешь. Пожалуй, эта одна из тех немногих вещей, о которой можно говорить с определенностью.

По крайней мере до тех пор, пока не открыли вакцины от смерти. Это было бы явлением небывалым, даже более значимым, чем изобретение машины времени. А то, что происходит сейчас, уже происходило. И произойдет еще не раз. И будет переосмыслено сотни раз. Своеобразная циркуляция постмодерна во времени.

Итак…

Гриверс, провинция Спелсер, город Лоудаун.

Во свое время Майкл и Саймон уже были неподалеку от этого города – когда приезжали за передвижной лабораторией Элиаса. Но тогда они не заезжали дальше указателя с надписью «Лоудау» с красноречивым граффити Сикстена Бейла. Тогда была их первая поездка в эре Становления, поездка неосознанная, под руководством Элиаса, в компании нервного Клода и бесчувственной Эми.

Но…

Клода здесь нет, Эми тоже, а изобретатель шокирующей своими возможностями машины оказался под арестом. В Лоудауне только двое – Майкл и Саймон. Их взгляды направлены в одну сторону, идеи их рациональны, и рациональность эта скрыта под их напускным – но таким искренним – безрассудством.

Они приняли решение податься в Лоудаун, чтобы не пересекаться с Клодом и Эми. Саймон ссылался на нервозность Клода и общую унылость его взглядов, а Майкл… он тайно возжелал, чтобы Эми не увидела его таким, каким, скорее всего, он станет в стране пороков под руководством своего верного ориентира, который без пороков просто не мыслим.

Он станет грабителем. Он будет воровать у гробовщиков, электромагнатов, простых богачей, просто у тех, чьи рожи хоть на мгновение покажутся ему отвратными. Оппозиционер Престон не был случайностью или порывом, решил Майкл. Он был первой жертвой.

Лучше оставить рожи богачей в стороне – потому что в Гриверсе отвратительных рож хватало и среди бедняков. Сама себя ненавидящая чернь, готовая нырять с головой в дерьмо по первому же указанию своего правителя всегда вызывала у Майкла особенно сладкую ненависть. Одной короткой прогулки по Лоудауну хватило Майклу в полной мере осознать сладость своей ненависти. Вонючая внешность, рваные штаны, страшные проститутки, полуголые наркоманы с пустыми глазницами, длинноухие и близорукие мужики, от которых воняло смесью дерьма и дешевого курева… При всем при этом Майкл не мог оценить общую, словно по сговору, мизантропию, что витала в лоудауновском воздухе. Все жители этого паршивого города ненавидели друг друга по определению – за свою нищету, за свою вонь, за сам факт своего существования. Чтобы не выделяться из гриверской толпы, просто достаточно ненавидеть все живое и неживое, что окружает тебя. Мизантропичное население Гриверса, был уверен Майкл, ненавидит его и Саймона за их выделяющуюся из общей картины, не загаженную, а по меркам лоудауновца и вовсе роскошную одежду. Но Майкл и Саймон были рады с процентами вернуть местному населению все их ненавистные взгляды.

«Пусть меня ненавидят все на свете» – думал Майкл с некой странной гордостью в своей походке. – «Лишь ненависть одной, той самой, станет для меня убийственной…»

Кроме населения, неприятным впечатлением для Майкла стали ползучие большие насекомые – странные, пятнистые, вызывающие болезненное сжатие в желудке… «Если наш мир – матрица, то она чересчур извращенная» – сказал про насекомых Саймон и раздавил одного из них ногой.

По обоюдному желанию они решили опробовать местный общественный транспорт, а именно – фиолетовые автобусы с роботами-водителями, чьи лица выглядели еще тупее, чем пропитые рожи лоудауновских мужиков, так что Майкл и Саймон нисколько не удивились, что автобус дважды врезался в один и тот же столб. Водитель казался новичком, впервые севшим за гоночный симулятор – так что нечего удивляться, что кроме них двоих в автобусе никого не было. Грязные полы ржавых автобусов не то, чтобы удивили, зато удивили разбросанные на полу использованные шипастые презервативы – что невероятно обрадовало Саймона.

– Если мне удастся заполучить Литовку – а я знаю, что ее заполучу – то я трахну ее прямо на этом полу. Превращу ее в чайлдёртку1, так сказать.

Тут же им бросилась в глаза надпись, выведенная, судя по всему, кровью – «Грид сосёт».

Майкл и Саймон переглянулись. Саймон презрительно процедил:

– Как же это отвратительно!

– Что? Это же Грид, он наш враг.

– Это само собой. Он явно мразь, равно как и остальные политики. Но отвращает меня не Грид, не кровь, которой его имя было выведено, а эта надпись, сама по себе. Это, своего рода, его антипропаганда. А я ненавижу любую пропаганду. Любые лозунги. «Пусть все пропагандисты сдохнут» – вот мой лозунг.

«Деструктивное мнение от деструктивно мыслящего в деструктивном мире» – подумал Майкл, но ничего не сказал – он, почти как и всегда, был полностью солидарен с мнением Саймона.

Характерным знаком, показывающим Майклу, насколько деструктив укоренился в парадигме существования Гриверса, стали объявления от наемных убийц, появляющиеся буквально повсюду – в газетах, на стендах возле остановок, на телевидении – они предлагали самые разнообразные способы осуществления своей профессиональной деятельности. Некое одобрение от Майкла и Саймона получила листовка, чаще других встречающаяся в городе. На ней был изображен мужчина, примерно лет тридцати, с надменной, совсем у Саймона, ухмылкой. При всем при этом у Майкла создавалось ощущение, что он видит перед собой мессию – насколько одухотворенным было лицо на листовке. Под ликом мессии шла фиолетовая подпись: «Вражеский агент, занимающийся разведывательной деятельностью, подрывающей экономику и безопасность Гриверса. Известен под псевдонимом Джейсон. Разыскивается живым или мертвым». А еще ниже шла цитата Джейсона, явно указанная для того, чтобы вызвать ненависть у тех, кто ее читает:

«Живые люди – самые что ни на есть податливые животные на свете. Мертвецами манипулировать нельзя»

А чуть ниже:

«Лишь в смерти вы найдете от меня спасение»

Но у Майкла эта надпись не вызвала никакой ненависти к разыскиваемому Джейсону. Напротив – любой мизантропический выпад вызывал у Майкла невольный отклик согласия в его, по всей видимости, темной душе. Он мысленно поддерживал Джейсона в борьбе против режима Грида. Майкл повернулся к Саймону и не удивился, что Саймон считает также.

– Любой, кто встает против авторитета, автоматически заслуживает уважение, – сказал Саймон.

– Но, судя по листовке, этот Джейсон ненавидит людей, – с притворным негодованием возразил Майкл.

Саймон хмыкнул.

– Кто сказал, что написанные на листовке слова в действительности принадлежат Джейсону? И даже если допустить, что они действительно принадлежат ему, так что это меняет? Люди, проживающие здесь, ненавидят друг друга и без Джейсона. Я думаю, ты и сам это заметил.

– Это правда, – кивнул Майкл.

– К тому же подумай – какое другое чувство, кроме ненависти, может вызывать их нищета, необразованность и безвыходность их положения?

– Жалость? – предположил Майкл.

Саймон вновь хмыкнул и помахал указательным пальцем перед носом Майкла:

– Нет, нет и нет. Жалость лишь уподобит нас тем, кого мы жалеем. Мы можем лишь заставить этих людей попробовать вынырнуть из дерьма, в котором они вязнут. А энергию для этого они смогут найти только в ненависти – и уж точно не в жалости.

После своей речи Саймон многозначительно покивал головой. Майкл в душе согласился с ним, но никак свое согласие не показал. Он молча пришел к выводу, что лишь ненависть способна сдвинуть горы и открыть перед ним все дороги. Майкл махнул рукой вперед.

– Пойдем уже.

– Обратно?

– Да.

– Ладно.

Оба отвернулись от листовки с Джейсоном и пошли в обратную сторону.

Лоудаун являлся сравнительно небольшим городом, лишь ненамного превосходящим в размерах Леклер. Поэтому для Майкла стали удивлением бульдозеры, постоянно роющие землю, используемые, насколько он мог судить по идущим от ковша бульдозера искрам, для установки очередного блока электроэнергии. Электромагнаты, понятное дело, хотели развития исключительно своего бизнеса, и удобство горожан, особенно таких убогих, как лоудауновцы, заботило их в последнюю очередь.

Ранее днем Майкл и Саймон прогуливались по кварталу в Лоудауне с названием Блэк Кантри – как оказалось, в этом квартале чернокожие постоянно избивают не чернокожих. Но, к счастью, им удалось избежать драки – Майкл и Саймон просто пробежали мимо толпы бритоголовых негров, нещадно избивающих какого-то безглазого азиата. «Неумирающие предрассудки – как это мило» – с нежностью произнес Саймон, когда Блэк Кантри остался позади.

Более неприятной неожиданностью стала для них полиция нравов, а конкретно – отдел полиции нравов по борьбе с юмором и инакомыслием.

Реально существующий правоохранительный орган.

Во время третьего часа бессмысленного хождения по городу стало совсем скучно, поэтому нечего удивляться, что Майкл и Саймон уделили особое внимание странным незнакомцам в забавных блестящих костюмах и тонких очках без стекол. Они синхронно засмеялись, прямо перед их носами. Их рассмешили даже не дырявые очки – а жидкие, ставшие дырявыми, видимо, от долгого ношения детские футболки – с узором из мультяшных попугайчиков. Увы, но друзья тогда не знали, что это типичные костюмы типичных сотрудников лоудауновской полиции нравов.

– Предъявите документы.

Тогда Саймон замер, а его руки машинально сомкнулись в кулаки.

– Ради вашей же безопасности, – добавил полицейский.

– Чтобы я был в безопасности, достаточно не приставать ко мне…

– Реально существующий правоохранительный орган.

Эту фразу Саймон не уставая повторял, после того как откупился от требовавшего документы блюстителя нравов крохотным кусочком золотого пистолета. Этот же полицейский, ставший, надо заметить, куда более приятным в общении после получения золота, сообщил Саймону, что идея с полицией нравов была позаимствована Гридом из Синистера, после того как канцлер Гриверса и мэр Кенинг Хора совсем устал от насмешек и пародий в свой адрес.

Майкл сделал для себя довольно удивительный вывод – даже здесь, в Гриверсе, люди, если отбросить в сторону их нищету и общее уныние, в среднем красивее, чем в Австралии. «Медленное проникновение перфекцинации во все сферы» – с видом ученого, видом типичного ученого, а не Элиаса, заметил Саймон. Майкл и Саймон пошли обратно – то есть, к месту, в котором они решили остановиться. А остановились они в мотеле с горящими шестерками, висящими над входом, под логично вытекающим из этого названием «Шестерки Сатаны». Они уже успели снять комнату на втором этаже, полную кассет с порнографией, произведенной, судя по наклейкам на их обложках, в Китни. Апекс Майкла был припаркован на заднем дворе, неподалеку от свалки.

– Насколько я помню, – задумчиво начал Саймон, – в Китни находятся мигрировавшие из Паксбрайта перфекцинаты. Хм… – Его взгляд задержался на обложке с изображением двух чувственных лесбиянок, занимающихся любовью, – Всегда мечтал прервать секс лесбиянок, чтобы выебать их самому…

Владелец мотеля, одногубый коротышка, постоянно дымящий феерически огромной (если учесть, что он коротышка) сигаретой, подумал, что Майкл и Саймон – гей-пара. Но Майклу, а тем более Саймону не было дело до каких-то там чужих мыслей. В качестве оплаты за проживание они сдали коротышке отрубленный от золотого пистолета курок. Коротышка невероятно оживился и сообщил, что за оплату золотом он готов оставить за ними комнату на неопределенный и, что радует, точно не короткий срок.

– Ты чудесен, – сказал Саймон коротышке, употребляя какую-то серо-коричневую дрисню, которую в Гриверсе называли едой. – Было бы у тебя две губы – я бы тебя точно расцеловал.

Коротышка с неприязнью на него покосился и прошептал одной губой что-то очень похожее на «точно гомики». Майкл, стоявший рядом у стойки и куривший отменные сигареты с ромом, знал, что Саймон всегда обожал подогревать любые слухи, связанные с ним, даже если они касаются тех вещей, которые уж точно к нему не относятся.

Коротышка куда-то отошел, а Майкл, ощутивший, несомненно, из-за ромовых сигарет, желание говорить… заговорил:

– Это ли не зомби? – начал Майкл, указывая куда-то абстрактно в воздух, но прекрасно понимая, что Саймон знает, что он имеет в виду местных жителей. – Все они – самые настоящие зомби. Внешне одинаковые, с начисто промытыми пропагандой мозгами. Почему зомби обязательно кусают друг друга, чтобы превратить в себе подобных, если можно переносить свою заразу не так явно? Поселить ее глубоко в голове, да так глубоко, что любое проявление непохожести воспринимаются с агрессией, словно те, кто не похож на них, являются заразными. Искусственно созданный психбольной считает главврача идиотом? Это ли не гениально – навязать своим рабам чувство значимости собственных взглядов?

Майкл увидел, что к его кожаной куртке прилипло что-то темно-зеленое, липкое, никогда Майклу до сегодняшнего дня не встречающееся. Он осмотрел стойку, на которую облокотился, и увидел, что почти вся стойка покрыта этой грязью. Майкл брезгливо сощурился и стал отдирать прилипшую к куртке грязь.

– Мы живем под властью микробов. Мы не должны чураться власти. С властью нужно дружить… А неуместная чистота – удел непросвещенных невежд. Чисты телом, но слабы духом. Но не пойми меня неправильно, Майк, я не восхваляю тех грязных животных, которых ты, Майк, вежливо уподобил зомби. Нет, нет и нет. Я одинаково ненавижу и чистюль, и грязнуль. Тот, кто чист снаружи, полон дерьма внутри. А у гриверских грязнуль и вовсе отсутствует дух. Безвольные куски грязной плоти, обернутые в лоскуты. Им я желаю скорейшего вымирания. А чистюлям? Хм… Желаю всем чистюлям галлюцинаций с огромными микробами.

Саймон закурил сигарету с ромом, видимо воображая, что пьет ром в честь сказанных ранее слов. Он сделал три затяжки, наткнулся на странный взгляд Майкла (который все-таки отодрал непонятную субстанцию от своей одежды) и посчитал нужным добавить:

– Я видел галлюцинации с огромными микробами, я знаю, о чем говорю. Это очень, ОЧЕНЬ страшно, можешь мне поверить.

Майкл кивнул – хотя он не нуждался в пояснениях. Он думал совсем о другом…

– Знаешь, что я думаю? – Саймон схватил Майкла за плечо и стал дышать ромом в лицо. – Перед нашими грабежами мы должны как следует упороться. Что ты на это скажешь?

– А… – На Майкла снизошло понимание. – На такие мысли тебя побудило КОМБО?

«КОМБО» – дорогая, изготовленная паксбрайтовскими учеными, особая смесь, позволяющая мешать какие угодно наркотики друг с другом и не умирать при этом от передозировки. У Саймона загорелись глаза, когда он увидел эту смесь на прилавке.

– И да, и нет, – негромко ответил Саймон. – Просто… Я хочу выжимать из людей литры ненависти, чтобы они не мешали мне познавать все те бесконечности, что меня окружают…

– Я не понял, что ты имеешь в виду. Все то, что ты говоришь, похоже на бред. Видимо, ты вдоволь накурился травы Механика и теперь она не отпустит тебя до конца твоей жизни…

– Увы, но это не так. А по поводу бреда – так, дружище, абсолютно все на свете бред. Хаос, ложь, и все такое в этом духе. Но одно я могу сказать точно. Наркотики – это прекрасно. Они очищают меня, после них я начинаю ненавидеть с чистого листа. Чтобы я не причинял никому вред, я должен всегда быть под чем-то… лучше всего под травой, желательно травой Механика. После нее ни одна мысль, кроме правильной, не забредет в мой эгоистичный мозг.

– Ну да, – грустно сказал Майкл, думая о ней, – наркотики помогают бороться с депрессией и выворачивающими наизнанку мыслями.

Саймон презрительно хмыкнул.

– Депрессии – удел слабаков. Никто не будет уважать того, кто не уважает себя. Если бы ты не был тем, кем ты являешься, Майки, я бы с чистой совестью набил бы тебе морду за твои депрессивные мысли.

Майкл поднял брови.

– И не смотри не меня так! – добавил Саймон. – Отбрось всю суету и наслаждайся тщетностью бытия. Просто радуйся, что ты существуешь. Не придавай значения мелькающим картинкам перед глазами, которые всегда через мгновение оказываются в прошлом.

Майкл кивнул – это все, на что он был способен. Слабая предрасположенность к выражению своей воли. Мысли о ней стали невыносимыми. Он ненавидел себя за такую любовь. Сильный импульс, плавивший его внутренности, просто перегорит и превратится в пустоту. А ее – такую священную и такую непостижимую – будет ублажать тот, кто запятнал свою любовь лживыми и, что самое гнусное, бессмысленными обещаниями.

Если бы она встречалась с Саймоном, думал Майкл – вряд ли бы он так мучился. Он убедил себя, что искренне радовался бы союзу своего лучшего друга и своей священной возлюбленной.

– Так, – сказал его лучший друг, отрывая его от грустных мыслей. – Пора подсесть на наркотики. О, слава хаосу, что я оказался в государстве, где меня не посадят за мою к ним порочную любовь.

Майкл подскочил на месте, заставив Саймона с непониманием спросить:

– Что ты делаешь, Майк?

– Пойдем купим КОМБО и перепробуем все, что сможем найти… одновременно, – предложил Майкл с удивительным даже для самого себя пылающим энтузиазмом в груди.

Серые глаза с недоверием взирали на друга, потом просияли – и Саймон с силой ударил Майкла по плечу.

– Вот это уже другой разговор! – сказал он, взъерошив Майклу волосы. – Идем. Да здравствует теневой рынок – рынок, хоть и в этом сраном будущем, но все же вышедший из тени!

**************

Бесконечное чувство голода. Он бросает еду в громадную пропасть, образовавшуюся в желудке. Затем он выходит курить на балкон, на двадцатом этаже своей мельбурнской квартиры. Только сейчас Майкл понял, что это невозможно. Ведь Мельбурна нет. Мельбурн был уничтожен Серым Ураганом в 2021 году. Едва он это осознал, как балкон, словно лифт, стал опускаться вниз…

Майкл подскочил на кровати. Черт побери, это же сон. Как же он раньше до этого не додумался. Испытывая невероятное облегчение и осознавая, что он так и не выспался, Майкл лег на кровать, накрылся одеялом и почти мгновенно уснул.

Майклу приснилось, что он принимал героин. Долгое время он не мог различить эффект неизвестного наркотического микса от навеянного сном героинового поламывания в теле. Когда же это произошло, Майкл ужаснулся – насколько же притягательным показался ему героин, несмотря на все мысленные самозаверения про то, что этот наркотик никогда не окажется в его теле.

Потом он понял, что это не все.

Что этот сон ему приснился! Он испугался, и как только страх пробрал его с ног до головы, он понял, что стоит – а вернее сказать, висит, поскольку пола под собой он не чувствовал – итак, он понял, что висит в темной комнате без единого намека на свет.

Итак.

Темная комната.

К нему подошел некто в темной рваной рясе. Майкл не мог понять, кто к нему подошел, хотя он видел его отчетливо… или ему только казалось, что он видит отчетливо… В незнакомце преобладали черты Саймона и Фила, его дражайшего отчима. Он почему-то был одет в рясу Моллиса, от него пахло странной смесью мандаринов и гари. Запах гари вызвал в его голове воспоминание из прошлого, когда он пытался защитить Эми от ядовитых трезубцев Фрэнка. Воспоминание сразу же исчезло, потому что незнакомец спросил:

– Я не существую, но ты думаешь обо мне…

– Так кто же ты? – спросил Майкл и испугался – он не узнал свой собственный голос.

– Подумай и ответь – твой ответ обязательно будет правильным.

Майкл не мог думать – он не понимал, как это делается.

Но…

Он почувствовал, как открывается его рот, который отвечает все тем же чужим голосом:

– Ты бог?

– Правильно.

– Что тебе от меня надо?

Ответа на свой вопрос он так и не услышал.

Темная комната стала медленно исчезать. Стало просто темно. Он чувствовал, что обрел свое сознание. Он понимал, что за ним кто-то наблюдает. Неужели некий Мастер читает его жуткие мысли?

«Эй ты, Производитель!

В другой сфере ты всего лишь потребитель.

И тебя же травят такие же ебаные производители, как и ты. Травят так же, как и ты!»

Очнись!!!!

– Майк, очнись!

– А?

С огромным трудом Майкл открыл глаза и увидел обеспокоенное лицо Саймона.

– Ты как? – спросил он. – Уже вышел из экзистенциального трипа?

Майкл подскочил на кровати. Его водило в разные стороны. Перед глазами витали узоры из синтетической еды. Пестрая рубашка Саймона казалась ему еще более галлюциногенной, чем прежде. Гостиничный телевизор, похожий на потасканную раму с мелькающими в ней сенсорными картинками, с перебоями показывал самую разную ерунду.

Одна реклама. Сплошная реклама. Майкл понял, как устроено гриверское телевидение – целые сутки показывать только рекламу.

«…Чистящее средство Квенти1+. Мгновенно выводит сгустки ядовитой пыли от самых различных поверхностей – пластик, деревозаменитель, синтетический каучук…

– Бери и пользуйся, очень хорошее…

– Фу, какая гадость!

– Думаешь, я бы тебе отдал Квенти1+? Беги в магазин и покупай, пока не разобрали…

Квенти1+ – покупай, пока не разобрали…»

– Как мы здесь оказались? – спросил Майкл, с паникой оглядывая место, в котором он находится.

Это была комната мотеля. Та самая, за которую они отдали курок золотого пистолета. Все вроде бы нормально – тогда откуда же взялась паника в его дико стучащем сердце?

Койка была непривычно твердой. Изображение с очередной рекламой становилось то насыщенным, то расплывчатым. В этот раз рекламировался некий инструмент под названием энергосберегатель. Майкл приподнял голову и посмотрел в окно. Мимо свалки с зеленовато-фиолетовым дымом пробегала корова, за ней гнался отчаявшийся чайлдаст. Расплывчатый отчаявшийся чайлдаст. Вся комната стала неустойчивой – Майкл подумал, что он находится на корабле, хотя он никогда в своей жизни на корабле не был. Майкл подскочил с кровати, его повело, и он едва не свалился на пол.

– Эй-эй, дружище, поаккуратнее!

Майкл перевел взгляд на источник звука – им оказался Саймон. Выглядел он как плохо нарисованная карикатура, становящаяся то цветной, то чересчур мутной, словно паутина, висевшая в каждом углу его мельбурнской квартиры.

– Как ощущение, Майки? – спросило изображение, плывущее вертикальными волнами.

– Что мы употребляли? – с невероятным усилием спросил Майкл.

Он с ужасом услышал свой голос – отдаленный и никоим образом не связанный с его собственным телом.

– Мы жгли шелуху земляного ореха, – стал отвечать Саймон, – а после принялись за можжевельник.

Он указал на пеплище в середине комнаты, и едва Майкл увидел его, как его нос стал распознавать резкий одурманивающий запах. Запах был в какой-то степени похож на запах пряного отуанского табака, который постоянно курил Элиас – только аромат дикой смеси можжевельника и земляного ореха был раз в двести насыщеннее. К нему еще прибавился вездесущий запах гари. Майкл чувствовал, что у него подкашиваются ноги, он плюхнулся обратно на кровать и уткнулся в телевизор. Шел какой-то видеоряд с изображением металлической женщины, поющей мужским голосом и с плотно сомкнутой челюстью что-то неразборчивое.

– Что-то было еще, – услышал он голос Саймона. – То, что тебя так прибило. Не подумай обо мне плохо, меня тоже прибило, но не так сильно.

– Так что же нас прибило? – спросил себе в нос Майкл.

– Не помню. Или пока не помню… Не знаю. Но знаю точно, что это сносит все рамки, установленные мозгом…

– Ага, – выдавил из себя Майкл и стал вытирать себе подбородок, поскольку испугался, что тот стал мокрым.

Но…

Мокрым он, к счастью, не был.

Здравствуйте. Меня зовут Лоуэст Даст, и в эфире ежечасовая новостная программа «Мыло для извилин» Сегодня вы узнаете, сколько гвоздей вбил в глазницы неуловимый грейсайдовский маньяк, получивший прозвище «Вбиватель».

– Какое же изощренное убийство… – протянул Саймон. – Вбивать гвозди в глаза… Клевый маркетинговый ход маньяка, ведь им, маньякам, нелегко быть оригинальными…

– Уууу… – поежилось изображение Даста на телемониторе. – Также вы узнаете, сколько паксбрайтовцев было уничтожено синистерскими интервентами и сколько готов отдать наш раненый – не только на голову, но и в живот – Престон за любую информацию о таинственном грабителе, стащившем прямо из-под его длинного сопливого левоцентристкого носа неприкосновенный дар «короля гробовщиков» Эла Дэда.

Майкл икнул. До него медленно доходило, что небольшим кусочком этого дара они расплатились за свое проживание в «Шестерках». Он закричал:

– Нам нужно бежать отсюда!

– Успокойся, дружище. Тебе и ходить-то нельзя, какой к черту бег!

– Что мы еще употребляли?

Саймон посмотрел так, словно неуместнее вопроса, чем этот, никогда не слышал:

– Думаешь, я помню? Я, как и ты, где-то на пару часов выпал из этой реальности…

Карие глаза, казалось, выпученные до предела, стали еще шире.

– Да не волнуйся ты! – Саймон хлопнул Майкла по плечу, отчего тот шарахнулся в сторону так, словно в него выстрелили из пушки. Он опять чуть не грохнулся на пол, Саймон аккуратно его приподнял и усадил на кровать.

– Все хорошо, – стал говорить Саймон. Он взглянул на свою перчатку-часы. – Прошло где-то двенадцать часов с того момента, как мы вышли из мотеля, чтобы купить КОМБО. После того как мы купили этот божественный препарат, мы, по совету продавца, направились в синдикатский ларек неподалеку от Блэк Кантри. Там один узкоглазый предложил нам купить бруснику. И после этого – бам! – я ничего не помню, просыпаюсь в мотеле, а рядом ты храпишь.

– Надо же. Я вот даже этого не помню.

– Я думаю, что ты вспомнишь то же самое – думаю, что твои воспоминания пока еще не прогрузились.

– Какие же мы идиоты! – громко сказал Майкл и тут же пожалел об этом – от громкости его голоса комната словно бы уменьшилась в размерах и сжала его в тиски. – Пробовать неизвестные наркотики в этом сраном месте, где каждое рыло выглядит так, будто бы желает тебе смерти… Сраная брусника! Неужели только из-за нее меня так прибило?

– Может быть, – пожал плечами Саймон. – Дополнительные воспоминания о нашем приключении пока еще не прогрузились.

– Оооооо…

– Надо заметить, что если бы не КОМБО, вряд ли мы остались бы в живых, – сказал Саймон. – Эти ягоды убивают моменталь…

Тут же он прервал свою речь и добавил:

– Вот-вот. Прогрузилось.

– Что прогрузилось?

– Я вот что еще вспомнил – узкоглазый дилер действительно нам сообщил, что синдикатская брусника смертельно опасна, если перед ее приемом не закинуться КОМБО.

– Хорошо, что продавец предупредил об этом.

– Наркобизнес Синдиката легален, и я уверен, что они не стали бы нас убивать, – сказал Саймон. – Хоть их рыла, как ты правильно заметил, желают нам смерти, не думаю, что лишние клиенты им помешают. Хорошо, что хоть лициды здесь нелегальны – страшно представить, что с нами бы было, если бы мы до них добрались…

Майкл ничего не сказал – он почему-то ощутил страх.

– Хотя нет – представляю, – поправил себя Саймон с некоторой мечтательностью в голосе. – Мы увидели бы идеальные иллюзии и не захотели бы их покидать.

– Ага. – Больше Майкл не смог ничего сказать.

– Как ты думаешь, что бы ты увидел?

Майкл не стал отвечать – при вопросе Саймона он сразу же подумал о ней. Приятное еканье в сердце вместе с адреналином появились в упоротом организме Майкла в равных пропорциях и сделали его химические реакции еще более интересными. Вдобавок, он почувствовал, что извилины в его мозге стали натянутыми как канаты. Он сразу же все понял. Мозг стал подгружаться…

– Кажется, я начинаю вспоминать… – начал Майкл.

Но…

Он так ничего и не вспомнил.

Он принялся почесывать лоб – но тут же в страхе убрал от него руки. Его голова показалась ему непомерно большой, явно не меньше того места, на котором он сейчас сидел. Более того, он вовсе не чувствовал шеи. Майкл вновь подскочил и стал искать зеркало, чтобы убедиться в том, что это всего лишь отходняк, а не какая-нибудь метаморфоза, но зеркала он не нашел.

– Как выглядит мое лицо? – спросил Майкл с нотками истерики в голосе.

– Глупо, – ответил Саймон, собираясь закурить ромовую сигарету.

– Я не про выражение. Я про форму. Она нормальная?

– Да. А какой она должна быть?

– Я дотронулся до своего лба, и он мне показался феерически огромным, – пояснил Майкл, вновь пощупал свой лоб и вновь со страхом почувствовал, что он все еще огромный.

– Все пройдет, не волнуйся, – беспечно произнес Саймон и достал другую сигарету с ромом. – На, покури.

– Нет, я боюсь! – Нотки истерики в голосе Майкла стали чуточку выше – и это заставило его вспомнить о ней. Той самой. Снова.

Она…

Очарование всей его трезвой жизни. Вишенка на торте наркотического опьянения.

Чтобы и дальше можно было тайно вздыхать по ней, решил Майкл, нужно незамедлительно отказаться от любых наркотиков – даже от травы.

Ведь никогда в этой жизни он не чувствовал себя так странно…

– Давай, – передумал Майкл и взял у Саймона сигарету с ромом.

Осознание того, что с ним происходит что-то странное, парадоксальным образом вселило в Майкла спокойствие. Саймон зажег сигарету, и Майкл стал курить, уверенный в том, что ничего странного с ним больше не произойдет.

**************

Он вернулся.

Бог опять пришел к нему.

Или же… он вновь встретился с ним.

В том же месте, на том же вопросе, на котором Майкл его покинул…

– Что тебе от меня нужно? – вновь спросил Майкл.

– Я хочу тебе сообщить, что сейчас ты окажешься в аду, – ответил бог.

– Разве не дьявол должен мне об этом сообщать?

Бог укоризненно посмотрел на Майкла, и тот понял, что находится не в том положении, в котором позволительно задавать подобного рода вопросы.

– Ты хочешь сказать, что я умер? – спросил Майкл уже более серьезно.

– Да. Но я ничего пояснять тебе не буду. Скоро ты сам все осознаешь…

– Я не понял, что ты…

Но…

Бог исчез, оставив Майкла наедине с темнотой.

И…

Тут же наступил ад.

Смерть – это еще полбеды, но это…

Майкл ощутил в себе знание всего, что есть в этом мире, поэтому он обратился мыслями к живым, понимая, что они никогда не узнают о том знании, что только что даровал ему бог…

«Я познал смерть, живые невежды!»

Но сказать об этом невозможно – ведь ты мертв. От мысли, что мечты живых могут осуществиться, а твои нет, стало мучительно больно.

Ты познал суть этого мира, но теперь, ты бы предпочел незнание живого.

Ты был мертв, и ты это чувствовал.

Начался музыкальный круговорот мучительных ощущений, смешанный с едва различимыми, совсем ничтожными, отблесками былых надежд, которые когда-то грели твою душу, но в этой парадигме существования – парадигме мертвеца – они причиняли тебе боль своей нынешней бессмысленностью.

Ты не чувствовал времени. Времени больше нет. Путешествия во времени бессмысленны – потому что больше некуда путешествовать.

Ты подумал о других мертвецах, что они наслаждаются своим небытием, в то время как ты вертишься в аду собственных переживаний.

Ты подумал, что тебе выпала самая позорная смерть, которая когда-либо могла быть. Всевышний наказал тебя за твое безбожие. Он выполнил твое желание, дал тебе вечность и знание – но оставил тебя одного, заставил спускаться по круговой лестнице ада, к самому его ужасу – и подниматься вверх, чтобы набраться сил для повторного спуска вниз. Нет никаких шансов этого избежать. И когда ты стал бороться, ты стал сильнее в этом убеждаться.

Ты стремился познать мир. Ты его познал. Твоя цель выполнена. Впереди – мучительная бесконечность. Тебе не дадут смириться с этим – тебе дадут новые силы для борьбы… лишь для того, чтобы эти силы отнять…

О тебе не напишут в газетах. Глупая смерть в обмен на познание бытия. Ты просто умер, как обычный наркоман. Но ты уверен, что ценой грядущего ада, ты познал то, что никто до тебя не познавал.

Все были уверены, что жизнь после смерти – это извечный вопрос – но нет, у тебя, только у тебя есть ответ на него. Который, ввиду твоей бесславной смерти, никто не узнает.

Ты забыл обо всем, что когда-либо составляло твою личность. Все чувства перемешались воедино. Они образовывали собой некую мелодию, в которой иногда прорезались любимые песни, давно переставшие быть любимыми. Эта мелодия из чувств постоянно менялась, переплетаясь с разными ощущениями, которые когда-либо находились в теле. Вспомнились чувства юности, урок физкультуры в школе, оргазм рыжей, с которой у Майкла был секс в квартире Саймона, вкус воды, одышка, удары по телу, еканья в сердце при виде Эми, мать, Клодова джинсовая куртка, чувство падения в колодец, отчим. При всем при этом давящим грузом в сознании появилось осознание того, что ты мертв.

Что ты не отправился в небытие. Что это – твой персональный ад, о котором никогда не удастся поделиться с глупым Саймоном. Он-то, с его надменностью, презрением, отрицанием всего возвышенного, не познает тот бездонный колодец, в который Майкл продолжал падать.

Он был уверен, что это все. Его смерть. Он мертв. Его сознание будет всегда существовать в этом водовороте. Он теперь знает, что все атеисты не правы. Что ад есть. Что жизнь – вечна, и вечность ее мучительна. Он искал пути обхода, но каждый раз некая темная сила, иногда почему-то ассоциирующаяся с Саймоном, чей голос порою до него доносился, знает все его обманные ходы. Когда ему становится легче, когда ментально он мирится с той бесконечностью, в которой ему предстоит обитать последующую вечность – темная сила всегда находит чем унизить его, и именно так она опускает на самое дно ада. Этот круговорот – борьба, смирение, уход на дно, повтор – будет продолжаться всегда.

Ему жаль, что он так умер. Позорно, в сраном мотеле… Имея такие амбиции, строя безумные планы, лелея несбыточные желания – его смерть поистине трагична. Майкл понимал, что для человечества его смерть ничтожна, но осознание того, как она произошла, те муки, которые он ощущает, борясь с темной силой, и самое главное – сохранение после смерти некого подобия сознания, где все восприятия размыты – все это вызывает противное сожаление.

Такое самомнение, такая внутренняя борьба, такая чувственная возвышенность по отношению к прекрасной Эми – и такая позорная смерть…