Читать книгу Архивариус - Евгений Георгиевич Балакин - Страница 7

Рано утром следующего дня, чуть свет, Капитон выехал с княжьего двора на своём сером жеребце, и погнал его во Владимирское княжество, в городок Муром.

Путь предстоял неблизкий. Дорога была незнакомой, всё больше по лесам тёмным, где и зверь бродил дикий и человек лихой, потому крепко вооружился Капитон железом острым и словом Божьим.

На пятый день к полудню добрался он до Мурома. Остановился перед деревянным мостком через реку. Оглядел земляной вал, опоясывающий город, заприметив среди деревьев золотой крест.

Разглядев в зарослях череды бьющий из-под земли ключ, набрал в горсть холодной воды и пил, пока не заломило в зубах.

Припекало солнце. Небо, свободное от облаков, тихо купалось в речке, по берегам которой в заводях, на камышинах, отливали перламутром крылья стрекоз. Наполнив водой в запас бутыль, Капитон выбрался наверх.

Было воскресенье, базарный день. По мосту в обе стороны шёл народ вперемежку с домашним скотом, ехали телеги. Затесавшись в толпу, Капитон хотел пробраться за городской вал незамеченным, но, хорошо вооружённый, с повадками бывалого воина, он всё же привлёк к себе внимание, и его окликнули.

Дорога от реки поднималась вверх и упиралась в приземистую, рубленную из дуба сторожевую башню, возле которой стояли пятеро вооружённых людей. Один из них, – огромного роста, в кольчуге и с шишаком на голове, – манил Капитона к себе коротким обнажённым мечом. Остальные четверо, глядя на подъезжающего к ним человека, подобрались, готовые в любое мгновение дать отпор.

«Суровые ребята, – подумал про себя Кусай. – С этими держи ухо востро, враз в яму на цепь посадят».

Подъехав к ним, он слез с коня и, сдёрнув шапку, широко улыбнулся.

– Кто таков? Куда едешь?

Пять пар глаз, жёстко уставившись, ощупывали его сверху до низу. Капитон знал, что Рязанский и Владимирский князья давно люто враждуют, и поэтому говорить правду не собирался.

– С Москвы еду, добрые люди. Жёнка у меня местная, а мать у неё здесь одна живёт. Вот проведать её приехал, да прикупить кой-чего на ярмарке. У нас-то с этим там скудно….

– С Москвы? – переспросил один из стражей. – А где это?

– Да есть у Суздальского князя сельцо с таким названием. Так, дыра дырой, одна улица в десять дворов… – сказав это, старшой сплюнул под ноги рязанцу.

Глаза его всё ещё оставались колючими, но меч в ножны он всё же убрал.

– На какой улице тёща твоя живёт? Как кличут?

К этим вопросам Капитон был готов. У одного из дружинников Василия Кривого жила сестра в этой самой Москве, а мать как раз в Муроме. Поэтому и имя этой бабы, и где живёт, он знал. А вот ежели бы стали его пытать относительно этой самой Москвы, вот тут-то обман мог легко раскрыться, так как Капитон ни то что не был там ни разу, но и услышал название это впервые.

– Каширцева она, Катерина. А дом её первым справа от входа в церковь Всех Святых. Там ещё колодец есть прямо против её калитки.

Сказав это, замер Кусай изнутри, натянулся тетивой, только выражение лица держал прежнее, добродушное. Нечего ему было больше добавить ни о своей тёщеньке, ни о доме её, если бы ещё что спросили.

– А чего-то я тебя раньше здесь не видел? – нехорошим голосом спросил один из стражей, диковатого вида мужичок, заросший чёрной бородой до самых бровей. – Я ведь, мил-человек, в соседях с Каширцевыми буду…

Он говорил всё это, а сам на сапоги Капитоновы глаза свои пялил, видать приглянулись.

– Да я… – начал было рязанец, соображая, что бы такое придумать, как вдруг у переправы раздался истошный бабий визг.

Развернули стражники в ту сторону лица и видят: сцепились дышлами на середине моста две телеги. То ли случайно так вышло, то ли не захотел кто дорогу уступить, а только стояли они теперь – и ни взад, ни вперёд. А сами мужики вместо того, чтобы слезть, да руками дело поправить, хлещут лошадей почём зря. Те и рады бы разойтись по сторонам, да только ещё сильнее путаются в постромках.

От бессилия коняги ржут надрывно, наливают кровью глаза, норовят укусить друг друга побольнее. Развернуло телеги поперёк моста, перегородили движение. А народ с обеих сторон прибывает. Мальчишкам развлечение, свистят; мужики – кто сердится, кто смеётся, но все советы дают; бабы верещат.

Лошади от всего от этого совсем сбесились. Жеребец, который покрепче да посильнее оказался, оскалился, морда пеной пошла. Налёг широкой грудью, упёрся копытами в настил и пошёл вперёд тараном. А сопернику его ничего не оставалось, как сдать назад, а позади – только слабые поручни моста да река. Выломала телега поручни и повисла двумя колёсами над водой. Тут уж страже совсем не до Капитона стало.

– А ну, все за мной! – крикнул старшой, и уже на ходу, обернувшись: – Егор, возьми у него пошлину за въезд и пусть катится к своей родне!

Кусай быстро сунул руку в карман, ухватил горсть денег и ссыпал их, не считая, в мозолистую ладонь бородатого Егора. Много денег дал рязанец, гораздо больше положенного, словно откупался ими от опасности.

Почуял это бородатый, перевёл на него взгляд, смотрит пристально, словно хочет мысли причитать. А Капитон уже на коне сидит.

– Прощевай, мил-человек! Будешь рядом – заходи. Мы в Москве гостям всегда рады!

Сказал он это, хлестнул коня – и был таков, только пыль взвилась столбом.

Муром оказался городком ухоженным и уютным. Справа и слева от проезжей части вдоль заборов тянулись настилы в три доски, что делало дорогу для пешеходов безопасной от грязи.

Неширокие улицы, заросшие тополем, клёном и вязом прихотливо гнулись, открывая глазу местные особенности – то в виде резных ворот, украшенных диковинными зверями, то сделанным каким-то умельцем для ребятни деревянным конём в натуральную величину, а то просто свиньёй, завалившейся со всем своим выводком прямо посреди дороги.

Пока ехал, Капитон соображал, что ему делать дальше. Соваться в глухие муромские леса, не зная дорог, всё одно, что идти на верную смерть, но он крепко надеялся на то, что хоть кто-нибудь да скажет ему, где искать, в какую сторону ехать, чтобы найти эту ведунью.

По дворам ходить или прохожих расспрашивать – дело долгое, да и заинтересоваться могут: кто таков, уж не вражий ли лазутчик.

Впереди ударил колокол. Засмуревший было Капитон встрепенулся.

– На ярмарку надо ехать! Там народу много, под шумок у кого-нибудь да вызнаю.

Сказал он так вслух и послал коня вперёд – туда, где в небе густой тучей висели стаи ворон и слышны были рёв быков да конское ржание.

Выехав на торговую площадь, рязанец остановил коня, стал приглядываться. Заприметил недалеко от себя какого-то дедка, стоящего несколько особняком от всех и торговавшего мёдом. Спешившись, Кусай направился к нему. Подойдя, снял шапку, поклонился.

От туесов с мёдом, стоящих прямо на земле, дух шёл восхитительный. Тут же роились осы, отогнать которых от такого лакомства было совершенно невозможно.

– А что, дедушка, хороший у тебя медок?

– А кому как. Иному и навоз вкусным кажется.

Усмехнулся Капитон, глянул на старика повнимательней, а у того одна половина лица улыбается, а другая застыла мёртвой маской из-за глубокого рубленого шрама, протянувшегося от виска до скулы.

– Это кто ж тебя так пометил?

– Рязане разукрасили, сынок. На деревеньку мою налетели саранчой, и давай народ в кучу сгонять, как овец. Кто сопротивлялся – плетями по головам секли. Да, видать, ещё добрые люди попались, только двоих и убили. А остальных всех – и малых, и старых – с собой увели.

Окаменел старик лицом, как-то сгорбился, а потом ноги у него вдруг задрожали, колени подогнулись, сел он на землю. По изрытому морщинами лицу покатилась слеза, за ней – другая, и потекли они без счёта из родников души русской, от своих же и страдающей.

– И твоих увели?

– Увели. Бабу мою увели, двух сыновей, четырёх внуков…

Сказал это дед, и стал слёзы кулаком утирать, как дети малые делают.

Смотрел на него Капитон, смотрел, и вдруг исказился лицом, почувствовал, как что-то зашевелилось у него внутри. Заломила в груди какая-то странная и мучительная боль, словно дремавшая до сих пор. Вспомнил он случай этот. Рассказывали ему дружинники князя Василия об удачном набеге на муромские земли два года тому назад. С богатой добычей вернулись они тогда, покуражились над пленниками вволю.

– А у тебя, сынок, тоже, небось, беда какая? Ишь, всё на лице, как и у меня. Да я-то старый, мне всё равно помирать скоро, а тебе жить ещё. Только жизнь-то нас не шибко радует, плохого-то поболе будет. На-ка вот медку. Возьми, побалуй себя.

И суёт Капитону в руки туесок с мёдом, а у того вдруг слеза с глаз пошла, и остановить никак не может. Схватил туесок, всыпал старику денег в руку, коня под уздцы – и прочь пошёл не оборачиваясь.

Какое-то время Кусай пребывал в недоумении от самого себя, но вскоре, укрепившись в мысли, что причиною его такого поведения – усталость от дороги, принялся вновь приглядываться по сторонам.

Выбрал немолодую бабу, продающую лыко и увешанную связками лаптей. Она сидела на маленькой скамеечке рядом с телегой, на которой среди мешков сладко спал паренёк с рыжими вихрами.

На одном из мешков образовалась небольшая прореха, и из неё тоненькой струйкой сыпалось семя подсолнечника. Налетевшие со всех сторон воробьи устроили из-за него драку. Они горланили изо всех сил, выхватывая из-под носа друг у друга чёрные семена, хотя еды было вдоволь всем.

Проснувшийся от всего этого гама паренёк приоткрыл один глаз, лениво дрыгнул босой ногой, и через мгновение снова спал, убаюканный солнцем и ласковым ветерком.

– Что ж ты, хозяйка, за своим товаром плохо следишь? Эти покупатели тебе ни гроша не заплатят… – Капитон махнул рукой в сторону воробьёв.

– Это не моё, – спокойно сказала та, невозмутимо лузгая семечки. – А ты, красавчик, небось, лапти мои купить собрался? Бери, не пожалеешь. Хороший товар. В моих лаптях летом не жарко и зимой тепло. Пол-Мурома в них ходят.

– А что? – усмехнулся рязанец. – Вот как сношу свои сапоги, так у тебя три пары и куплю зараз. Только вот долго ждать тебе придётся.

Пощупав для виду один из лаптей, Кусай присел на корточках рядом с женщиной.

– Ты ведь местная?

Та молча кивнула головой и, поправив платок, выжидательно уставилась на него.

– Тут у вас, говорят, в лесах бабка непростая живёт. Чудеса всякие творит, вещи заговаривает… А? Знаешь такую?

– А тебе на что она?

– Да вот, хочу снадобье у неё одно взять. Как выпью его, так в тебя и влюблюсь. Пойдёшь за меня?

Баба, которая сначала слушала его, растопырив уши, раскрыла рот и засмеялась так, что перепуганные воробьи кинулись с телеги в рассыпную.

– Ой, рассмешил! Ой, сейчас помру! Женишок выискался! А-а-а!

Капитон по-прежнему сидел с ней рядом и терпеливо ждал, когда она успокоится. Но та успокаиваться не собиралась, а наоборот, окликнула с противоположного ряда какую-то торговку рыбой и стала в голос рассказывать о случившемся, тыча при этом в Капитона пальцем.

Сообразив, что ничего от неё не добьётся, рязанец зло сплюнул и, процедив сквозь зубы «Дура!», отошёл.

Конь его, учуяв стоящие неподалёку мешки с овсом, замедлил было шаг, вытянув в ту сторону шею и натянув повод, но покорившись сильной руке, послушно двинулся за хозяином.

Подойдя к оружейному ряду и сделав вид, что рассматривает плетёный из ивовых прутьев колчан, Кусай исподлобья зыркал по сторонам, выискивая, к кому бы обратиться на этот раз. И вдруг его окликнули.

Обернувшись, он увидел девушку. Та стояла недалеко от него и манила рукой. Глянув по сторонам и убедившись, что зовут точно его, не спеша подошёл. Подошёл и оторопел.

Встречал Капитон за свою жизнь красавиц, но такую видел впервые. Высокая, ладная, в холщовой под поясок рубахе до пят, расшитой по подолу цветным узором. На плечах платок тонкий с кистями. Необычной формы синяя шапочка, отделанная белым бисером, красовалась на её русых густых, убранных в косу, волосах. Кожа лица – матово-белая. Дивной формы алые губы, ровный чуть вздёрнутый нос, брови вразлёт и удивительной красоты голубые глаза, запорошенные длинными ресницами. До чего же она была хороша!

– Я знаю ту, кого ты ищешь. Ступай за мной.

И не дожидаясь его согласия, девушка отвернулась, подняла стоящую рядом корзину с крупными, присыпанными хвоёй грибами, и пошла, оставляя на пыльной дороге следы босых ног.

Капитон стоял, смотрел ей вслед и блаженно улыбался, словно только что рядом с ним была не живая девушка, а некое видение, случайно возникшее у него перед глазами, и которое всё равно не удержишь, как ни старайся.

Спохватился он только тогда, когда её фигура исчезла из виду. Взлетев на коня, с силой хлестнул его плетью и понёсся за ней, не разбирая дороги, сопровождаемый недовольными криками и злым карканьем ворон.

Нагнал он её в тот самый момент, когда она уже взялась за калитку своего дома. Резко осадив коня, рязанец спрыгнул с него, накинул поводья на коновязь, подошёл к девушке. Та стояла и спокойно, слегка улыбаясь, наблюдала за ним.

С Капитоном происходило чёрт знает что. Лицо его горело, грудь беспорядочно вздымалась, голова гудела, словно по ней били молотом, как по наковальне. Он не отрываясь смотрел в её глаза, а там полыхало, искрило, затягивало в водоворот, томительный и сладкий.

– Как зовут тебя? – выговорил он, наконец, хриплым, непослушным, как не своим голосом.

– Татьяной зовут. Можно просто Таней.

– Та-а-ня…. – медленно произнёс он, словно пробовал имя это на вкус, словно смаковал каждую буковку его. – Имя-то какое у тебя диковинное. Ни разу не слыхал такого.

– Теперь услыхал. Заходи.

Забрав у него туесок с мёдом, она отворила калитку и медленно пошла по деревянному настилу к крыльцу. Капитон, помедлив, последовал за ней.

Прямо под окнами избы, затянутыми бычьим пузырём, густо росла вишня. Крупная тёмно-бордовая ягода тяжело свисала с веток, красиво оттеняя залитые солнцем зелёные листья. Пахло укропом, сеном и баней. Этот запах особенно манил: тело Капитона истомилось, хотелось смыть с него груз дальней дороги.

Чуть не наступив на выскочившую откуда-то из-под крыльца, пёструю курицу, Кусай шагнул на порог. В сенях снял сапоги, поморщился от вида своих портянок. Робко ступил на чистые домотканые половики.

Татьяна сидела в горнице за столом, положив руки перед собой, ждала его. Взглядом показала на лавку против себя: садись, мол.

– А я тебя ещё у моста заприметила. Сразу поняла, что ты чужак здесь.

– Как догадалась?

– А тут и догадываться нечего. У нас здесь лошадям хвосты не подрезают. Слышала, у рязанского князя дворовые так делают.

Сказала – и так хитро на него смотрит, тянет губы в улыбке, белые зубы показывает. Чертыхнулся Капитон про себя, но виду не подал, усмехнулся только.

– А та, которую ты на рынке искал – бабка моя родная. О ней здесь мало кто знает, а ты, вон, издалека приехал. Нужда какая?

– Нужда… – подтвердил Капитон.

– Экий ты неразговорчивый. Каждое слово из тебя тянуть приходиться. Где ж мне столько силы набраться? Ты вон какой здоровый!

Татьяна засмеялась, быстро встала, ушла в другую комнату. Когда вернулась, в руках держала чистые мужские порты и рубаху.

– На вот, возьми брата моего одёжу. После бани переоденешься. Авось, хоть тогда подобреешь.

После бани Капитон сидел за накрытым столом и пребывал в состоянии блаженства. Никогда в жизни не было ему так хорошо.

Выросший без собственного угла, никому не нужный, не знающий, что такое нежность, душевное тепло и ласка, он вдруг почувствовал всё это на себе, стал медленно оттаивать. И что интересно, происходящее с ним сейчас начало казаться ему не таким уж и удивительным, словно он давно уже знал об этом или догадывался. Будто какие-то тайные силы выжидали до поры до времени и вот теперь, соединив все дороги в одну, привели его сюда.

Он сидел, смотрел на Татьяну и улыбался. Полчугуна щей, перловая каша с варёной курицей, большая чашка овсяного киселя, мёд – над всем над этим рязанец славно потрудился, и теперь чувствовал приятную истому, от которой тяжелела голова и уже ни на что не оставалось сил.

Капитон смотрел на Татьяну, любовался ею и слушал, как она рассказывала то ли быль, то ли небылицу о том, как встретили у своего гнезда два голубка целую стаю чёрных воронов с железными клювами, как бились они, с многочисленными врагами, не жалея себя, и как одолели злую силу, сохранив своё потомство.

– Как же такое может быть? – не поверил Капитон. – Вороньё сильнее голубей, злее их. Да ещё и целая стая!

Посерьезнела рассказчица, потемнела глазами. Смотрит на гостя своего пристально, упёрлась в него очами своими, кажется, ещё намного – и насквозь ими прожжёт.

– Так то ж притча была, Капитонушка.

Тот аж вздрогнул от неожиданности. Не называл он ей себя, а та ни разу не спросила об этом. От кого узнала? А Татьяна, видя недоумение его, лишь улыбается.

– Победили врагов они силой духа своего, бесстрашием безоглядным, сплочённостью великой, упорством и твёрдостью. Против такого никто не устоит.

– А ты мне всё это к чему говоришь?

– Скоро узнаешь, голубь ты мой. Ложись-ка спать, завтра рано тебе вставать придётся.

Подошла она к нему, провела рукой по непокорным волосам, чуть помедлив, коснулась губами своими его губ и ушла, задув свечу.

Во сне Капитон летал, как в детстве, бился лаптями с чёрным вороньём и горстями ел пережаренные семечки.

Проснулся он с третьими петухами. В избе ещё стоял полумрак. На лавке в ногах он разглядел свои вещи. Штаны и рубаха были аккуратно сложены. А когда взял их в руки, – понял: стиранные они, чистые.

– Вот ведь всем хороша девка: и красавица, и хозяйка славная. Достанется же такая кому-то… На всю жизнь осчастливит.

– А ты засылай сватов, может и соглашусь.

Обернулся Капитон. Видит: стоит Татьяна в дверях в длинной белой рубахе, простоволосая и такая, что… Словом, захолонуло у него где-то в груди и ушло тёплой волной вниз.

– Смеёшься?

– Сам догадайся. Да штаны-то надевай. Идём, покормлю тебя.

Когда все сборы были закончены и они вышли во двор, только что прошёл небольшой дождь. С вишни в траву тихо падали капли. Тучи стремительно уходили на запад, оставляя за собой только солнце и чистое небо.

Ступив босой ногой на мокрую траву, Татьяна слабо охнула, повела плечами, глянув на своего гостя, рассмеялась. А тот глаз с неё не сводил, всё любовался её лицом, ладной фигурой, маленькой ступнёй, выглядывающей из-под подола сарафана.

– Ну ладно, добрый молодец… – сказала она, и тут же перебила себя. – А добрый ли?

Капитон усмехнулся. Рука легла на рукоять боевого топора.

– Для тебя добрый, а для других…. Всяко бывало.

Приласкав его взглядом, девушка подошла к калитке.

– Ты вот что. Как из города выедешь, после моста езжай направо и дальше – вдоль реки. Версты через четыре дорога свернёт в лес. Через какое-то время увидишь слева от дороги три берёзы. Они растут из одного корня, мимо не проедешь. От них в чащу тянется тропка. По ней выйдешь к скиту, там Божий человек живёт. Вот он тебе и расскажет, куда дальше идти. Коня у него оставь, не пройдёшь с ним. А бабку мою Ульяной Яковлевной величают. Запомнил ли?

– Запомнил, – мотнул головой Капитон.

– Ну, раз запомнил, тогда езжай с Богом.

Стоит рязанец, мнётся, с ноги на ногу переступает, чего-то медлит. То на небо глянет, то на земле вдруг сосредоточится, словно держит его какая-то сила.

Заискрились глаза у девушки, дрогнули уголки губ, поползли вверх. Заметил это, Кусай хлестнул себя плетью по голенищу, взлетел на коня, приосанился.

– Вернусь – сватов жди! – И был таков.