Читать книгу Камни и черепа - Евгений Леонидович Саржин - Страница 4

Люди могли говорить друг с другом. Их научил Эцу, старший из Древних, пришедший из-за ледяной воды, и разделивший единый прежде мир на три. И люди называли друг друга данными им словами, и знали, как зовут других – и горных братьев, и рогатый народ, и птичий народ, и малых. И, хотя не была понятна их речь, неспящие, те, что способны были звуками дуды вызвать тени ушедших, умели общаться и с мохнатыми, суровыми жителями гор, и с быстроногими газелями и антилопами, заклиная их отдать свое тело людям в пищу. Могли они и призывать горний народ – крылатых, грозных созданий, что сами принимали в пищу людей, когда у тех закрывались глаза. Со всеми люди могли говорить – сами или через неспящих. Со всеми, кроме немых.

Никто не знал, откуда появились немые. Но однажды, когда люди отправились на охоту к полуночным горам и преследовали род рогатых братьев, ожидая, пока кто-то отдаст им свою плоть – они просто пропали. Ушедшие на поиски родичи нашли тела – нагими и без голов, у остывшего костра. Так появился страх. Люди из разных родов пропадали то здесь, то там, и их тела, всегда обезглавленные, находили на каменистых склонах или у холодных ручьев, и никто не мог лечь на ночевку в том месте. Из темноты появлялись тени, и уводили заснувшего в место беспредельного страха – так что, вернувшись поутру в мир людей, был такой человек слаб и растерян многие дни. Иногда нападала на него странная хворь, члены отказывали, и глаза закрывались.

Но нашелся неспящий Кый, знавший больше всех остальных. И не одну ночь, и не две он не смыкал глаз, дул в дуду, и звуки вызывали к нему ушедших. И сказали ему ушедшие, откуда явилась беда – и ушел Кый в сторону полуночи, к высокому хребту, и поднялся на вершину, где жили духи. Там же, сидя на вершине, он опять задудел в дуду, и горные духи повторили его звук. И, из глубокого ущелья, появились немые, и стали перед горой. Так назвал он их, потому что, на каком бы языке не обращался – людей ли, птичьего народа или горных братьев – немые молчали, не понимая ни слова. Они были подобны людям, хотя головы их были уродливы, мохнаты, длинные клыки разрывали губы, а глаза цветом напоминали кровь, бьющую из перебитой жилы. Отвратительнее же всего была их кожа белесого оттенка, какого не бывает у людей. Они не носили одежды, и Кый видел, как их члены стоят торчком, огромные, в половину роста, хотя ни одной женщины не было рядом. И увидев, что не понимают они никакой речи, Кый встал и показал им на землю людей, спросив жестом, они ли туда ходили. И рассмеялись немые, а один их них вытащил из-за спины голову недавно убитого человека, и начал пожирать на его глазах, брызгая кровью и обломками костей. И проклял тогда Кый этот народ, не умевший говорить, и не знавший никакого обычая, и, вернувшись, навеки запретил людям переходить горы.

Но сами немые его запрета не послушали.

Следующий день был таким же, как и предыдущий. Охотники, все-таки, принесли мясо молодого онагра, а посланный на поиски воды Тесугу отыскал влажное место, и наутро они добыли воду из-под земли. Так что, хотя бы в этот раз, они ели и пили досыта, набираясь сил перед долгим дневным переходом.

А потом они шли, как и в другие дни, по пологим скатам, по россыпям мелких камней и жесткой траве, обходя кручи и разбросанные тут и там заросли колючего кустарника. Непривычные к долгим походам ноги Тесугу гудели от усталости, сбитые до крови. Впрочем, он был, наверное, и рад этой боли – она, хотя бы, показывала ему, что он все еще жив. Это было важно понимать для него, юноши, рожденного мертвым и торившего свой путь к месту, где он отправится в нижний мир. Он знал это с лет, когда был еще мал.

Годы, когда он был мал – не так-то много в жизни Тесугу было того, что помнить, а из тех лет еще меньше. Первые его воспоминания – летний лагерь на плоскогорье. Их род ушел туда вслед за стадами, но на этом месте не ставили настоящих жилищ, зная, что пробудут тут недолго. Углубления в земле, подпертые жженым известняком, над головой – покатые стены и крыша из связанных ветвей. Плоские камни очага, покрытые налетом остывшей золы, лежанки из связанных шкур. И первое чувство, что он не такой, как другие.

«Мертвый идет!» – встречали его криками другие дети, и не было ему хода на их забавы с игрой в камешки, погонями друг за другом в жестком перелеске и, позже, метании дротиков и обучении стрелять из лука да пользоваться копьеметалкой. Иногда Тесугу ощупывал свою, словно расколотую, верхнюю челюсть, пытаясь понять, что это и почему он родился таким, а не как другие.

Но узнал он об этом позже. Уже на их стойбище в низовьях, где ждали их настоящие жилища – тщательное выдолбленные в каменистой земле, с камнями под лежанки, приступками для вещей и огороженными очагами – пришел день, когда дети стали взрослыми. Четверых мальчиков, примерно его лет, увели куда-то за горы, и вел их неспящий, тот, что был до Бына, и имя его изгладилось из памяти юноши. Неспящий был одет не как обычно – его бедра прикрывала тщательно скроенная шкура льва, задняя часть тела с болтавшимся хвостом, на плечах, несмотря на жару, покоилась вытканная женщинами накидка, украшенная костяными дисками. Голову же и лицо закрывала кожаная маска с прикрепленным к ней клювом, прорезями для глаз и алыми знаками, начерченными поверх размятой кожи. Мальчики шли за ним, мрачные и напряженные, пока не исчезли за горной грядой.

Тесугу уже знал, что его с ними не позовут – разговор с неспящим не для него, как не для него и то, что делает из юнца мужчину, охотника, того, кому отдают себя рогатые братья. Но, оказалось, у неспящего и для него есть слово.

Когда через день мальчики вернулись назад, с обрезанными волосами, кривящиеся от боли, и с багровыми следами ножа на лбу или на груди, неспящий подошел к нему.

– У меня есть для тебя слово, мертвый, – сказал он, и голос его звучал глухо и бесцветно, – иди со мной.

И Тесугу пошел, отложив каменную миску, которую скреб. Раз или два он оглядывался на мать и сестру, но они прятали взгляд.

Он тоже ждал, что раскаленный нож прикоснется к его коже – может, не там и не так, как у остальных, но все же – что неспящий скажет ему слово, позволяющие призвать другие народы, то, которыми охотники призывают добычу. А может, научит песням, которые поются у очагов, перед тем, как закрыть глаза, или…

Но вместо этого, неспящий начал просто говорить с ним. Так, постепенно, то, что Тесугу давно подозревал, сложилось для него в единое целое. Первые, те, кто хранят вход в нижний мир, в месте, которое упоминают вполголоса, кто не дают гневному Эцу опять наслать на них холод и черный ветер, кто призывают стада антилоп и газелей и говорят с крылатым народом – ждут его. Они издавна ждут всех тех, кто родился отмеченным, потому что их кровь нужна Эцу и Древним, она – то, что успокаивает жителей нижнего мира. И отныне он, Тесугу, не должен брать в руки ни лука, ни копья – хотя острогу для рыбы можно – но должен только ждать своего дня. И этот день придет, и тогда пойдут они через плоскогорья и колючие леса, чтобы подставить его горло под нож потомка Первых. Такова его судьба.

Неспящий, чье имя Тесугу уже не мог вспомнить, свою судьбу встретил гораздо раньше – уже следующей зимой его укусил скорпион, и он умер, корчась и захлебываясь рвотой. Но сейчас Бын вел его с другими, вел в место, которому принадлежат такие, как он. И они будут там уже через два дня.

– Ешь завтра хорошо, мертвый, – оторвал его от раздумий голос, и, подняв взгляд, он увидел, что Кыма смотрит на него, сморщив лоб, из-за чего его блестящий круглый шрам, казалось, превратился в еще один глаз, – ешь завтра хорошо. Это будет твоя последняя еда.

Мог бы и не напоминать. Старый Бын говорил с ним, перед тем, как они отправились в путь, и сказал то, что надо знать. В том числе, и что последний свой день он пройдет голодным. Голодным же вступит он и в Обиталище Первых, где прольет кровь ради того, чтобы жили люди его рода.

Тесугу судорожно сглотнул, и вдруг страшная мысль пришла ему в голову. Он сойдет в нижний мир, так ему было твержено не раз, и тут не было ничего странного – все люди спускались туда, когда приходил их срок. Но за этих людей говорили заступники рода, те братья, которые отдали свое тело им в пищу. Но он никогда не отнимал жизнь ни у кого из них, так кто же будет говорить за него? Или он окажется нижнем мире совсем один? И мысль эта вызвала куда больший ужас, чем то, что его жизнь здесь должна оборваться. Тесугу уже раскрыл рот, чтобы окликнуть старого Бына и поделиться с ним своим страхом, но в последний миг сдержался. Все обычаи, которые он знал едва ли не младенчества, запрещали юным просто так окликать неспящих. Но, когда Бын сам обратится к нему, может быть, на вечере, перед тем, как достанет свою дуду, он спросит об этом. Ведь нельзя же такого не знать!

А, между тем, они шли и шли дальше. Давно уже покинув зеленую долину великой реки, сейчас углублялись в каменистую землю, о которой Тесугу раньше лишь слышал. Сюда люди их рода ходили за камнем, которого было не добыть у них. Они искали его на каменных россыпях, но чаще выменивали у людей с плоскогорий, тех, что говорили на человеческом языке на свой странный лад, так, что едва получалось их понять. Особенно много камня приносил один странный род, так и прозванный за это – Люди Камня. Никому не позволявшие найти их стойбище, они появлялись в Обиталище Первых на всех обрядах и менах с самыми редкими и ценными вещами. Их побаивались и недолюбливали, потому что постоянно подозревали в какой-то связи с Первыми, хотя как эта связь поддерживается, никто внятно не мог сказать.

Другие мужчины, их рода и соседних, отправлялись вниз или вверх по течению реки, а иногда переправлялись через неё, и углублялись в закатную страну. Из таких странствий они приносили (если возвращались) странные предметы, и еще более странные рассказы. И крученые раковины, шумевшие, если поднести их к уху, поражали сородичей так же, как и рассказ о реке, широкой настолько, что другого её берега было не увидать. Реке, чью горькую воду нельзя было пить. И о людях, живших по её берегам, похожих на них, но забывших человеческий язык. Впрочем, Тесугу иногда сомневался, сколько было правды в этих россказнях, а сколько вранья. Он-то уже не раз замечал, что хвастливые истории об охоте, которые мужчины рассказывали на вечерях вокруг общего костра женщинам и юным, сильно отличались от того, что они говорили друг другу.

– Тесугу! – прозвучал неожиданно резко голос старого Бына, и юноша, вздрогнув, поднял голову. Шедший впереди, старший остановился, и теперь смотрел на него, – нам нужна вода. Пойди и найди влажное место. Встретимся в лагере у вон той горы.

Как всегда, Бын говорил так, что возможности для вопросов и сомнений не оставалось. Что ж, он, по крайней мере, назвал его по имени, а не обратился «мертвый», как делало в этом походе большинство.

– Хорошо, – сказал Тесугу.