Читать книгу Камни и черепа - Евгений Леонидович Саржин - Страница 8

Есть наш мир, мир дня, в котором живут люди. Они охотятся, едят, разговаривают и соединяются друг с другом. В мире дня ты можешь коснуться всего – камня, воды, шкуры, и что угодно может коснуться тебя. Ты чувствуешь боль, похоть, голод.

Но все меняется, когда огненный глаз Эцу гаснет на закате. Когда темнеет, и усталость наполняет члены, когда веки становятся тяжелыми – приближается он, мир ночи. Это время, когда человек должен закрыть глаза и отпустить своего духа.

Не принято говорить, куда уходит твой дух, и с кем он встречается в мире ночи. Но встречи эти бывают жуткими – и люди кричат и дергаются, лежа в своих хижинах. Бывает же и так, что человек внезапно возвращается назад, открывая глаза посреди густого мрака. И до него долетают далекие голоса или слабые шорохи, и такой человек знает – они здесь. Ночные духи, безглазые и не имеющие постоянных очертаний. И людям страшно, так страшно, что не могут они даже выйти наружу и облегчить тело, и терпят до утра, либо делают, что нужно, в хижине.

Лишь немногие способны встретиться с ночными тенями, когда их глаза открыты. С незапамятных времен умеют они заклинать безглазых духов игрой на дудах и шумом трещоток, нужными словами и сожженными на костре травами.

Таких людей называют неспящими и им дарована великая сила. С неспящими же и говорили Первые, возглашая им волю Эцу, ибо никто больше не мог их понять.

Ночь, последняя среди людей, закончилась, и он опять вернулся в мир живых из сумеречной страны. В этот раз всё было особенно тяжело и странно. Место, где прикоснулся нож Бына, горело, хотя старший и помог ему унять кровь. Переворачиваясь на своей шкуре, дрожа и тихо вскрикивая от боли при каждом резком движении, он то в немом ужасе смотрел наверх, где пылали костры Древних, то проваливался в сон. Все знали, что, когда глаза человека закрываются ночью, темные, невидимые глазу духи уводят заснувшего в свой мир, и часто открывают ему такое, что неведомо людям, над которыми пролит свет дня. Сейчас, когда он так близок ко дню своего предназначения, Тесугу с трепетом ждал от ночных духов откровений, которые бы объяснили ему смысл происходящего, жизни людей и его собственной, такой короткой. Но, вместо этого, виделись ему только лица родичей, нелепые и сменявшие друг друга одно за другим, говорящие лисы и птицы с человечьими головами. Сейчас, съежившись на своей накидке, он пытался осознать, что ему открылось, но не мог вспомнить ничего внятного.

Его спутники, между тем, тоже просыпались, один за другим. Мужчины поднимались, отряхивались, сбрасывая с себя одурь ночи, освобождали тело от лишнего и тихо переговаривались. Двое ушло за водой – Бын объяснил им, где её здесь можно найти – другие занимались обычными утренними делами. На него не смотрели вообще. Теперь, отдав роду последнее, что ему принадлежало, он прекратил быть одним из них окончательно. Ранее его могли называть «мертвым», но, все-таки, обращались, теперь же не называли никак. Он для них просто уже был не здесь. И, завернувшись в колючую, затвердевшую от ночной прохлады шкуру, раздвинув ноги, чтобы не касаться бедрами раны, Тесугу вслушивался в обрывки их разговоров.

Вскоре он понял, что говорят мужчины о людях по соседству с ними. Оказалось, они уже знают, где разбили лагеря другие отряды. Ночью, пока он дрожал от холода и боли, сородичи приметили их костры. Ну, конечно, иначе и быть не могло – сейчас, в равный день, роды с разных концов земли отправляют сюда своих посланников. Но цель их прибытия остается неизвестной для посторонних. Должны ли они привести меченого, вроде него, чтобы пролить его кровь, хотят ли просить об избавлении от терзающих тело духов, ищут ли совета ушедших, или желают говорить с мудрыми по иной причине – все это знают только люди самого рода и их неспящие. Но это не значит, что друг с другом нельзя общаться.

…тоже их видели, – донесся до него чей-то возбужденный голос, – когда шли мимо леса. Их следы…

– Я не верю людям с плоскогорий, – прервал его другой, кажется, это был Егд, – их речь звучит так, словно у них камешки за щеками, и они красят тело. Такие могут сказать все, что захотят, и…

– Когда Люди Камня будут здесь, мы должны спросить о немых, – заговорил кто-то третий, и Тесугу вздрогнул.

Люди камня – нельзя не подойти к Обиталищу Первых и не услышать об этом странном племени, и как всегда, упоминание о них вызвало разные чувства. Их не любили, им завидовали и боялись – но так же с нетерпением ждали встречи с ними, ведь они могли принести самый редкий камень или искусно сделанные предметы из него. Кроме того, с ними всегда появлялись Первые – не те, кто были изначально, но их воплотившиеся в плоти и крови потомки, говорившие с теми, кто был изначально.

При мысли о Первых он остро вспомнил то, что видел вчера с кручи. Застывшие вдалеке силуэты, словно окаменевшие языки гигантского костра – странное сравнение пришло на ум, место гнева Эцу. Те, что отнимут его жизнь. При мысли о том, что случится этой ночью, на него будто обрушилось что-то невыносимо тяжелое и душное, и тело жалобно застонало. Живот отчаянно требовал пищи, и, еще больше, воды, ноги, разбитые о камни, ныли, и жгло раскаленным угольком обрезанную мужскую плоть. Он попробовал сглотнуть, но не смог, слишком пересохло горло.

Это было уже чересчур, и Тесугу вдруг ощутил, как тихо, без слез, стонет и всхлипывает.

– Этой ночью тебе откроется тайна Первых, – услышал он голос откуда-то сбоку, – ты – тот, кто выбран жителями нижнего мира. Когда взойдет огонь в небе в следующий раз, ты будешь уже там.

Юноша приподнял голову, и столкнулся глазами со старым Быном. Конечно, кто еще мог отважиться заговорить сейчас с ним. Краем глаза он увидел, как сидевшие у очага мужчины, при звуках голоса старшего, напряглись и замолчали на мгновение, прервав свой разговор. Выпрямившись, Тесугу сел на своей накидке, кривясь от боли (не получилось не задеть рану) и повернулся на голос.

Бын стоял за ним, и выглядел сегодня особенно. Все, конечно, видели, что он нес с собой мешок, сшитый из двух заячьих шкурок, но делали вид, что не замечают. Негоже спрашивать и безопаснее не знать, что скрывают в мешках неспящие. Но теперь уже все могли это увидеть.

Громоздкая повязка вокруг бедер, которая была ему и ночной накидкой, сейчас оказался развернута, и плотно облегала ноги до бедер, сзади спускался волчий хвост. На шее, где ранее висела дуда, появилась вторая перевязь, на которую нанизывались две раковины, отщепы почти прозрачного камня, просверленный львиный зуб и костяные пластинки. В одной руке Бын держал свою костяную палицу, в другой же сжимал свою связку дисков из костей, и Тесугу невольно вперился них, ибо слышал – они были принесены отсюда.

– Это знаки жителей нижнего мира, – проследив за его взглядом, сказал Бын, – и в каждом живет малая часть той силы, что заключены в камне. Ты все увидишь, когда исчезнет тень.

– Когда исчезнет тень? – повторил Тесугу, – но разве… я думал, они явятся ночью, когда…

– Первые явятся ночью, – нетерпеливо перебил его Бын, – но отвести тебя, и других к Обиталищу надо будет, когда исчезнут тени. Вы проведете последнюю часть дня там.

– А сейчас…, – неуверенно спросил Тесугу.

– Жди, – отрезал Бын, в дыру на крыле его носа была вставлена расщепленная птичья кость, из-за чего все его лицо казалось каким-то скошенным. Он повернулся и пошел, покачивая своими сплетенными в узкие косички волосами. А Тесугу остался ждать.

Ожидание тянулось медленно и мучительно. Он лежал, но потом поднимался, и медленно бродил вокруг, стараясь ставить ноги пошире, и так и не прикрывшись накидкой. В голове все смешалось – силуэты Первых на холме, горящие в небе костры, и их собственный, за которым сидели его (бывшие) сородичи, голый Бын с окровавленным ножом в руке. Он давно принял судьбу, высеченную на его лице, потому что у человека нет иного выбора, но не прекращал надеяться, что, по крайней мере, к нему придет ясность. И, став перед тем местом, он поймет, зачем была вся его жизнь, и кому он должен отдать кровь. Но ничего яснее не становилось – лишь набор слов, не складывавшийся воедино. Если Эцу и прочие Древние наверху, в горнем мире, что им до мира людей? И, тем более, до нижнего мира, куда те уходят, покидая тело? Если из нижнего мира приходят другие народы, включая рогатых братьев, дающих свою плоть, то что страшного в том, что воля Эцу открыла туда вход, и зачем его нужно хранить? Слишком много вопросов, от попыток ответить на которые у него начинала болеть голова – вдобавок к подведенному голодной болью животу. Если бы ему позволили хотя бы напиться!

Тени, между тем, неумолимо съеживались, ползли к ногам. Из-за гряды показались люди – четыре человека приближались к их лагерю, и Тесугу обратил внимание на того, кто шел впереди. Мужчина, голый до пояса, но с причудливо выкроенной повязкой ниже, его тело было раскрашено белесыми полосами, образовывавшими странный, завитой узор на животе. Волосы были срезаны на передней части головы почти под корень, открывая бугор огромного шрама. На груди висела длинная костяная дуда. Неспящий, такой же, как Бын. Видно, это и есть люди с плоскогорий. За ним шел странный юноша, нагой, растрепанный, и перемещавшийся дерганой походкой. Отсюда было видно, что он непрерывно что-то бормотал, но слова не доносились до них. За ними шагало еще двое мужчин, выглядевших, как обычные охотники.

Они направились к их очагу, вокруг которого сейчас находилось лишь три человека, и там неспящий вполголоса спросил что-то у Егда, чего Тесугу не расслышал, поглощенный человеком, которого привели с собой незнакомцы.

Между тем, Бын, один из оставшихся у очага, встал, обменялся несколькими словами с неспящим из другого рода, потом снял с груди дуду, поднес к губам, и издал пронзительный свист. Так необычно было услышать это днем, что кожа Тесугу пошла мурашками. Он понял – пришло время.

Поняли это и другие. Сидя на земле, он смотрел, как его сородичи один за другим возвращаются в лагерь, мрачные и сосредоточенные. Бын с каждым из них говорил о чем-то, до юноши долетали лишь отдельные слова, но потом он повернулся и подошел к Тесугу.

– Вставай, принадлежащий нижнему миру, – голос старого Бына сейчас звучал так напряженно, что у Тесугу по спине пробежали мурашки – время пришло. Ты встретишь свою судьбу.

И он поднялся, на дрожащих ногах, не в силах отвести взгляда от горевших священной яростью глаз Бына. Попытался что-то сказать, но понял, что язык его не слушается, и просто молча кивнул.

Бын, видимо, и не ждал ответа, но, повернувшись, двинулся в сторону кручи, а за ним, как Тесугу заметил, пошел и второй неспящий из чужого рода, двое мужчин и тот странный юнец, не прекращавший мотать головой и бормотать что-то.

Странное чувство овладевало им, по мере того, как они, перевалив через гряду, шли по плоской равнине к холму, и черные каменные тела Первых казались все отчетливее. Тесугу казалось, что он раздвоился – и, пока его тело бредет по земле, измученное усталостью, голодом и болью, дух его отделился и смотрит на все со стороны. Словно сквозь ночной морок он понимал, что у него болят избитые за время похода ноги, что рана между ног болезненно саднит при каждом шаге, что отчаянно тянет пустой живот и пересохло горло. Но это больше не имело для него значения, он скорее замечал это, чем именно страдал – ибо все, что звалось Тесугу сосредоточилось сейчас на наплывавшем на них Обиталище Первых.

Оно было еще мощнее, еще невероятнее, чем ему казалось издали – сейчас, когда они были так близко, Тесугу разглядывал вереницу фигур. Застывшие в камне Первые, со скошенными, ровными чертами голов, безликие и безрукие, но все равно, как будто указывавшие друг на друга, и вперившие взгляды куда-то в середину. Больше чем в два его роста высотой, застывшее воплощение беспредельной мощи. И под ними – другой каменный ряд. Такие же неестественно ровные камни, подогнанные один к другому, они образовывали странное подобие жилищ.

Совсем близко.

– Стань, – услышал он окрик за собой, и остановился, не думая, что надо делать теперь. Кто-то вырвался вперед, и он искоса увидел, что нелепый парень, которого вели вместе с ним, продолжил идти своей дерганой походкой.

– Стань! – донесся за его спиной выкрик, в этот раз человек говорил странно, словно чего-то не хватало у него во рту, и потом он увидел, как мужчина метнулся вперед и ухватил дергающегося юнца за плечо.

Не оборачиваясь, Тесугу смотрел перед собой. Вот оно, Обиталище Первых, прямо перед ним, и полета стрелы не будет. Так близко, что он может, всмотревшись, различить знаки на поверхности камня.

– Сними, – снова услышал он голос за спиной, и сообразил, что это был старый Бын. Ему нечего было снимать, он шел сюда нагой. Но, мгновением позже, он сообразил, и нагнулся, открепляя от ног обувь. Истертые до дыр куски кожи с дырочками привязок бессильно упали на камень.

– Теперь идите! – проговорил голос сзади, и Тесугу качнулся вперед, точно во сне.

Все ближе и ближе, каменный ряд, распавшийся на отдельные части, и над ним – исполинские фигуры. Отсюда они показались ему еще выше, чем ранее. Но куда они толкают его, куда ведут? Ведь все должно произойти ночью, а сейчас…

– Я поведу их, – услышал он за спиной тот самый голос, что странно выговаривал слова, а другой, принадлежавший старому Быну, ответил:

– Я был здесь, и Первые коснулись меня. Вот знак их силы. Мы пойдем вдвоем.

И за его спиной послышались шаги. Все еще не решаясь повернуться, Тесугу увидел, что Бын и второй неспящий с раскрашенным телом обогнали их и пошли прямо к каменному ряду.

– За нами, – бросил Бын, не оборачиваясь, однако обернулся его товарищ, и по его лицу, такому же раскрашенному, как и тело, пробежала яростная гримаса. Сделав шаг куда-то в сторону, он выкрикнул:

– Он больше не ваш, духи ночи! Он пришел к месту, которое ему уготовал Эцу.

Бын не замедлил хода, и Тесугу, двинувшись за ним, сообразил, что его спутник, странный юноша, которому надлежало умереть вместе с ним, не хочет идти. Так же отстраненно он удивился, может ли человек противиться своей судьбе? Если он был рожден для того, чтобы умереть в Обиталище Первых в равный день, то как он может сейчас проявлять непокорство? Или настолько сильны овладевшие им духи?

Вслед за Быном, Тесугу приближался к стоящим сторчмя камням и различал на одном из них знак – клювастую голову, размах крыльев. Кто-то из крылатого народа, тот ли, кто унесет весть о его смерти для Эцу? Местами камни образовывали странные уступы, и он с неожиданным страхом увидел, как Бын ставит ноги на один, потом на второй, и взбирается на верхушку камня, замерев там. Остановившись внизу, Тесугу растерянно посмотрел перед собой. Сложенные рядом камни, на которых даже сейчас видна соединившая их мощь, силуэт птицы, смотрящей вверх, полукруглый знак, и…

– Поднимайся! – глухо сказал сверху Бын, и одновременно он услышал за собой шаги. Второй неспящий все-таки совладал со строптивым парнем. Ощущая, как слабость размягчает колени, Тесугу поставил одну ногу на камень, потом сделал еще шаг. И вот уже мог заглянуть в место, куда допускали совсем немногих. Место, где он сойдет в нижний мир.

Как же странно оно выглядело! За первым кругом камней, на одном из которых стоял он сам, был второй – мощные истуканы, тела людей без рук, и ног. Даже сейчас их рубленные головы были выше его собственной, и стояли неестественно ровно – точность расстояния завораживала. Наконец, внутри круга Первых был третий круг, совсем маленький. Он состоял из тяжелых камней, сложенных так, что образовывали невысокую, едва в его рост, стену. В ней отчетливо виделись два отверстия, из которых даже сейчас словно сочилась тьма. Перед одним из них стоял небольшой камень, напоминавший то ли волка, то ли лису. Бын направился к нему.

Тесугу сошел по камням вниз – по ту сторону они стояли так же, уступом, и ощутил под босой ногой странную поверхность. Это был камень, но не такой, какой ему приходилось когда-либо видеть и ощущать. Не гладкий, начищенный ветром, не ребристый – странная, серовато-шероховатая поверхность покрывала всю внутреннюю часть круга. И, подняв голову, Тесугу осознал, что он стоит прямо под пересечением взглядов Первых. Ему показалось, что в лицо ударила волна их гнева. Остатки сил вдруг оставили его, как и чудная отстраненность, и ноги подогнулись.

– Я сделаю все, что нужно! – закричал он, шатаясь и обхватив голову руками, – я готов!

В ушах загудело, и черные точки поплыли перед глазами. Он сам не ощутил, как странная поверхность, не земля и не камень, ударилась ему в щеку.