Читать книгу Психомахия - Евгений Матерёв - Страница 5

Неизвестно, сколько по времени длилась дрёма Фабриса; как только мастер осознал себя погружённым в её толщу, он постарался поскорее вынырнуть. Сделать это ему помогло не только чувство ответственности, но и беспокойство, сопровождающее его с момента начала турнира.

Мастер приподнялся на локте; глаза стали привыкать к тусклому освещению: «Надо было сесть на табурет, чтобы не уснуть…»

Фабрис перевёл взгляд на тумбу, где стояли большие песочные часы. Одного их поворота хватало на полчаса. Сейчас песок не сыпался, поэтому о времени можно только догадываться. Прислушался – печь гудела не так, как надо, и стеклодув вскочил со скамьи как ошпаренный.

«Повезло, что не проспал дольше», – подумал мастер, подбросив поленьев.

В этот момент за спиной послышался шум.

– Что, Оберон, сам проснулся? А я вот умудрился поклевать носом, – сказал Фабрис.

– Оберона нет, – ответил неизвестный голос. – Я отправил его восвояси.

Фабрис почувствовал, что по спине прошли мурашки, и тревога его усилилась – как если бы заработали меха, и от этого по углям заплясали языки пламени.

Голос прозвучал уверенно, повелительно – Фабрис сразу почувствовал – у этого человека больше в привычке отдавать указания, нежели получать.

Оцепеневший Фабрис обернулся, стал присматриваться к гостю. Неизвестный приближался, постепенно выходя на более освещённое пространство. Пока что был виден силуэт: на госте угадывался плащ и берет.

– Что вы делаете тут в такой поздний час? – спросил мастер и осёкся от собственной неучтивости. – Извините, господин. Я забыл представиться – мастер Фабрис Рене.

Вопрос естественный. Мастеру, конечно, приходилось видеть в своём скромном жилище важных особ – то, что неизвестный к ним относится, у него не вызывало сомнений. Обыкновенно их приводит сюда любопытство – всякому хочется взглянуть на чудесные превращения стекла. Но не в такой же поздний час!

Неизвестный прошествовал к столу, изучая то, что на нём находится. Теперь стало видно его лицо. Обычное лицо, только рябое, испорченное то ли болезнью, то ли ожогом. Фабрис нашёл, что рябь его несколько не портит; ему даже показалось, что эти изъяны под определённым углом зрения складываются в узоры.

– Зачем ты звал меня? – последовал неожиданный вопрос.

В это мгновение Фабрис почувствовал, что какой-то невидимый барьер между ними исчез. Словно треснула скорлупа, и его воля, как содержимое яйца, стала тягуче растекаться.

То есть это он, Фабрис, оказывается, звал этого господина и тот явился?

«Я не звал», – подумал про себя мастер, но вслух не сказал – неизвестно, как отреагирует на эти слова гость. Сначала надо выяснить, зачем пожаловал этот сир.

С приложением усилия воли Фабрис смог оторваться от гипнотического взгляда.

– Можешь звать меня Аполлинер.

Тон, повадки Аполлинера были таковы, что Фабрис засомневался – был ли обращён предыдущий вопрос именно к нему – может, то была лишь мысль вслух?

Прогнав наваждение, мастер Фабрис ещё раз представился, поклонился.

– Зачем же вы прибыли сюда, господин Аполлинер? Вы хотите сделать срочный заказ?

Гость ухмыльнулся. Фабрис ещё раз оглядел его. Ему нравилось, с каким достоинством тот держался: прямая осанка, чёткие движения. Было ощущение, что господин Аполлинер не раз тут был и поэтому хорошо ориентировался в мастерской.

Фабрис в уме строил фразы, как можно предупредить сего господина, что придётся с заказом повременить либо обратиться к другому мастеру; но все эти словесные конструкции рухнули в один момент.

Незнакомец прошёл между козлами и остановился у печи:

– Ты ведь хочешь, чтобы твои витражи красовались на Соборе? Желаешь ли славы Го… городу?

– Да, господин Аполлинер, – поклонился Фабрис. – Для меня и моих помощников это большая честь. И чтобы покрыть славой наш город, господина Флебо и Его Величество короля, я постараюсь привнести в наше дело что-то новое. Я давно работаю над одним свойством стекла…

– Получается? – прервал это сумбурное повествование Аполлинер.

– Ничего не выходит, – поник Фабрис. – То стекло получается слишком хрупким, то слишком много брака, то оно тусклое. Осталось всего полтора месяца…

«Кто же это такой?» – гадал про себя мастер, осматривая гостя.

Шёлковая беретта20, украшенная мехом соболя, лоснящийся плащ неизвестной мастеру выделки. Под чёрным плащом заметны красные котта21 и шоссы22. Алого цвета была и обувь гостя – ничуть не запачканная.

– Полтора месяца? – переспросил Аполлинер, скаля зубы. – Я знаю случаи, когда люди тратили всю свою жизнь, чтобы добиться успеха в своём деле; все их труды шли прахом.

Незнакомец оценивающе посмотрел на мастера, думая о своём и снисходительно качая головой.

– Времени создать шедевр остаётся мало.

– Да, – покачал головой мастер, чувствуя на себе взгляд. – Мы – мастера, спрашиваем с подмастерьев шедевры, теперь пришло время спросить с самих себя.

Аполлинер смутил своим пристальным взглядом мастера:

– И ты справишься?

«Уж не посланник ли это самого короля?» – затрепетал Фабрис.

– Приложим все усилия, господин Аполлинер.

– Да, – погрузился в свои думы собеседник мастера. – Да, да.

«Как понять эти его „да, да, да“? Сомнения? Или, наоборот, уверенность? А может быть, Аполлинер может читать мысли?»

– Город укрепляет своё влияние. Было бы неплохо подчеркнуть его притязания роскошным творением. Каждая деталь Собора должна говорить об этом.

Дальше голос Аполлинера утратил металлический отзвук:

– Свет хрии… – тут Аполлинер достал платок и высморкался. – Свет христианства должен проникнуть до самых окраин, в самые глубины тёмных душ.

– Мы рады участвовать в этом начинании, господин Аполлинер, – мастер ещё раз поклонился.

– Когда вы приступили к работе?

– Два месяца назад, господин Аполлинер. Потихоньку доделываем и старое, – зачем-то добавил Фабрис. Будто это как-то может оправдать безрезультатность поисков.

– И ты тратишь драгоценное время на всякую мелочёвку?!

Аполлинер сокрушённо покачал головой и с лёгкостью перевернул часы. Песок тоненькой струйкой посыпался вниз.

«Замечательный песок», – некстати отвлёкся мастер.

В руках гостя появилась головка чеснока. Шелуху Аполлинер, не задумываясь, бросил в рядом стоящие сосуды – «мелочёвка».

– Ты без боя отдал Руше Западную розу?

Фабрис вздрогнул.

«Надо же. Этот господин знает и такие подробности?!»

– К сожалению, тягаться с ним мы не можем по ряду причин. Я был очень удивлён, когда старшина цеха Акви не сразу отдал эту работу ему, господин Аполлинер. Это шанс…

Однако я думаю, что, в конце концов, цех выберет Амори…

Вот если бы…

Мастер ненароком встретился взглядом с Аполлинером.

– Ну? Что, язык прикусил?

Фабрис, бывает так, в задумчивости проговаривает мысли вслух.

– Вот если бы создать новый цвет…

– Не создаётся?

– Нет, господин Аполлинер, – ответил мастер и, не желая вдаваться в подробности, закончил кратко: – Видимо, нет таланта…

– Но-но… Уныние – это грех, – саркастически подбодрил Аполлинер Фабриса и закинул себе в рот зубчик чеснока. – Я могу помочь тебе.

Чесночный запах донёсся до стекольного умельца.

На эту фразу душа мастера откликнулась сразу, судя по скорости ответа.

– Каким образом, господин Аполлинер?!

– Пока сам не знаю, – остудил пыл стеклодува гость. – Пока сам не знаю… каков будет эффект.

– От чего эффект? – спросил Фабрис, забыв назвать собеседника.

«То есть уже существует нечто, только с неизвестным эффектом!»

– Господин Аполлинер, вы – алхимик? – спросил мастер, томясь паузой в разговоре.

– Догадываешься, сколько времени и усилий мне стоил этот секрет…

Мастер застыл на месте, не в силах произнести и слова.

«Я угадал?! Возможно, рябь на лице – результат алхимических опытов?»

– Поэтому моя услуга будет не бесплатной… Ты ведь тоже делаешь свои витражи и вазы не за «просто так».

Ох. От аполлинеровской манеры изъясняться Фабриса бросало то в жар, то в холод.

В ответ мастер безвольно развёл руками:

– Господин Аполлинер, мои средства подходят к концу, и вряд ли они вас заинтересуют. Но вы можете обратиться с этим предложением к господину Флебо…

– Нет, – отрезал Аполлинер. – Обойдёмся без Флебо.

Фабрис смущённо умолк: «Ещё не известно, кто к кому должен обращаться».

– От тебя потребуется всего лишь маленькое усилие. Ты мне отдашь Барбару.

Барбара – это дочь покойного теперь кузнеца Валентина. Его кузня располагалась неподалёку; они с Фабрисом были близко знакомы, часто виделись.

Чума оставила и Фабриса, и Барбару одних. У Фабриса она забрала сына и жену; у Барбары – отца. Наступили тяжёлые времена.

Девушка и до этого была странной, а после – и подавно. Замкнутая, неряшливая; к тому же больная падучей23.

Как она испугалась однажды за свою судьбу, когда по пути в лавку почувствовала, что белеет небо над головой и земля начинает качаться под ногами. Ей нужно скорее лечь на землю, что она и делает – прямо посреди пыльной улочки. Сейчас люди увидят её конвульсии, испугаются и закидают девушку камнями.

Придя после припадка в себя, Барбара увидела вокруг толпу зевак. В глазах людей читались смешанные чувства – девушка не понимала, что ей может сулить такая обстановка. Но никто не выказывал к ней враждебности – уже хорошо.

«Высокая болезнь», – шептались в толпе. Как не вязались эти слова с жалким видом Барбары. Испуганно озираясь по сторонам, девушка привстала и утёрла слюни рукавом. Никто не подошёл к ней, не помог подняться – она чувствовала себя отделённой от остальных невидимой стеной.

По пути домой Барбара через молитву просила заступничества у святой Бибианы24, опасаясь, что невидимое укрытие пропадёт. Ведь за ней по пятам, как маленькие волчата, снедаемые любопытством, шли хулиганистые мальчишки. Что взбредёт им в головы? Слава Богу – обошлось…

Чего только ни придумывала про бедную девушку народная молва.

Так и жила, кормясь огородом и собирательством: лес рядом. Помогало девушке и цеховое братство, и соседние мастерские.

Видимо, находится одной в пустом доме девушке стало в тягость. До такой степени, что Барбара прекратила жизнь затворницы и, будто компенсируя предыдущие годы, стала странствовать где ни попадя. Никто не знал, куда она уходила и когда возвратится домой.

Лишь Фабрис и его работники более-менее оказались посвящены в её жизнь. Когда Барбара возвращалась домой, то, бывало, захаживала в мастерскую – понаблюдать за работой стеклодувов. Тут-то она и рассказывала про свои хождения.

Со временем, приметив порядок действий, стала помогать мастеровым; более того – ей доверяли раскладывать стёкла по тонам – у неё это хорошо получается.

Когда Барбара осталась одна, её душу спасал только лес: она плакалась ему, как живому существу; вспоминала, как они с отцом ходили по этим тропам и собирали ягоды, грибы, коренья. Так погружалась в это занятие, что казалось – отец где-то рядом, что это от его прикосновений качаются ветки, а не от ветра…

Так же и с мастерской Фабриса – можно напомнить себе о тех временах, когда она с отцом приходила в гости. Тут ей очень нравилось. И однажды поймала себя на мысли, что в душе растёт какое-то чудесное ощущение. Сначала она думала, что влюблена ни в кого-то конкретно, а в саму атмосферу, в которой можно предаться ностальгии; влюблена в то, как люди объединены общим делом. А потом поняла, что полюбила Фабриса, который, кажется, ей в отцы годится, хотя разница в возрасте десять лет.

Со временем поняли это и все остальные.

Это было что-то новое в коллективе; шутки, намёки, ожидающие реакции взгляды: ох, как эта ситуация подстегнула юмористическое творчество работяг – скучно ведь, изо дня в день – одно и то же. А тут такая неординарная ситуация.

Фабриса это совсем не радовало. Везде ему стали мерещиться насмешки; он невольно обращал внимание на двусмысленные фразы; нет-нет да и замечал лукавые искорки в глазах работников.

С юмором бы отнестись, подыграть где…

Но нет. Фабриса очень нервировала эта глупая ситуация: и то, что дурочка додумалась о любви к нему, и то, что коллеги, оказывается, относятся к нему с куда меньшим пиететом.

Конечно, и раньше мастер не питал никаких иллюзий насчет отношения к себе работников, но теперь это стало очевидным, напоказ. Впрочем, как и его чванство.

– Барбару? – удивился мастер – Как же её вам отдам, господин Аполлинер?! Она же не принадлежит мне; временами заходит в гости и помогает.

– На этот счёт ты ошибаешься. Она привязана к тебе любовью…

От этих слов мастер и смутился, и изумился одновременно.

«Надо же, кто уже знает об этой глупой истории!»

– Откуда вам известно об этом?!

– Я – алхимик, – блеснул глазами Аполлинер и самодовольно улыбнулся.

Как хорошо всё получается, когда внимаешь собеседнику, слушаешь его. И тогда он сам расскажет о своих чаяниях. Потакая, подыгрывая ему, можно легко заслужить его доверие.

– Это она ко мне привязана, но не я к ней.

– Я об этом и толкую – ма-а-ленькое усилие.

– Не понимаю, – покачал головой Фабрис.

Гость снова пристально посмотрел в глаза мастеру, будто желая удостовериться – действительно ли не понимает? Фабрис же ни с того ни с сего испытал новую волну страха.

Наконец, Аполлинер перестал буровить взглядом и промолвил:

– Приведи её к Чёрному омуту.

– К Чёрному омуту?! – с ужасом воскликнул мастер.

Это проклятое место все местные стараются обходить стороной. Каких только жутких историй ни выдумали людские суеверия про эту местность. То про призрака утопленницы, стоящей на высоком берегу; то судачат про красный свет, исходящий из глубин омута; то про животных, ни с того ни с сего кидающихся с высокого обрыва – стоит только посмотреть на чёрную воду.

– Зачем?!

– Ты обещаешь держать язык за зубами?! Напомню, этот секрет достался мне нелегко…

От этой обязанности Фабрис почувствовал, будто на него взвалили тяжесть – ноги сделались ватными.

Аполлинер же и не собирался дожидаться, пока мастер вымолвит обещание:

– Мне нужна квинтэссенция любви и страха.

– Что это такое?! – Фабрис даже не пытался выговорить это слово.

«Какое-то понятие алхимиков», – догадался мастер.

– Ты же смешиваешь песок, соду… чтобы получить стекло.

– Я смешиваю то, что можно потрогать, господин Аполлинер. Но как можно смешать любовь и страх?!

– Кровь, – усмехнулся Аполлинер.

Фабриса только сейчас осенило: что его смущало в облике гостя – кровь. Кровь на зубах – будто у него проблемы с дёснами.

«Возможно, что и так», – мастер увидел, как Аполлинер вытащил очередную дольку чеснока и закинул себе в рот.

– Нет, – невольно отшатнулся от Аполлинера Фабрис. На мгновение ему показалось, что тьма в комнате стала багровой.

– Ну нет, так нет, – кинул Аполлинер и быстрым шагом, как показалось Фабрису, с негодованием покинул мастерскую.

Всё произошло так стремительно, что за точкой потянулся шлейф, превращая этот знак препинания в многоточие…