Читать книгу Красный паук, или Семь секунд вечности - Евгений Пряхин - Страница 3

…Тусклое Солнце, едва различимое в желто-сером молоке низких облаков, напоминавших более туман, соскользнуло к западу. Прорвавшиеся сквозь далекий облачный разрыв яркие закатные лучи, подрумянили напоследок верхушки сосен, стены и крыши строений и, отбросив фиолетовые тени на вчерашний снег, сошли на «нет», возвещая тем самым наступление последнего действия – сумерек.

В эти скоротечные мгновения уже скрывшееся за горизонтом светило продолжало по инерции напитывать густой туман облаков тихим, слабеющим светом. Вдруг, прервав череду многочисленных преобразований и изменений, установившееся мимолетное равновесие атмосферы, наполненное мягким, таинственным свечением, поглотило все звуки. В тот же миг на несколько стремительных секунд в этой местности на Земле исчезли все тени. Разгулявшийся, было, ветер объявил о временном перемирии, а желтый воздух загустел.

Маленькое лесное озерцо напоминало «блюдце», и по этому «заснеженному блюдцу» шел человек.

Весна 1944 года на Южном Урале была затяжной и холодной. Хмурый апрель никак не мог справиться со снегом, который, казалось, и не собирался стаивать. Нешуточные снегопады и даже метели не оставляли весне ни малейшего шанса распорядиться своим законным правом, а появившиеся с юга перелетные птицы были явно обескуражены местными суровыми условиями обитания и наполняли лес удивленным гомоном по этому поводу. Но все же на высоких местах стали появляться проталины, покрытые прошлогодней листвой и хвоей, с мышиными дорожками, и к середине апреля по всему лесу поползли тихие ручейки.

– Иван Данилович! Салют! А меня к тебе прикомандировали, – Николай Иванович Кондратьев спрыгнул вниз с косогора. – Говорят, ты один остался?

Наверху трое конвойных что-то горячо обсуждали.

– Да, остался, – зло ответил заключенный спецучреждения «Санаторий» Иван Шилов, отводя глаза. – Горина взяли. Только что увезли…

– Так, понятно, – сразу присел на корточки Николай Иванович и стал приподнимать край упругого дерна. – Говори, что дальше было.

– Он мне успел шепнуть, что Шустрый давно под него копал, – настороженно посмотрел на охранников Шилов. – Но сейчас предъявили порчу военного имущества и саботаж. А за это по закону военного времени – расстрел.

– Расстрел?! – изумился Кондратьев.

– Да, расстрел! – с размаху всадил лопату в дерн Шилов. – Какие-то зверюги скрутили ему руки проволокой, сунули головой в мешок – и в кузов. Как поросенка!

Закат вспыхнул багрово-красной полосой над дальним лесом. Конвой, доставивший Кондратьева, удалился в сторону вышки с прожектором.

– Слава Богу, – произнес шепотом Шилов, – этот душегуб уходит.

– Который? – поинтересовался Кондратьев.

– Да вон тот, что слева – старшина Бубенцов. Такая сволочь! – потемнел от гнева Шилов. – Из расстрельной команды.

– А почему он сейчас в охране?

– Это у него такое увлечение, – Иван Данилович продолжал резать дерн. – Иногда он просится охранять заключенных.

– Зачем? – Николай Иванович осторожно распрямил больную спину и аккуратно вывалил ведро перегноя на носилки.

– Бубенцов ходит в наряд, чтобы подстрелить какого-нибудь политического при попытке к бегству. В прошлом году летом он застрелил Петра Ложкина. Говорят, Ложкин подвернул ногу и присел, а Бубенцов решил, что зэк спрятался, чтобы бежать и дал очередь. А вот этой зимой ему пока не везет. Так что…

Заключенные спецподразделения «Санаторий» Кондратьев и Шилов переглянулись.

Закат над озером стал набирать силу, и в эти мгновения уже скрывшееся за горизонтом светило продолжало по инерции напитывать густой туман облаков тихим, слабеющим светом.

Оба заключенных имели одинаковый внешний вид: заношенные телогрейки с номерами, шапки-ушанки и лоснящиеся ватные штаны, заправленные в кирзовые сапоги. У обоих были осунувшиеся обветренные лица и вечерняя щетина. Кондратьев был в круглых очках, но выглядел моложе, был решительнее в суждениях и в поступках. В «Санаторий» Николай Иванович «поступил» полторы недели тому назад и поэтому пока имел право задавать вопросы. Иван Данилович Шилов очков не носил, был ниже ростом, но выглядел старше.

– И кто же с нами остался? – Кондратьев осторожно кивнул в сторону охранника на деревянной лестнице с перилами. – Еще один душегуб?

– Это Валенда, – отвечал тихо Шилов, – сержант Валенда Василий Петрович, слава Богу, не душегуб.

– Валенда… интересная фамилия, – нахмурился на закат Николай Иванович. – Услышишь один раз и на всю жизнь запомнишь.

– Да, – согласился Иван Данилович, – у него не только фамилия запоминающаяся, но и сам он – хороший мужик. Заключенных жалеет, даже подкармливает. И еще у него феноменальная память и абсолютный музыкальный слух. Так что потише при нем. Он все равно «вохр».

– Разговоры – прекратить! – раздался высокий сиплый голос. – А то дам очередь – и будете оба лежать… при попытке к бегству.

Здоровенный круглолицый детина лет двадцати, в шапке-ушанке с подвязанными снизу клапанами, бушлате и огромных валенках, выразительно похлопал по автомату.

– До чего же у него противный голос! – бросил в сторону Николай Иванович и неожиданно крикнул так, что вспугнул ухоженную синицу, присевшую на перила деревянной лестницы. – Василий Петрович!

Заключенный Шилов моментально прижался спиной к ближайшей сосне, а темнеющий лес откликнулся эхом.

– Василий Петрович, – повторил звонко Кондратьев. – Мы две нормы сегодня сделали; снабдили перегноем весь второй этаж восьмого корпуса, а ты нам с Иваном Даниловичем даже перекинуться словечком не даешь. Спускайтесь сюда, я дам вам сигарету. Мне их привез лейтенант Петров. Покурим трофейные!

И выразительно похлопал себя по карману.

Фигура часового четко выделялась на фоне кремового трехэтажного санаторного корпуса, освещенного закатными лучами в соснах и с колоннами.

– Разговорчики, – строго просипел сержант Валенда и, оглянувшись по сторонам, стал осторожно спускаться вниз по ступенькам.

– Порядок! Вот сразу бы так, – усмехнулся Николай Иванович, – а то: «дам очередь!». Предлагаю перекур и, думаю, что на сегодня хватит рыться в земле.

Шилов вопросительно посмотрел на Кондратьева.

– А если Иван Данилович оттяпает мне палец ржавой лопатой в темноте? Что тогда?

– Ладно, ладно, – дышал крутым чесноком розовощекий Валенда. – У тебя что, целая пачка сигарет? Фрицевские?

– На! Держи свою пачку, – усмехнулся Кондратьев. – Я не курю. Только выдели одну сигаретку для Ивана Даниловича.

Сержант Валенда протянул одну сигарету заключенному Шилову, а пачку спрятал себе вовнутрь.

– Перекур пять минут! – сержант Валенда по-хозяйски уселся на ступеньку, широко расставив ноги в огромных серых валенках. С удовольствием затягиваясь вражеским дымком, произнес. – Потом быстро собрать инструмент и на базу. Начальство к тебе едет, Кондратьев. Так что готовься ответ держать.

– Понятно, – сразу приуныл Николай Иванович. – А какое сегодня число?

– Сегодня семнадцатое апреля сорок четвертого года, – ответил конвойный, выпуская дым через нос. – Как доставлю тебя в номер, сразу приведи себя в порядок и побрейся еще раз. Понял?

– Так точно, – окончательно сник Кондратьев.

Несколько секунд заключенные смотрели на багровую полоску, темнеющее синее небо и озеро внизу. Маленькое лесное озерцо под снегом было круглое, как блюдце, и по этому «заснеженному блюдцу» шел человек.

– А кто это там идет? – спросил Кондратьев, ежась от налетевшего порыва свежего ветра.

– Это же наша Марья-Искусница, – отвечал Шилов, – Маша, старшая дочь нашего завхоза. Первый рыбак во всей округе – после смены идет на рыбалку в любую погоду и без улова никогда не возвращается. У нее есть свой особый секрет и удача. Все старожилы к этому привыкли и уже не обращают на нее внимания.

– И что, всегда с уловом?

– Да, сколько помню, всегда у нее есть рыба, – аккуратно направлял струю дыма вверх Шилов. – Сначала отца, мать, детей накормит. А потом Захарычу, здешнему инвалиду и его семье, обязательно оставит хвостов пять. А бабка Понамарева только на этой рыбе и держится.

– И вправду Марья-Искусница – каждый день с уловом! – подумал вслух Кондратьев, глядя на махонькую фигурку с санками. – В таком деле и мужику-то не всякому везет.

– А как называется этот островок? – показал рукой в сторону озера Николай Иванович, пытаясь отвлечься от гнетущих мыслей о приезде начальства.

– Остров «Надежды», – гордо ответил Шилов, осторожно выпуская дым.

Да ты что! «Надежды»? – удивился Николай Иванович, – очень символическое название.

Тем временем фигурка скрылась за островом.

– Как там на фронтах? – Кондратьев повернулся к охраннику.

– Бьются насмерть, не в пример вам, дармоедам, – заученно просипел Валенда, – Эх! Война скоро кончится, а я проторчал тут, аж с сорок второго года!

– Так ты ж ценнейший кадр, Василий Петрович, если я правильно понял, – переглянулся Кондратьев с Шиловым. – И на фронт не отпускают?

– Сказали: жди – вызовем, – заулыбался пахнущий, помимо чеснока, еще потом, ваксой, кирзой и ружейным маслом сержант Валенда. – Ротный мое заявление принял и сказал: дело пошло.

– Везет же некоторым! – сплюнул Кондратьев. – А тут мучаешься только потому, что имел неосторожность окончить университет. В чем моя вина?

– Горе от ума, – с досадой произнес Шилов, опять приваливаясь к сосне спиной.

– Точно! Горе луковое! – поддержал охранник Шилова и засмеялся. – Запомни, зэк! Ни с того ни с сего сюда никто не попадает. Я два года здесь лямку тяну и знаю точно: настоящие мужики все на фронте. А вы политические – хуже чумы. Так наш комиссар говорит.

Налетевший порыв ветра заставил отвернуться от озера.