Читать книгу У истоков пирамид - Евгений Саржин - Страница 10

***

Ренехбет вздрогнула и испуганно огляделась, не понимая, где находится. Лишь спустя несколько мучительных мгновений она вспомнила – Нехе, дом уари, и она, его жена. Теперь её дом. Она уже девятое утро просыпалась здесь, глядя на гладкие, прилаженные друг к другу куски дерева сверху, но чувство первого страха до сих пор не прошло.

Плетенка была пуста – муж не пришел домой вчера. Он и другие шери отправились на охоту. Неизвестно, сколько их не будет, и все ли вернутся целыми – охота дело опасное.

Ренехбет приподнялась, и, сев на циновке, осмотрелась. Небольшое, отделенное от остального дома связанными ветвями, помещение, но даже здесь было больше ценных вещей, чем во всей хижине её покойного отца в Ме-Нари. В палетке, на которой она растирала мужу галену, охру и малахит, и сейчас лежало немного порошка. Другая палетка рядом, в форме черепахи – её. Какие-то белые камешки, изображавшие глаза, тускло поблескивали в неясном свете. Фигурки из слоновой кости, охотник, женщина и гиппопотам, стояли на столике – четырех плоских кусках дерева на глиняных кирпичах. Нож, тонкое, волнистое острие из кремня вливалось в изукрашенную резьбой костяную рукоять. Маленький медный топорик. Еще фигурки из красивых, блестящих камней, каких не найти в Ке-Ем. И драгоценный нуб, кусочек желтого металла, раскатанный в пластину, тщательно прикрепленную к жильной нити, лежал рядом с булавой.

Слева от неё, на женской стороне, лежали подаренные ей мужем бусы, разноцветные, сверленные бусины из диковинных камней поблескивали в тусклом свете, подвески из слоновой кости и накидка с двумя медными заколками, без которой он запретил ей выходить из дома.

В Ме-Нари люди тоже украшали себя, но в Нехе этому, видимо, придавалось большее значение – бусы и ожерелья, браслеты и гребни показывали род человека, и служили способом странного для неё разделения жителей селения на шери и медеша. Впрочем, много в этом селении пока было для неё новым.

Резко поднявшись, девушка надела на себя льняную юбку, скрепила заколкой, и повязала ожерелье. Откуда-то повеяло слабым запахом готовящейся еды. До сих пор сложно было поверить, что самой ей готовить нельзя – муж объяснил, что для этого к уари-на Ренехбет приставлена особая женщина. Он даже сказал, как её называют в Нехе, но новое слово не запомнилось.

За стеной спальни запах жареного ячменя, мяса и фруктов стал сильнее. Встретившая её у дверей девушка подняла руку и опустила голову.

– Уари-на Ренехбет, пусть духи благословят твой день!

Вздрогнув на мгновение (Ренехбет, да, моё имя теперь – Ренехбет), она ответила:

– Пусть будет добрым твой день, Мерхет. Ты уже готовишь еду?

– Уари-на Ренехбет, твоя еда почти готова. Не принести ли уари-на воды или листьев?

– Воды, чтобы освежить рот, Мерхет.

Мерхет, кивнув, побежала в комнату и через некоторое время вернулась с красным кувшином, полным прохладной воды.

Полоща рот, Ренехбет глянула на девушку – та стояла перед ней, склонив голову и опустив глаза. Полоса льняной ткани едва прикрывала крепкие бедра, выше пояса на Мерхет были только бусы из костяных пластинок. Так же, впрочем, ходили и незамужние девушки в Ме-Нари, но Ренехбет не могла свыкнуться с мыслью, что та готова исполнять ей приказы.

Еда, которую Мерхет подала ей, мало чем отличалась от того, что ели в Ме-Нари – ячменные лепешки, зажаренное на углях козье мясо, печеные яйца какой-то речной птицы. Разве что без рыбы – жители Нехе не ели её и презирали тех, кто ест. В чашу с красным верхом было налито козье молоко. Заканчивая трапезу, Ренехбет спросила:

– Мерхет, почему ты не хочешь поесть рядом со мной?

– Нет, нет, так нельзя, гаша̀ не может есть рядом с уари-на – ответила Мерхет, подняв округлившиеся глаза на Ренехбет, – уари не позволяет этого.

Вот как они называют таких девушек – гаша. Почему девушек называли «отданная» и как они жили рядом с шери – Ренехбет еще не очень понимала, в Ме-Нари не было ничего подобного.

– Хорошо, тогда иди поешь в свою хижину. Ты мне пока не нужна. Я хочу пойти к Реке одна.

Река всегда успокаивала её. Кроме того, она вчера слышала, что сегодня должны были освятить новую ладью. Она помнила такой обряд по Ме-Нари, но ладьи в Нехе были больше, и ей вдруг захотелось увидеть, каких духов призывают для этого здесь.

Когда Ренехбет выходила из дома, малахитовая пыль уже сделала зелеными её веки и брови, и бусины постукивали на груди. На второй день она, забывшись, вышла без ожерелья, но столкнувшись с взглядом Гор-Кха, оцепенела на мгновенье, после чего тут же побежала обратно в комнату.

Селение полнил обычный шум. Мимо пригорка, где были расположены жилища шери, она спустилась к каменному руслу высохшего ручья. Здесь и вверх по усеянному неровными желваками берегу шли хижины тех, кто работал с камнем, костью и медью. Стук камня о камень, треск и скрипы смешивались с выкриками и лаем собак. Обнаженные фигуры ремесленников возле их хижин выпрямлялись при её приближении, руки поднимались в знакомом жесте. Впрочем, некоторые ушли в работу настолько, что не замечали проходившую мимо Ренехбет.

Поворачивая к узкой полоске берега, в конце которой спускали ладьи на воду, она краем глаза увидела знакомую фигуру. Не успев еще понять, кто это Ренехбет повернулась и вздрогнула.

– Пусть духи благословят твой день, уари-на, – спокойно сказал Седжи и перехватил рукой посох, – что ты ищешь у воды, когда небесный огонь едва разгорелся?

Жрец смотрел на неё, не улыбаясь, и Ренехбет опять почувствовала поднимающийся по жилам страх. Он смотрел на неё сейчас теми же почти черными, ничего не выражающими глазами, как в тот день, когда она стояла перед ним раздетая в святилище Нехбет.

– Я, – девушка сглотнула, – я… хотела увидеть ладью, которую будут освящать сегодня.

– Тогда почему ты не взяла с собой свою гаша?

– Я хотела пройти сама, – Ренехбет сжала кулаки, стараясь не опускать взгляд, хотя это было нелегко тому, кто смотрел глаза в глаза Седжи, – опасно ли мне ходить одной?

Впервые на лице Седжи промелькнуло тень какого-то чувства, хотя девушка не смогла понять, какого именно.

– Ты – Ренехбет и наша уари-на, – сказал он, как обычно, негромко, – и если верен был наш выбор, и Нехбет простерла над тобой свое крыло, лишь твой мужчина может быть сильнее в Нехе, чем ты.

Она совсем не чувствовала себя второй по силе в этом селении, но, кажется, странный мужчина на неё не сердился. Она нерешительно кивнула.

– Ты знаешь, что ты должна делать сегодня?

– Нет, – ответила Ренехбет и поспешно добавила, – мой мужчина мне ничего не говорил.

– Гор-Кха, чья булава благословлена Соколом, не будет говорить тебе всего. У него есть что делать. Приходи ко мне, уари-на, и я скажу, что ждут от тебя люди Нехе.

– Хорошо, – кивнула девушка, – но что я должна делать сегодня?

– Идем, я покажу тебе ладью, раз ты хотела её увидеть, – сказал Седжи, и протянул руку туда, где темнел нос с развевавшимся по ветру украшением из пальмовых ветвей, – это хорошая ладья, и будет она нести по воде сынов Нехе, во славу Отца-Сокола.

Жрец двинулся вперед, и Ренехбет ничего не оставалось, кроме как пойти за ним следом. Утренняя Река была спокойна, несмотря на ветер, небольшая лодка шла в сторону от берега. Почти безлюдный берег удивил Ренехбет, привыкшую к видам утреннего лова.

– И когда тень исчезнет у шеста, Гор-Сокол благословит эту ладью, и вольет в меня свою волю, – сказал Седжи, остановившись и разглядывая судно.

Ладья, связанная из плотно подогнанных одна к другой вязанок папируса, лежала в небольшом углублении, вырытом в иле, и Ренехбет увидела круглые ветви, подложенные под её дно.

– У нас, когда освящают новую ладью, её поливают кровью козы, потом выплывают на середину Реки и бросают лепешки из проса в воду во славу Сома-отца, – несмело сказала девушка.

– Гор-Сокол примет её в свои воды, и они станут кровью, если он захочет, – Седжи повернулся к ней, и девушке показалось, что она видит неодобрение в его словах, – иногда он желает крови козы или быка, но чаще ему нужны только наши слова. Он разжигает небесный огонь, и любая тварь, что живет в Ке-Ем, отдаст ему свою кровь, когда он этого захочет.

– У нас другие хемму…, – начала Ренехбет, но мужчина прервал её:

– Гор-Сокол – не просто хемму! Он тот, кто видит каждого сына и дочь Ке-Ем, тот, кто плывет в своей небесной ладье, тот, кто говорит свое слово, и дает нам тепло или влагу. Запомни это, уари-на. Ни один из духов долины, ни рыбина из Реки не может противостоять его воле.

– Но разве сокол… – начала Ренехбет, но умолкла, столкнувшись с пронзительными и словно потемневшими глазами Седжи.

– Сокол – лишь образ, который он принимает, спускаясь в наш мир, – жрец говорил сухо и четко, слова нанизывались одно на другое, как просверленные камешки в ожерелье, – то же, как выглядит он, когда правит небесной ладьей, не может увидеть ни один человек.

– Но тогда…., – девушка осеклась, не договорив, и Седжи посмотрел на неё, и выражение его лица неуловимо смягчилось.

– Ты ведь только девочка из селения рыбоедов, – сказал он, словно обращаясь сам к себе, – или была такой, пока Нехбет не остановила на тебе свой выбор. Но когда-то и я просыпался, не зная, откуда берется тот свет, что меня будит.

Он помолчал, девушка не решалась заговорить первой.

– Я родился в Аппи, небольшом селении за много дней вверх по Реке, – теперь он говорил размеренно, спокойно – в нашем роду умели лечить раны и укусы, и мы знали, когда надо бросать в ил зерно. Но однажды это случилось, когда мне было не больше лет, чем тебе. Я лежал на лугу, и рядом паслись наши козы, и духи полудня уже начали шептать мне свои слова в уши. И вдруг, хотя мои глаза были закрыты, я увидел, как темнеет все вокруг. Не было ни единой тучи. Но, среди ясного неба вдруг появилось что-то и…, – по лицу жреца пробежала судорога, – и небесный огонь начал гаснуть. Казалось, что-то крало его у нас. Словно чьи-то невидимые зубы вгрызались в него. Я лежал и не мог пошевелиться, но слышал, как кричат от страха люди в селении. И сумрак окутал мир, и вдруг я увидел это. Ладья, плывущая в земли предков, и сокол, летящий рядом с ней. И словно от ячменного напитка, зашумело у меня в ушах, и земля поплыла, но я все же ясно слышал голос, который произнес «Гор». И я помнил это имя, когда пришел в себя, и увидел, что небесный огонь снова светит ярко. С тех пор я знаю, кто плывет в небе. И знаю, что он выбрал меня.

– Но Небет…, – начала Ренехбет, но Седжи снова вперил в неё свои острые и темные, как обсидиан, глаза, и она запнулась.

– Нехбет, – сказал он, сделав ударение на слове, произнесенном, как принято было говорить в Нехе, – та, что простирает крыло над женщинами. Коршун – лишь то, как она является нам, потому что никто не знает, как выглядят духи. Кровь, что течет из женщины раз в луну – её ка, и крик, что издает родившийся ребенок, или женщина, когда мужчина в ней – её голос.

В её селении все это объясняли немного иначе.

– Это Сокол сказал Гор-Кха идти с булавой на Ме-Нари? – вдруг глухо спросила она, и замерла, испугавшись своей смелости.

– Сокол послал силу булаве твоего мужчины, он выбрал его, как Нехбет выбрала тебя, – Седжи опять говорил сухим, как обточенные ветром на холме камешки, голосом, – твой отец должен был признать его силу. Он не захотел. Но если признаешь ты, Нехе будет твоим.

Первый день в Нехе был еще слишком ярок в памяти – враждебные взгляды, яростный рев толпы, встречавшей Гор-Кха и тягучий, делающий кровь желтой, страх.

Она повернулась и посмотрела вверх. Коровий череп, насаженный на шест, желтовато отсвечивал на солнце. Нехе будет её?

– Мы начнем обряд освящения ладьи в полдень, – сказал Седжи.