Читать книгу Рыбья Кровь и княжна - Евгений Таганов - Страница 10

Всеслава из насильственного гостевания в Северске вернулась еще более отстраненная и замкнутая, чем прежде. Дворовые наушницы с удовольствием расписывали ей, как князь без нее ожил, принимая Шушу с Голованом, навещая Черну, Зорьку и Саженку, как был бодр и неутомим в своих каждодневных делах.

– Нашли, кто стрелял? – В ее первом вопросе мужу сквозила легкая издевка.

– Завтра найдут, – пообещал Дарник.

Назавтра арсы действительно притащили купеческого слугу, бывшего ополченца, который похвастал в харчевне, что это он стрелял в князя.

– Дело касается меня, поэтому я судьей ему быть не могу. Суди его ты, – заявил Молодой Хозяин жене, отведя себе роль стороннего наблюдателя.

Всеслава, подозревая подвох, взявшись за дела, принялась подробно расспрашивать, что видел обвиняемый на дороге, с кем ехал князь, во что был одет, какой масти был его конь. Купеческий слуга тотчас стал путаться, ошибаться, говорить наугад.

– Это не мог быть он, – вынесла уверенное заключение княжна.

– Он же сам признался, – досадливо заметил Копыл. – Огнем прижжем, так и сообщников вспомнит.

– Все равно это не он, – стояла на своем Всеслава.

Дарник рассмеялся и приказал глупого слугу как следует выпороть.

– Ты меня проверял? – спросила жена, когда они остались одни.

– Да нет, – уклончиво сказал князь. – Просто иногда голова отказывается ясно соображать. Мне он тоже показался не тем, за кого себя выдает. Только я не знал, как его уличить. А ты сделала все превосходно.

Княжна даже зарделась от его похвалы.

Это и был новый подход Дарника к семейной жизни. Подумав хорошенько над словами Шуши, он в самом деле решил малыми, настойчивыми шагами завоевать ум и сердце жены, причем сделать это непременно раньше, чем исполнится год со дня их свадьбы, – чтобы оставить с носом ее гадалок и звездочетов.

Как всегда, когда у него появлялась ясная и четкая цель, следом приходили и средства ее достижения. Всем людям хочется быть значительными людьми – знал он и из ромейских свитков, и из своего уже порядочного опыта. Значит, надо предоставить Всеславе возможность как можно полнее проявить себя, завоевать уважение подданных не кукольной миловидностью, а верными суждениями и решениями. И чтобы во всем этом у нее была только одна опора – он, Дарник. То, что княжна полгода уже управляла Липовом, в расчет можно было не принимать, там имелись подсказки Шелеста и Фемела, да и сами липовцы особенно к ней не обращались, понимая, что князь потом все может переиначить.

Да и то сказать, его обязанности день ото дня становились все более сложными и противоречивыми. Проведенная перепись показала в Липове три с половиной тысячи населения, не считая стариков и детей. Тут, как ни решай, всегда найдутся обиженные и недовольные; чтобы всех их привести к согласию, и десять лишних умных голов пригодились бы. Прежде свой княжеский долг Дарник видел в трех простых задачах: завести лучшее войско, умело судить человеческие распри и сделать подданных как можно богаче, потому что тогда и он им будет больше нужен – для охраны их сундуков.

У этих правил имелся только один изъян: забирая в свою княжескую казну десятую часть военной добычи и других доходов, удачливый полководец быстрее всех своих приближенных оказывался в долгах – все уходило на разрастающееся войско, обустройство селищ и застав. Иначе было теперь. Превращение всех бездомников в войсковых закупов немедленно принесло в войсковую и княжескую казну несколько тысяч дирхемов, хлебники собрали наконец-то хороший урожай, а впереди предстоял еще первый полноценный сбор подымных податей с укоренившихся селищ и городищ княжества, заметная прибыль капала с ремесленников, купцов, содержателей харчевен и гостиных домов. Словом, в шкурных делах можно было как следует перевести дух и побыть какое-то время с княжной «орлами парящими».

– Как тебе нравятся порубки вокруг Липова? – спросил как-то Рыбья Кровь у жены перед заседанием княжеского совета.

– Мне сказали, что ты нарочно вокруг оставляешь одни пеньки, чтобы далеко видно было и чужая конница пройти не могла.

– Я хочу, чтобы ты на совете спросила меня про них.

Всеслава так и сделала, и Дарник вынес решение, что ближе двух верст от города лес не рубить, а в посаде запретить ставить бревенчатые заборы, только из жердей и досок.

– Забор из жердей пальцем проткнуть можно, – вскинулся хозяйственный Кривонос, чья дворовая ограда напоминала крепостной тын. – А если ночные разбойники?

– Тогда вези бревна за три версты, – бросил ему князь.

В другой раз он попросил Всеславу замолвить слово против нечистот, что выбрасывали прямо на проезды и проходы между дворищами, и повсюду в посаде появились большие бочки, нечистоты из которых золотари потом вывозили за город.

– Почему ты делаешь это через меня? – не понимала княжна.

– Потому что сам я такое предлагать не могу. А ты можешь, – просто сказал он. – И никто тебе слова поперек не скажет.

Так у них и пошло: договаривались и шли в совместную атаку на тиунов и воевод, которые не смели возражать, боясь обидеть князя замечаниями его жене.

Потом Дарник изредка стал рассказывать Всеславе что-то о себе. Больше всего ее поразило, как он сам по свиткам овладел ромейским языком.

– Потому что в детстве я был гораздо умнее, чем сейчас, – объяснил муж.

Ответом ему был непроизвольный хохот жены.

– Умнее, чем сейчас! – повторяла она, утирая слезы. – Значит, сейчас ты гораздо глупее?

– Ну конечно. Когда я в пятнадцать лет покинул Бежеть, я ни на миг не сомневался, что через год стану первым воеводой у нашего кагана. А видишь: четвертый год, и я всего лишь какой-то там мелкий князек.

И новый взрыв ее смеха, теперь уже над «мелким князьком».

Не меньше впечатлил Всеславу и его рассказ о матери.

– Она ни на что никогда не жаловалась, сама делала и женскую, и мужскую работу. Иногда говорила что-то сделать мне, но, если я не хотел, никогда не настаивала. Может быть, поэтому я всегда живу только по своей воле, и мне никогда не нравятся люди, которые подробно и красочно про себя говорят. Я не люблю судить об окружающей жизни с чужих, пусть даже самых правильных слов, мне больше нравится догадываться о сути вещей своим умом.

Мало-помалу она и сама разговорилась, хотя и считала, что ничего такого особенного в ее детской жизни не было: ну любила прятаться под пиршеским княжеским столом, ну горько плакала над умершим ручным хорьком, ну потерялась однажды на полдня в лесу.

– Но ведь как-то к княжеской охоте привязалась, когда кровь и кишки по рукам текут? – безжалостно допытывался Дарник.

– Отец всегда говорил, что я ни в чем не должна походить на простолюдинок, – откровенничала жена. – Что удел князя не сражаться с другими людьми, а сражаться с собственной судьбой. На самом деле я не такая суеверная, как ты думаешь. Просто предсказания всегда выводят на какую-то ясную дорогу, по которой легче идти. Звезды предрекают делать то-то и то-то, вот я и делаю.

– А за меня замуж тоже предрекли? – любопытствовал он.

– Конечно.

– Но ведь я простолюдин.

– Ты же сам тогда на суде в Корояке говорил, что многие знают твою мать, но никто не знает твоего отца. Почему ты так скрываешь его имя?

– Потому что я сам его не знаю, – честно признался Дарник. – У меня всегда была такая гордыня, что, даже если бы моим отцом оказался русский каган, я бы почувствовал себя слишком маленьким человеком. Не зря древние ромейские цезари искали своих предков только среди богов, а не людей.

– Значит, твой отец бог? – серьезно уточнила княжна.

– Причем самый-самый главный, – насмешливо отвечал он.

Такие их беседы весьма способствовали возникновению чисто дружеских и заговорщицких отношений против окружающих приближенных, но в любовных делах продвижение шло не так быстро. Уступая по утрам и вечерам его страсти, Всеслава именно уступала, первой никогда не изъявляя подобного желания. Это было не слишком приятно, и, не будь пылких наложниц, он наверняка бы усомнился в своих мужских качествах, поэтому предпочитал просто выжидать, уже успев почувствовать вкус к такому вот медленному постепенному узнаванию другого человека, который вроде бы и весь перед тобой, и в то же время скрыт не менее, чем он, сам Дарник, перед другими людьми.

Однажды князь пошел еще на один решительный шаг и позвал Всеславу с собой в дальний объезд. В сопровождении арсов они выехали в сторону Южного Булгара. Петляющая слева Липа то появлялась, то исчезала за паутиной безлистного осеннего леса, брызги талого снега веером летели из-под копыт, попадая на сапоги Дарника и платье Всеславы, отчего обоим было легко и весело.

К полудню они добрались до первой вежи, где гонцы из Усть-Липы меняли лошадей. Река в этом месте делала почти полную петлю вокруг скалистого холма. Пока арсы расседлывали лошадей и готовились к трапезе, они вдвоем с княжной объехали сам холм.

– Как отсюда все далеко видно! – воскликнула Всеслава, оглядывая противоположный, пойменный берег реки.

– Нравится? – небрежно спросил он.

– Очень!

– Значит, быть здесь твоему собственному селищу.

– Моему? – насторожилась княжна. – Ты хочешь, чтобы я жила здесь?

– Не только ты. Если пустишь, я тоже буду жить здесь.

– Каждой наложнице по селищу! – тут же вспомнила она.

– Не совсем так. Мне самому хочется жить там, где не будет слышно вечевого колокола.

– Никогда бы не подумала, что ты боишься его!

– Это не страх, а презрение, – пояснил Дарник. – Пускай хоть один раз в него зазвонят, и я навсегда отселюсь из Липова, например, сюда. Да и вообще, нельзя позволять смердам каждый день видеть себя, они от этого распускаются.

Всеслава слегка призадумалась.

– А это не слишком будет далеко от Липова?

– В самый раз. Но заранее об этом не стоит никому говорить. Я хочу назвать это селище в твою честь Славичем.

– А как же торжище, пиры с дружиной, военные игрища?

– Это уже стало слишком назойливым для меня, – поморщился он. – Мне нужно место, где бы я принадлежал только себе и немного тебе и мог добиться вокруг полной тишины. Месяц будем жить в Липове, месяц здесь. Подумай, подойдет это тебе или нет?

– Мои дворовые скажут, что ты хочешь сослать меня от себя подальше.

– Значит, ты должна сама всем убедительно сказать, что тебе хочется жить в этом месте.

Княжна молчала. Дарник не торопил ее с ответом, ведь по сути это было первым настоящим испытанием жены: согласна ли она разделить его все более насущную потребность в одиночестве?

Они сделали еще один переход до следующей сторожевой вежи, после чего князь, сославшись на изрядно замерзшую жену, приказал возвращаться в Липов. Когда уже показался город, обратился к княжне за ответом:

– Ну так что ты решила?

– Я согласна, – коротко сказала она.

Всего два маленьких слова, однако они вмиг многое изменили. Оказалось, что все в Липове как будто этого от княжеской четы и ожидали. Горожане не только поверили, что, взойдя на красивый речной утес, Всеслава захотела там построить свои летние хоромы, но и нашли такое ее желание самым естественным и обоснованным. Князь – натура грубая, неприхотливая, ему и зимой у костра спать все нипочем, а княжна – создание нежное, тонкое, ей грязь и вонь посадских улиц в непривычку и в отвращение. В расстройстве пребывал лишь Селезень, переведенный с появлением Корнея из оруженосцев в княжеские казначеи:

– Где взять дирхемы на все это? Опять хочешь потом побираться?

Дарник побираться не хотел, поэтому вызвал к себе воеводу-тиуна Кривоноса, отлично справившегося с обустройством дороги на Северск – Перегуд:

– Сможешь для всеми почитаемой княгини бесплатно построить селище?

Умные глаза хозяйственного соратника смотрели задумчиво то на князя, то на княжну.

– Если дашь княжескую печать – построю, – уверенно произнес он.

Теперь пришел черед озадачиться Дарнику:

– Хочешь моим именем еще больше порастрясти купцов?

– Можно и без купцов обойтись, – пожал плечами Кривонос.

Князь сверлил его взглядом, пытаясь сам догадаться, а не спрашивать.

– Пускай он возьмет мою печать, – заметила вдруг Всеслава.

– Так у тебя же нет никакой печати? – удивился муж.

– Одно твое слово – и будет. – Жена лукаво улыбалась.

Оказалось, что Всеслава давно уже все это хорошо продумала – не про печать, тут просто к слову пришлось, а про собственную часть княжеского хозяйства, где бы она являлась единовластной хозяйкой: отдельные мастерские, стада, лес, покосы, пашню.

– Многие княгини так делают, чтобы мужа от мелочей освободить.

У нее даже был заготовлен список того, что она желала взять в свою опричнину. Дарник посоветовался с Фемелом. Тот воспринял новость невозмутимо:

– Для тебя это наилучший вариант. Разорится она или обогатится, но будет отделена от тебя. Зато у тебя всегда будет повод заключить ее в темницу за малейшие огрехи.

Это решило дело. Все княжеское имущество было разделено, и Всеслава получила собственную печать, которой тут же завладел Кривонос, и в опричнине княжны развернулась самая кипучая деятельность. Воевода-тиун действительно к купцам почти не обращался, его мишенью стали зажиточные липовцы, обогатившиеся на поставках в войско харчей, сукна и других припасов. Кривонос с писцами методично обходил их подворья и изымал все хранящиеся там бревна, доски, брусья, тесаные камни и глиняные плинты, взамен оставляя расписки с печатью княжны. Все это грузилось на такие же реквизированные подводы и отправлялось на первую заставу, где два десятка землекопов и плотников пускали их в дело. Вместо дирхемов он расплачивался с работниками грамотами на землю, лес, выгоны и покосы во владениях Всеславы.

Дарник взирал на все это с изрядной оторопью, ожидая каждый день звона вечевого колокола от возмущенных липовцев. Но вечевой колокол молчал.

– Они еще друг перед другом хвастают, у кого чего больше забрали, – доносил о зажиточных липовцах Корней.

Однообразная жизнь Липова надолго заполнилась разговорами о разделенных княжеских владениях и затеянном Всеславой селище: одни переживали за княжну, захотевшую жить подальше от наложниц мужа, другие сочувствовали чересчур сговорчивому князю, третьи злорадно толковали о том, что будет, когда княжна переберется в свой Славич насовсем, четвертые жадно выспрашивали условия самих сделок.