Читать книгу Рыбья Кровь и княжна - Евгений Таганов - Страница 2

Поединок был как поединок, хоть и назывался судебным и сражались не простые воины, а лучшие воеводы Русского каганата. Парные мечи и обнаженные торсы поединщиков обещали быструю первую кровь, но она все не проливалась, хотя ожесточения, по крайней мере с одной стороны, было предостаточно.

Этой ожесточенной стороной являлся гребенский воевода Тан, высокий, широкоплечий, с узловатыми мышцами молотобойца, он яростно атаковал своего куда менее внушительного противника. Однако все собравшиеся во дворе кагана знатные зрители: князья, тиуны, воеводы – знатоки ратного дела – видели, что именно восемнадцатилетний липовский князь Дарник по прозвищу Рыбья Кровь ведет поединок, хладнокровно уворачиваясь и отбиваясь, выжидает удобный момент. Не достигая своей цели мечами, Тан дополнял ее словами.

– Ты жалкий безродный выродок! – рычал он свистящим шепотом, не слишком подходящим его великаньей стати.

– Верно, – коротко отвечал ему Дарник.

– Ты трусливый лесной разбойник!

– И это так.

– Княжны Всеславы не видеть тебе как своих ушей!

– Конечно, не видеть, – соглашался и с этим молодой липовский князь.

Захватив крестовиной своих мечей мечи противника, Рыбья Кровь сильно отбросил их в сторону и, продолжая разворот, повернулся к Тану спиной и из-под руки всадил ему в живот оба своих меча. Конечно, можно было пожалеть неразумного витязя, но поставить твердую точку в своем первом посещении каганской столицы для Дарника оказалось гораздо предпочтительней.

Потрясенные зрители не верили своим глазам.

– Ну что ж, ты победил честно! – произнес в полной тишине каган Влас.

Смертельно раненного Тана унесли его гриди, а князья, воеводы и тиуны вернулись к праздничным столам. В VIII веке мало кого могла смутить внезапная смерть сильного, хорошо подготовленного к любым испытаниям мужчины во цвете лет. Раз погиб, значит, истек срок его жизни. Стало быть, никакой ловкостью и умением не укроешься от своей судьбы, и винить в этом вряд ли кого следует, особенно если все произошло в столь чистом и ясном поединке.

Надо сказать, что средняя продолжительность жизни в то время на Русской равнине, как и во всей Евразии, составляла 30 лет. Поэтому, чтобы человек мог чего-либо выдающегося достигнуть, он должен был с младых ногтей проявлять незаурядную энергию, нацеленность и осмотрительность. Но и всего этого могло не хватить, если у него недоставало гибкости ума, самообладания, умения ладить с людьми. Вот почему такое значение имела в ту пору знатность происхождения. Само взросление в достатке, умных разговорах и повиновении окружающих давало правящей верхушке ту фору, которой не было у простолюдинов. Если среди последних и появлялись яркие личности, то князья и тиуны смотрели на них без всякой зависти, заранее зная, что эта яркость долго не продлится: один-два промаха – и все у очередного выскочки пойдет прахом.

Четыре похода Дарника

– Ты такой же, как и мы! – закричит чернь и с радостью стащит своего вчерашнего кумира с самого высокого трона.

Другое дело – знатный честолюбец. Одно наличие богатой и влиятельной родни не даст ему сильно упасть, да и простолюдины всегда к нему более снисходительны, чем к своему брату-смерду.

Воевода Тан был прав – Дарник являлся в глазах наследных князей самым вызывающим выскочкой. Его непрерывное восхождение наверх продолжалось уже третий год. В 15 лет сбежав в одиночку из затерянного в дремучих лесах селища Бежеть, он повстречался с тремя охотниками за рабами. Убив главаря и соврав, что ему двадцать лет, Дарник сам возглавил их бродячую ватагу. Через два месяца под его началом находилась уже дюжина удальцов-бойников. Чудом избежав княжеского суда в славном городе Корояке, юный бежечанин с небольшим ополчением разгромил непобедимую дружину разбойников-арсов и свою первую самостоятельную зимовку встречал уже как воевода городища Липов. Еще два года сражений, и ратники вместе с жителями городища назвали его своим князем. И вот теперь, на исходе своей третьей воеводской зимы, он уже на съезде словенско-русских князей в Айдаре, столице Русского каганата.

Многие отговаривали его от этой поездки, убеждая, что там ему непременно устроят княжеский суд за все былые прегрешения. Дарник и сам прекрасно понимал это, поэтому ехал, сжав кулаки, с твердым намерением победить своим умом и характером всех возможных противников.

Князья каганата действительно собирались если не судить выскочку-бойника за его бесчинства, то хотя бы поставить на место, но их расчетам не суждено было сбыться. С легкостью отбив малые претензии, Рыбья Кровь сам атаковал своего главного обвинителя, короякского князя Рогана, который три года назад едва не отправил его, вожака вольных бойников, на виселицу:

– Весь сыр-бор в том, что у князя Рогана есть дочь Всеслава. Три года назад я увидел ее и навсегда потерял покой. Все, что я ни делал с тех пор, я делал во славу ее, чтобы она обратила на меня свое внимание. Два месяца назад я посватался к княжне Всеславе. И князь Роган прав: если он откажет, я приступлю к Корояку с войском и заберу силой свою зазнобу. Но я не понимаю, в чем тут незадача, ведь год назад князь Роган отдал мне свой город Перегуд, разве это было сделано не в качестве приданого?

Ответом на его слова был дружный смех князей – всем понравилось превращение захваченного Дарником короякского города Перегуда в щедрое приданое прижимистого Рогана неукротимому жениху. Каган Влас, не любивший князя Рогана, охотно подхватил:

– Ну так надо помирить влюбленного князя с его сердитым тестем.

– Помирим! Поженим! Свадьбу прямо в Айдаре! – раздались веселые голоса.

Позже, когда Роган с Дарником остались наедине, короякский князь сердито высказал:

– Но ведь ты все это придумал! Три года назад ты и видеть не мог мою дочь.

– Видеть не видел, но уже тогда знал, что нам суждено породниться, – Дарник и не думал отрицать свою хитрую уловку.

Высокий, но не огромный, ладно скроенный, но без избыточных мышц, неуловимо быстрый, однако умеющий напускать на себя внешнюю неторопливость, с лицом, которое нельзя было назвать ни открытым, ни замкнутым, ни особо красивым или чрезмерно обыкновенным, – таким выглядел сей дерзкий молодец. С раннего детства Рыбья Кровь привык до всего доходить только собственным умом и своим пониманием справедливости, поэтому ни на кого и ни на что не умел смотреть снизу вверх. Причем получалось это у него как-то совсем не обидно. Никогда не забывал приветствовать окружающих должным образом; если и делал какие-то совсем крошечные паузы в своих речах и жестах, то это выглядело скорее как легкое тугодумство, чем намеренная гордыня или высокомерие. Никто ни разу не видел его рассвирепевшим или чересчур радостным, хотя и назвать его человеком с холодной рыбьей кровью тоже вряд ли кто мог. Словом, те, кто был много наслышан о нем, при виде живого князя Дарника бывали обычно сперва крайне разочарованы его не слишком внушительным обликом. Но уже через час-другой, приглядевшись и прислушавшись к его словам и поведению, круто меняли свое суждение, говоря, что, видимо, действительно с этим юнцом не все так просто.

Находчивое сватовство в приемном зале Каганских палат закончилось не совсем успешно. Гребенский воевода Тан, припомнив, как полгода назад четыреста его гридей перешли на службу к Дарнику, вызвал его на роковой для себя судебный поединок.

Несмотря на смерть Тана, свадьба Дарника и княжны Всеславы все же состоялась. Зачем, спрашивается, бывшему бежецкому смерду это вообще понадобилось. Особых чувств он к Всеславе не испытывал, да и дома, в Липове, у него имелись четыре наложницы. А просто хотелось подняться на новую ступеньку знатности, подвинуть плечом надменных наследственных князей и занять среди них должное место. Да и почему бы не пошалить, представ перед важными, серьезными мужами в качестве пылкого глуповатого влюбленного? Склонность к точным расчетам была у Дарника с детства, и на этот раз он тоже не ошибся. Даже будущий тесть к концу съезда не только перестал кривиться от такого зятя, но уже разговаривал с ним как с ровней.

– А знаешь, почему князь Роган так благоволит к тебе? – нашептывал жениху на ухо Корней. – Потому что у него у самого все идет наперекосяк, и, породнившись с твоей удачливостью, он хочет в первую голову поправить собственные дела.

Корней, вихрастый пройдошистый мальчишка, прилепился к Дарнику полгода назад. Каждый день говорил, что вот-вот сбежит на все четыре стороны, но только неотступней всюду следовал за своим молодым князем.

– Ну и что мне по этому поводу думать? – снисходительно подтрунивал над ним «глуповатый жених». – Это его право – поступать, как он считает нужным.

– Все говорят, что он постарается облапошить тебя с приданым Всеславы.

– А я посажу княжну в темницу и не выпущу, пока он все не отдаст, – то ли всерьез, то ли в шутку рассуждал липовский князь.

– А хочешь, я так это дворовым Рогана и передам?

– Ну, передай, – чуть подумав, разрешил Дарник. Было любопытно, что из его шутливой угрозы может получиться.

– Передал? – спросил он у Корнея немного погодя.

– А как же! – широко ухмыльнулся тот.

Князь Роган вида не подал, дошло до него это нашептывание или нет. Зато Всеслава уже за свадебным столом так впрямую и спросила:

– А правда, что ты за меня требуешь огромное приданое?

– Больше серебряных дирхемов я люблю только золотые динары, – тихо отвечал он.

Она изумленно покосилась на него: разве можно своей невесте признаваться в таком? Дарник едва сдерживался, чтобы не рассмеяться. Миловидная, кукольнолицая княжна напоминала ему детскую игрушку, с которой хотелось забавляться по ее детским правилам. Слишком рано став взрослым, он в последнее время все чаще ощущал в себе потребность в озорном ребячестве. Одной из таких отдушин являлся Корней, теперь точно так же по-свойски смотрел князь и на Всеславу.

Да и смешно выглядело княжеское понятие приданого. В его родной Бежети никто никогда не помышлял ни о приданом, ни о выкупе невесты. Переходя жить в дом суженого, молодая брала из отцовского дома телушку или козу, чтобы рядом было второе близкое живое существо, и на этом все заканчивалось. Даже постельные принадлежности брать не разрешалось: предполагалось, что их она должна изготовить сама в доме мужа. Если же молодые в свекорском жилище не уживались, то молодой муж сам выстраивал себе дом, и опять помогали ему не родичи, а бывшие товарищи по детским играм, так же как и он сам потом не мог отказать им в подобной помощи. Ну и конечно, никому в голову не приходило говорить молодому парню, кого именно он должен брать себе в жены. Это здесь, в городах, да у князей все почему-то боятся прогадать себя, указывая своим сыновьям и дочерям, с кем им надо соединяться и на каких условиях.

– Я ведь ни о какой свадьбе вовсе не думал, – откровенничал с зятем князь Роган перед самым пиршеством. – Просто хотел показать дочери каганскую столицу, а тут ты как медведь из берлоги. Ну и какое бы ты хотел приданое, только честно? Много дашь – плохо, но и мало дашь – уже мне чести не будет.

– У тебя есть ромей-каменщик Серапион, пошли его. Если совсем щедрый, добавь еще оружейника Бобряту.

– Да они вольные люди, как я их насильно пошлю?

– Верно, насильно послать не можешь, – согласился Дарник. – Но сделать их жизнь в своем городе невыносимой любому воеводе-наместнику, не то что князю, под силу.

– Хорошо, подумаю. Но учти, что теперь и ты по рукам и ногам повязан моей дочерью. Не смотри, что она румяная и стыдливая, стержень в ней даже не мой, а ее деда по матери, его когда-то зарезали в Хазарии за то, что он не преклонил колена. Я слышал, ты одну свою наложницу чуть не повесил. Со Всеславой этого у тебя не выйдет, так и знай.

Дарник и сам предчувствовал, что особо горячей любви у него с короякской княжной не получится. Дворовые люди Рогана успели донести ему, что за нее уже четырежды сватались другие князья и воеводы и всех их Всеслава отвергла. Здесь, в Айдаре, он как следует рассмотрел этих предыдущих неудачливых женихов, побольше выведал и о самой княжне, и стало более-менее понятно, почему именно ему повезло с ее согласием. Главным удовольствием Рогановской дочери было скакать на лошади и стрелять из лука по лесной и полевой дичи. Наверняка не один раз в воображении примеривала на себя плащ древних женщин-воительниц, допускающих к себе мужчин на одну только ночь, а потом безжалостно убивающих их. Ну и конечно, молодой князь-поединщик был для нее предпочтительней любых пожилых толстяков.

О женщинах-воительницах Дарник подумал в качестве забавной догадки, однако, к его изумлению, уже в первую же брачную ночь это предположение начало сбываться. Юная, поминутно краснеющая девственница принялась распоряжаться им, как прожженная бесстыдница, словно стараясь побыстрей избавиться от некой докучливой обязанности. Но так как настоящего опыта у нее не было никакого, то и получилось ни себе ни людям. Дарник переубеждать дурочку не стал, восторженные привязчивые возлюбленные у него уже были, почему бы не познакомиться с возлюбленной пугливой и дикой и посмотреть, как она из своей командирской глупости будет выкручиваться дальше.

Наутро выяснилась еще одна причина столь странного поведения Всеславы. Оказалось, что каждый свой день она сверяет со стариком-звездочетом и гадалкой-колдуньей, и если те уверяли, что сегодня у княжны не самый лучший день для любовных утех, значит, он и должен был стать не самым лучшим.

– Это тебе наказание за то, что ты сам ни во что не веришь, – зубоскалил по этому поводу Корней.

Дарник лишь пожимал плечами. Отчужденное поведение молодой жены ничуть не обескураживало его. По ее отдельным ответам он успел определить, что княжна, за исключением своих гаданий, достаточно умна, читает по-словенски и по-ромейски и помнит как о своих привилегиях, так и о своих обязанностях. Об этом ему прямо сказала Нежана, гадалка Всеславы:

– Ты не смотри, что твоей невесте пятнадцать с половиной лет. Княжеский долг для нее на первом месте, а все остальное на втором. Даже жаль отдавать ее тому, кто не может полностью оценить все ее достоинства.

Разумеется, Нежана явилась в горницу к липовскому князю не только затем, чтобы сообщить это. Ее острый взгляд буравил Дарника почище коловорота: не захочет ли отважный воин сам погадать на свою судьбу. Князь ее выразительные поигрывания колдовскими амулетами встретил презрительной усмешкой, на слова же о княжне заметил со всей строгостью:

– Сейчас я тебе твою дерзость еще спущу. Наверно, спущу и на второй, и на третий раз. Но на четвертый раз ты исчезнешь, и никто не будет знать куда.

Нежана вылетела из горницы словно заполошная курица, живо вспомнив, как Рыбья Кровь сам погадал одной колдунье, поставив ее на чурбачок с петлей на шее и дожидаясь, пока она с него сама свалится.

Поначалу предполагалось, что оба княжеских поезда двинутся на Корояк вместе. Но, представив в подробностях, как это будет на самом деле – ехать вместе с разговорчивым и властным тестем, Дарник поспешил отказаться, сославшись, что из Южного Булгара пришли тревожные вести и ему надо возвращаться в Липов именно через это свое городище. Князь Роган было напомнил, что в Корояке нужно передать дочери достаточное количество женского имущества, но Всеслава сама возразила отцу:

– Неужели ты думаешь, что в Липове не найдется для меня подходящих одеял и подушек?

– Вот видишь, уже прямо сейчас княгиней себя почувствовала, – посетовал тесть. – Да куда вы поедете по бездорожью, да еще по краю Дикого поля, где тарначи пошаливают?

– У меня тоже сорок шалунов с мечами имеются, – отшутился Рыбья Кровь. – Мне бы самому как-нибудь от наскока на тарначей удержаться.

Оставшись наедине с мужем, молодая жена заговорила не так решительно:

– Мои ближайшие пять дней по звездам и гаданиям будут очень опасными.

– Ну так это у тебя, а у меня в эти пять дней все будет хорошо, – съёрничал он.

Два первых дня от Айдара ехали по проторенной дороге, и все было хорошо: встречные обозы и всадники, теплый кров, горячая еда и истопленные бани в городищах и селищах. К удивлению князя, ничто не менялось в отношениях с молодой женой ни на вторую, ни на третью брачную ночь. Привыкнув к тому, что женщины всегда готовы бесконечно продлевать любовные игрища, Дарник с изумлением обнаружил, что они со Всеславой словно поменялись местами: это он по-женски жаждал продолжения жарких объятий, а она, как старый насытившийся муж, отворачивалась к стене и сразу засыпала.

Зато днем был полный порядок. Всеслава в свой княжеский возок почти не садилась, горделиво гарцевала рядом с мужем на горячей белой кобылке, побуждая Дарника так же скакать и красоваться. Князь ее вызов не спешил принимать, намеренно пускал своего коня шагом или легкой трусцой. Когда впереди пошел глубокий непроезжий снег, он и вовсе перебрался в возок, где читал купленные в Айдаре книги и делал вид, что думает о чем-то своем, княжеском. Но расчет поставить жену в неловкое положение не оправдался. Всеслава, мало еще зная мужа, приняла его поведение как нечто должное и, ничуть не смущаясь, вовсю болтала и смеялась со своими челядинцами. Дабы никто не подумал, будто между молодыми что-то не так, Дарник уже сам выбирался наружу, чтобы поучаствовать в общих разговорах.

Скоро князь даже стал улавливать определенный ритм ее веселости: помолчать – спросить, помолчать – опять спросить. «Сейчас что-то скажет», – думал он и тотчас слышал ее вопрос, обращенный к кому-либо. «Сейчас отъедет», – загадывал он и, не оборачиваясь, слышал учащенный перестук копыт ее кобылки.

– Отец в дальние поездки всегда берет с собой самых опытных и умных дружинников и тиунов, – заметила Всеслава на третий день. – А ты набрал самых молодых гридей. Почему так? Не любишь, когда рядом слишком умные советчики?

– Конечно, ведь тогда все увидят, что я на самом деле не очень умен.

Через час от нее следовал вопрос-продолжение:

– А мне сказали, что ты выбирал тех, кто никогда раньше не видел Айдара. Что это им награда за хорошую учебу…

– Просто для зимних ночевок в поле молодые подходят больше стариков.

Еще час – и снова:

– А как ты их учишь?

– Да чему я могу кого-то научить? Медовуху пьем да по лесам скачем, вот и вся наука, – снова лукавил он и ждал следующего детского вопроса.

Еще более безотказно расспросы княжны действовали на гридей. Самые молодые из них просто смотрели на нее влюбленными глазами; в тех, кто постарше, она вызывала покровительственное чувство. Ни у кого как-то не поворачивался язык называть ее княгиней, и с молчаливого согласия Дарника она надолго для гридей, а позже и для всего Липова осталась именно княжной.

Двигаться по зимнему бездорожью было нелегко, поэтому в день покрывали не более тридцати верст. Кругом расстилалась ровная степь с малыми островками леса, пологими холмами и редкими оврагами. За отсутствием селений ночевали прямо в поле. Составляли в круг возки, разводили костры и косо ставили над ними на жердях широкие полотнища. Отраженное от них тепло позволяло скидывать все шубы и полушубки. Впрочем, с погодой им повезло: легкий ночной морозец днем сменялся оттепелью, и даже служанки Всеславы не сильно страдали от холода. Вскоре выяснилось, что если взятых с собой продуктов людям вполне хватало, то лошадям доставались лишь небольшие порции овса и ячменя. И стало не до веселых скаканий.

– Сядь в возок, – сказал он жене. – Посади рядом с собой Нежану, и пусть она отводит от тебя все напасти.

Всеслава молча подчинилась. Ее беспокойство передалось Дарнику. Он приказал всем гридям держать наготове оружие и смотреть в оба глаза. Беда пришла оттуда, откуда меньше всего ожидали. При переправе через очередную степную речушку лед под княжеским возком провалился и обе лошади, возница и Всеслава с гадалкой оказались в воде. Трое передних саней благополучно реку миновали, еще четверо шли сзади, но лед проломился именно под княжеским возком. Место было мелкое, мужчине по грудь, но сразу этого никто не понял, показалось, что все кончено, сейчас возок скроется подо льдом. Дарник уже переправился на другой берег и, оглянувшись вместе со всеми на шум, на мгновение остолбенел. Затем, соскочив с коня, первым бросился к полынье, на ходу скинул пояс с мечами и полушубок и не раздумывая прыгнул в воду. Мечущиеся в воде обезумевшие кони едва не подмяли его под себя. А Нежане от них действительно досталось: получив в бок удар, она прямо перед князем скрылась под водой. Дарник подхватил гадалку и, опершись ногами в дно речки, рывком выбросил ее на лед. Всеслава, зацепившись одеждой за верх возка, испуганно била по воде руками, оставаясь на месте.

– Сейчас, сейчас, – приговаривал он, отталкивая ее руки, чтобы добраться до верха возка. Наконец одежда была отцеплена и Всеслава оказалась в его объятиях.

– Шкатулка, шкатулка там, – лихорадочно пробормотала она, глядя на него выпученными глазами.

Легко, как собачонку, протянул он княжну лежащим у полыньи гридям. Те живо оттащили ее на твердый лед. Дарник оглянулся. Возле лошадей в воде рядом с возницей находились двое гридей, пытаясь вытащить лошадей.

– Держи! – лежащий на льду Корней протягивал князю древко копья.

– Отойди, сам провалишься, – отмахнулся Дарник и нырнул.

Шкатулку с украшениями он нашел с третьей попытки и, когда достал ее, обнаружил, что полынья от усилий многих спасателей значительно расширилась. Кинув Корнею шкатулку, князь решил спасать себя сам. Бежецкий дядя Ухват когда-то рассказывал, как можно это сделать. Теперь оставалось проверить его совет на деле. Повернувшись к кромке полыньи спиной и сильно оттолкнувшись от возка ногами, Дарник скользнул спиной по льду. Лед потрескивал, но держал. Осторожно извиваясь, он на спине отполз пару саженей, перевернулся на живот и легко встал, словно так выбираться из-подо льда для него было самым обычным делом.

Пока гриди доставали возок и разводили большой костер, служанки заботились о своей госпоже по-своему: раздев ее и себя, легли в другом возке под груду одеял и шкур и с двух сторон обогревали княжну своими телами.

Дарник быстро переоделся в сухое и плотнее нахлобучил на мокрую голову кунью шапку. Как во время холодных ливней, ветров или солнцепека, сказал себе: «Я этого не чувствую» – и в самом деле даже ни разу не дрогнул от холода и не особо спешил идти к костру. С почтением глядя на своего князя, гриди тоже сушились и грелись без обычного жеребячьего гогота.

– Тебя жена зовет, – сообщил Корней.

Всеслава в возке была уже одна, служанок сменили горячие камни, завернутые в холстину.

– Я же говорила, что пять дней у меня будут очень опасными, – не глядя ему в глаза, сказала она. – Ты и шкатулку достал?

– Достал.

– Я уже вся согрелась. Тут у меня тепло. Не хочешь погреться? – предложила она.

Довольное настроение Дарника вмиг улетучилось. Ему, как купцу на торжище, собственная жена предлагала себя в качестве награды за то, что он отцепил ее шубку от возка да еще и шкатулку спас. Если бы она перевела свои слова в какую-либо игру, попросила поправить ей подушки, захотела рассмотреть порванное место на его одежде, вытерла бы несуществующую копоть с его лица и при этом игриво дотронулась до него, весело крутнулась, вынуждая на ответное баловство, – все могло пойти совсем иначе. Тогда бы это выглядело желанием, заманиванием, не откликнуться на которые было просто невозможно. А уж после этого их отношения, без сомнения, стали бы гораздо более доверительными и близкими.

– Мне еще распорядиться надо, – ответил он и отошел, твердо решив про себя, что во всю дорогу не притронется к ней.

Но у юношеских клятв свои законы, той же ночью он ночевал с княжной в одном из селищ в натопленной горнице и ругал себя за свою слабохарактерность: дал слово не касаться, а и касался, и обнимал, да еще с бóльшим пылом, чем раньше. Одно лишь утешало его: они все так же не баловали друг друга ласковыми словами и прозвищами, значит, их любовь по-прежнему неполная и холодная.