Читать книгу Рыбья Кровь и княжна - Евгений Таганов - Страница 7

Едва солнце встало, Дарник был уже на ногах. Войско, красуясь перед князем, приходило в движение быстро и слаженно. Катафракты вперед, пешцы и колесницы вперемежку за ними, далее двумя колоннами повозки, жураньцы мелкими ватагами с боков и сзади, дабы не допускать отстающих.

Черный Яр весь высыпал навстречу запозднившемуся войску. В город их, разумеется, не пустили: как и другим наемникам, им отвели отдельное место на берегу реки, и это было весьма удобно – исключало погрузку на лодии с городской пристани. Рядом располагались стойбища булгар и горцев, чьи воины с любопытством разглядывали новую рать, с удивлением обнаруживая в рядах липовцев булгар и хазар.

Наказав Лисичу как следует всех ратников накормить, Рыбья Кровь с ватагой арсов направился в город. Первым, кого он встретил во дворце тудуна, был Завила. Два года назад он с полутысячным войском преследовал липовцев, разгромивших Казгар, но это преследование закончилось полным разгромом самого Завилы и его пленом. Хороший выкуп вернул воеводу домой, и вот теперь им предстояло сражаться плечо к плечу с общим противником. Следом в приемный покой вошел и порядком встревоженный тудун Нахум – сорокалетний мужчина с изрядным брюшком. Обменявшись приветствиями, они стали ждать остальных воевод. Завила вел себя невозмутимо, словно и не было никакого его пленения. Тудун, напротив, мелко суетился, расспрашивая князя, как он разместился и зачем плавал на левобережье.

– Искал место для высадки. Есть ли у тебя, тудун, двадцать лодий для переправы?

– Лодии есть. Но насчет переправы ничего еще не решено, – высказал тудун, не слишком уверенно подбирая словенские слова.

Вскоре прибыли и остальные воеводы. Бывалые воины, они смотрели на юного баловня судьбы со скрытой враждебностью, которая принималась Дарником достаточно беззаботно: слишком велика опасность на левобережье, чтобы они рискнули на совсем уж откровенные выпады против него.

Тудун начал военный совет с обрисовки общей ситуации: кутригуров много, нас мало, но у нас есть суда, и мы не должны допустить переправы степняков на наш берег. Другие воеводы поддержали его: еще месяц – и солнце окончательно выжжет всю траву, тогда кутригуры сами уйдут в другое место. Осталось только как следует распределить разъезды дозорных по правому берегу и очередность плаванья сторожевых судов по реке. Дарник выслушивал все самым безучастным образом, словно его это не касалось. А потом наступила пауза – воеводы вдруг вспомнили, что липовский князь еще не высказался.

– А ты что скажешь? – напрямую спросил Нахум.

Дарник не спеша встал и обвел скучающим взглядом присутствующих.

– Мне заплачено, чтобы я переправился через Итиль и разбил всех, кого там встречу. Военные действия будем обсуждать на том берегу. Здесь о них говорить не вижу смысла.

Он слегка поклонился и направился к выходу, дав знак присутствующему на совете гонцу следовать за собой и оставив за собой окаменевших воевод.

Гонец нужен был ему, чтобы подтвердить его распоряжение на пристани. Пятеро коноводов повели лошадей с собой, а пятнадцать арсов вместе с князем, поднявшись на хазарские лодии, поплыли к липовскому стану. Еще через два часа началась погрузка и переправа на левобережье всего липовского войска. Князь с удивлением услышал, как воины с восторгом повторяют его шутку насчет кутригурских коней. Каким-то непонятным образом эти слова вселяли в них бесшабашную отвагу и воодушевление.

Дарник поднялся на переднюю лодию и дал знак отчаливать первым двадцати судам, в каждом из которых, помимо гребцов, поместились по ватаге воинов и одной колеснице без коней. Преодолев верстовую ширину реки, колонна судов разделилась надвое: десять с князем пошли вверх по течению, десять с Бортем – вниз. Рыбья Кровь очень надеялся, что густо заросший кустарником и камышами левый берег будет мешать кутригурским дозорным следить за перемещением лодий и они не сразу определят настоящее место высадки. Он и сам долго не мог найти ту песчаную отмель, куда прошлой ночью высаживал дозорных, если бы те сами не вышли на дубице ему навстречу. Для них обе ночи и день на вражеском берегу прошли спокойно, они даже прочесали все окрестности вглубь на полверсты и не обнаружили ни плотов, ни других следов противника. Зато нашли сухое и ровное место для большого войскового стана.

Князь отдал приказ как можно тише высаживаться и сразу же готовиться к бою. Воины повиновались беспрекословно. То, что рядом с ними князь, придавало им дополнительную уверенность.

– Ну что, назад дороги уже нет, – пошутил Дарник, когда разгруженные лодии отошли за другими ватагами.

– Да уж через такую ширь даже не каждый хороший пловец переплывет, – поддержал его один из старых, еще короякских ветеранов.

На бедном Корнее, увязавшемся за князем, лица не было от страха.

Воины на руках выкатывали колесницы и составляли в линию, рядом с ними занимали свое место пешцы с большими прямоугольными щитами и двухсаженными пиками. Пращники собирали по всему берегу дополнительные камни, возницы колесниц рубили кусты, расчищая место перед общим строем для результативной стрельбы. Очевидно было, что никакая конница через густую прибрежную поросль не пройдет, но нападение могло произойти и пешим порядком. Когда подошли десять лодий с Бортем, все вздохнули с заметным облегчением. Позже прибыла вторая очередь воинов, принеся новость, что гурганцы тоже хотят переправляться, но только со своими лошадьми.

– В четвертый заход пусть грузятся, – разрешил князь.

Один из полусотских, блестя веселыми глазами, рассказал, что в городе целый военный бунт, воеводы продолжают осторожничать, а большинство воинов требуют присоединиться к липовцам.

Появившийся дозорный сообщил, что видел двух вражеских лазутчиков.

– Они нападут, когда нас будет здесь достаточно много, – «успокоил» заволновавшихся воевод Дарник и разрешил воинам жечь костры, раз их появление все равно обнаружено, и рубить широкую оборонную засеку вокруг стана.

Катафрактов Сеченя встречали уже на правах левобережных старожилов.

С четвертым заездом прибыла полусотня гурганцев со своими скакунами. Сухощавые, чернолицые, они с любопытством и почтением поглядывали на липовского князя.

– Среди них есть и те, кого ты разбил у Калача, – шепнул Дарнику приплывший с ними сотский арсов Копыл.

Теперь лодии перевозили лошадей и конников без всякой скрытности. К ночи на левом берегу собралось две тысячи воинов. Рыбья Кровь уже сожалел, что отказался перевозить повозки, – под прикрытием одной засеки из срубленных кустов все чувствовали себя не столь защищенными. Едва стало смеркаться, как вдали раздался страшный шум: по железу стучали сотни обухов, затем на стан навесом полетели стрелы, послышался топот сотен копыт, бой барабанов и рев медных труб. Все воины были в доспехах, поэтому стрелы на излете не причинили особого вреда. Выстроившись у засеки, все ждали нападения. Однако его не последовало, с разными промежутками шум то нарастал, то стихал. Дарник понял, в чем дело: его высадившемуся отряду хотят устроить бессонную ночь. Основные силы кутригуров где-то далеко в своих юртах безмятежно спят, а три или четыре сотни изображают, что вот-вот готовы пойти на ночной приступ. Хотел было послать лазутчиков-арсов, чтобы они добыли языка, но передумал – нет смысла в каких-либо сведеньях, в любом случае придется сражаться чем есть у него и у них. Да и судя по собачьему лаю, кутригурские псы вряд ли подпустят к своим кострам чужаков.

Оставив у засеки половину воинов, князь велел другой половине спать. Подавая пример, сам, завернувшись в плащ, улегся возле одного из костров. Многие тоже легли, хотя вряд ли кому в эту ночь пришлось толком выспаться. Дарник тоже полночи пролежал без сна, удивляясь не столько своему безрассудству, которое он теперь совершал, сколько безмерной вере в него окружающих людей. Ведь и слепому ясно, что легкими потерями здесь не отделаешься, хорошо, если хотя бы треть останется жива.

На рассвете камнеметчики привезли на лодии четыре разобранные большие пращницы. Их быстро собрали, зарядили мелкими камнями и с расстояния в двести сажен начали стрельбу по пасущимся вдали коням степняков. Это сразу же принесло результат. Сторожевая кутригурская сотня быстро подхватилась и отступила на безопасное место.

В Черном Яре между тем, убедившись, что дерзких липовцев никто за ночь не уничтожил, началась настоящая погрузка на лодии всех наемных отрядов с лошадьми и повозками. Иначе повели себя и кутригуры. Полоса зарослей вдоль реки была шириной в сто саженей, резко переходя в ровную степь с высокой пожухлой травой. Липовцы вырубили вглубь берега последние деревья и кусты, и теперь их стан уже ничто не отделяло от открытого места. И напротив вырубки стали накапливаться целые тучи всадников, вооруженных копьями и луками.

Дарник не заставил себя ждать с ответными мерами. На краю зарослей он тонкой, выгнутой вперед дугой выстроил шестьсот пешцев, вплотную к ним камнеметными задами стали сорок колесниц, чтобы стрелять поверх их голов. Во второй линии, держа в поводу коней, стояли катафракты, жураньцы и гурганцы. Все вновь прибывающие воины тут же присоединялись к общему строю.

Кутригуры не спешили, давая черноярскому войску как следует рассмотреть свою силу. В ширину виден был не менее чем двухтысячный ряд всадников, а сколько в глубину этих рядов, приходилось лишь догадываться, но не меньше пяти-шести так точно. Наверняка по бокам укрыты были и их засадные конные полки.

Рыбья Кровь подал знак, и его пешцы под звуки труб медленно, соблюдая строй и катя на руках колесницы, двинулись вперед. Отмашка сигнальщика – и в кутригуров полетели стрелы из малых охотничьих луков, многие из них просто не долетали до противника. Уловка удалась – навстречу выбежали две или три сотни спешенных кутригурских лучников-застрельщиков; выпустив по две-три стрелы, они тут же вернулись назад. Строй липовцев продолжал медленно наступать. Вот в атаку поскакала первая линия панцирных кутригурских лучников. Как только расстояние сократилось до пятнадцати сажен, одновременно ударили каменными яблоками камнеметы, дальнобойные луки и самострелы. И линии кутригурских лучников не стало – кожаные панцири оказались плохой защитой – перед строем липовцев лежали и бились в агонии триста поверженных людей и коней, а оставшиеся в живых в панике скакали назад. Дарник, стоя на колеснице у кромки леса, внимательно за всем наблюдал и отдавал нужные распоряжения.

По его знаку липовцы стали пятиться назад, приглашая на себя нападать. Кутригуры не двигались.

– Давай я их расшевелю, – предложил Сечень, в отсутствие Быстряна ставший старшим воеводой.

С пятидесятью катафрактами он выскочил с правого фланга пешцев и помчался к убитым и раненым кутригурам. Не останавливаясь и, благодаря своим панцирным коням, неуязвимые для летящих вражеских стрел, они крюками-кошками зацепили три десятка раненых и убитых тел противника и поволокли их по дуге к левому флангу своего войска. Стерпеть такое было невозможно, и не меньше полутысячи кутригуров, похоже, даже без команды пустилось во весь опор за катафрактами. Удар пришелся по левому флангу сводного войска. Тройной ряд выставленных пик остановил кутригуров, но не отбросил. Вмиг на маленьком пятачке образовалась страшная теснота, где наличие коней не только не давало преимущества, а лишь мешало. В скопление степняков безостановочно летели стрелы, сулицы, топоры, ножи, «орехи» и «яблоки» из камнеметов – и всякий снаряд находил свою жертву. На кутригуров с воинственным кличем ринулись союзники: гурганцы, булгары, горцы и тарначи.

Дарник одного за другим слал гонцов, чтобы вывести из схватки своих конников, так как целая лавина кутригуров устремилась на правый фланг пешцев, стараясь ворваться в промежуток между их строем и лесом. Навстречу им помчалась сотня жураньцев. Их двухсаженные пики имели опору в виде веревки, надетой на грудь лошади, поэтому в удар вкладывался весь лошадиный вес, и пика могла насквозь пробить и коня, и всадника с его щитом и доспехами. Наскок жураньцев остановил кутригуров, но тоже не опрокинул. Завязалась отчаянная конная рубка. Князь посылал туда всех конников, что имелись под рукой, но это положение ничуть не улучшало – кутригуры сражались с завидной стойкостью. А вдали их еще виднелось целое полчище, которое могло ударить в любой момент в любое место.

Давно Рыбья Кровь не ощущал такого чувства беспомощности, в его распоряжении оставалась лишь собственная полусотня арсов. Вскочив на коня, он поскакал к берегу посмотреть, успеет ли прибыть очередная партия союзников до полного разгрома его войска или нет. Распушив паруса и загребая веслами, тридцать лодий с попутным ветром быстро скользили к их берегу.

Ветер! Сильный ветер дул в сторону кутригуров!

– Огня! – крикнул князь и, похватав вместе с арсами прямо из догоравших костров горящие головни и срывая пучки сухой травы, помчался назад.

К счастью, основные силы противника все еще выжидали. Пройдя сквозь строй пешцев в самом центре, где перед выставленными пиками было относительное затишье, Дарник сунул головню в пожухлую траву. Поняв его замысел, арсы сделали то же самое. Маленький, робкий огонек побежал по траве. Сначала казалось, что он вот-вот угаснет, и вдруг пышные языки пламени взметнулись вверх на добрую сажень. Порыв ветра подхватил их и, раздувая, погнал прямо на кутригурскую конницу, стоявшую в двух стрелищах. Арсы хватали горящие пучки травы и разносили огонь дальше во всю ширь ратного поля. Теперь нападения по центру можно было не опасаться.

Вернувшись на свою командную колесницу, Рыбья Кровь уверенно бросал прибывающие отряды союзников на оба фланга. Степной пожар, расширяясь, подступал уже и к сражающимся кутригурам. То, что не могли сделать мечи, хорошо получилось у огня – упорный противник обратился в бегство. Его никто не преследовал. Черноярское войско радовалось своей тяжелой и столь решительной победе. Разноязычные воины обнимались и дружески похлопывали друг друга.

– Мы снова победили, – с удивлением заметил Борть.

– Это была только первая пристрелка, – охладил его пыл Дарник.

– Да нет. Самая настоящая большая победа.

Рыбья Кровь пошел осматривать поле боя. Убитых было около двух тысяч. Молодого князя мало смущал вид страшных рубленых ран: развороченных черепов, отрубленных конечностей, вывалившихся внутренностей и торчащих из кровавой плоти белых костей. Он видел прежде всего то, что хотел видеть: оружие и доспехи противника. Все кутригуры имели длинные туловища и короткие ноги, поэтому издали на своих невысоких лошадках они выглядели настоящими великанами, усевшимися на крупных собак. Их чешуйчатые доспехи состояли из толстых полос лакированной кожи, у некоторых имелся гладкий железный нагрудник. Круглые щиты тоже были из кожи, натянутой на сплетенную из лозы основу. Удивило полное отсутствие мечей, их заменяли булавы – железные пруты с круглым шаром, величиной с женский кулак. Луки составные, но более простые, чем у тарначей и его собственных лучников. Пятая часть коней имела также кожаные доспехи, которые, впрочем, защищали лишь переднюю часть лошади.

Слухи о женщинах-воинах подтвердились, их среди убитых было не менее одной четверти, правда, сразу отличить их от безбородых воинов-мужчин было нелегко. Горделивое настроение князя сразу улетучилось. К своим противникам что в поединке, что на ратном поле он никогда не чувствовал ни злобы, ни ненависти, они просто были его соперниками по опасному и захватывающему состязанию. Зато само существование женщин-воительниц вызывало в нем глухое неприятие даже в детстве, когда он читал об амазонках в ромейских свитках. Дело женщин – визжать и ужасаться при виде крови, а не всаживать боевой топор в мужскую голову или торс. Даже к Всеславе он относился неприязненно во многом из-за ее глупой страсти к княжеской охоте.

– А что будешь делать с пленницами? – игриво спросил Корней, все сражение просидевший на верхушке дерева.

Среди полутора сотен пленных кутригуров женщин набралось десятка четыре. Возле них уже вертелось немало пышущих вожделением гурганцев и горцев. Охраняющие пленных княжеские гриди как могли объясняли им, что женщин, и то на утро следующего дня, получат лишь самые отличившиеся воины. Подойдя к пленницам, Дарник внимательно оглядел их. Беспомощных красавиц, вызывающих жалость, среди них не имелось, наоборот, в каждой заметен был некий еще нерастраченный сгусток лютости и безжалостности. А их плоские бурые лица с ниточками-губами могли возбуждать вожделение разве что у самих кутригурских мужчин. Сначала он хотел тут же, не дожидаясь следующего дня, отдать пленниц на забаву воинам. Но липовцы вряд ли придут от этого в восторг, зная про то, что потом пленницы станут для них тяжелой обузой, так как хорошо знали, что князь не выносит их слез и криков. Отдавать же чужим воинам – слишком много для союзников чести. Продать хазарским купцам как рабынь? Возни много, пользы мало. Самое лучшее – сделать что-то, что ударит по отступившим кутригурам. Наложить им на лица клеймо и отпустить? Однако это наверняка сделает их еще более уважаемыми среди соплеменников, к тому же по ночам красота лица не имеет особого значения. А сражаться они станут еще ожесточенней. Просто отрубить им кисть руки, чтобы не могли воевать? Тоже не то. Таких обременительных калек кутригуры могут просто принести в жертву своим богам, и все.

– Позвать лекарей, – приказал князь арсам.

Когда лекари явились, он распорядился, чтобы каждой из пленниц на правой руке отрубили по три пальца: воевать не сможет, а заниматься домашним хозяйством – вполне, да и ласки беспалой жены не самая приятная вещь на свете.

– Каких именно три пальца? – спросил палач.

– На твой выбор. И чтобы ни одна не истекла кровью! – последнее относилось к лекарям.

А с пленных мужчин Дарник, подумав, запретил снимать боевые доспехи.

По всему стану стучали топоры, ополченцы расчищали место для большого общего стана, складывали срубленные кусты и деревья для погребальных костров. Хорунжие доложили о потерях. Среди липовцев убитых было около сотни, еще две сотни недосчитались союзники, и полторы тысячи составляли потери кутригуров. Дарник прикинул, что если тех действительно двадцать – тридцать тысяч, то выигрыша в пропорции убитых никакого и нет.

Посланные разъезды дозорных сообщили, что гарь тянется на несколько верст и следы большой конницы ведут далеко на север. Всех удивляло, что от кутригуров не явились переговорщики договариваться насчет своих пленных и раненых.

– Для них кто упал с коня, тот пропал и должен еще заслужить, чтобы его приняли назад, – так объяснил один пожилой тарначский сотский.

– А если это будет хан или тысяцкий? – захотел уточнить князь.

– То же самое, – отвечал тарнач. – Они своих умерших оставляют прямо на земле для воронья и волков. Считают, что раз их предки-волки не хоронили своих погибших, то и им нельзя.

Сей чудовищный обычай до глубины души потряс Дарника. Вот она, свобода от всего и от всех! Не надо ни о чем пыжиться, ревниво сравнивать свое племя с другими. Пройдет время, и никто не вспомнит, кто такие кутригуры и были ли они вообще. Только сегодняшнее существование – без всякого прошлого и будущего. Каким все же великим народом надо быть, чтобы вот так не бояться забвения!

Восхищения заслуживали и кутригурские булавы. Еще в детстве Дарника сильно смущала взаимная порча при столкновении мечей и доспехов. Поэтому ему всегда больше нравилось орудовать обушком клевца, дабы лишь немного погнуть чужое железо, но оставить целым. Кутригуры пошли еще дальше, полностью отказавшись от острого ударного оружия. К тому же легкая булава была быстрей большого обоюдоострого меча.

Когда поставлен был княжеский шатер, Рыбья Кровь послал за союзными воеводами. Они входили в его шатер присмиревшие и настороженные, даже говорить первыми не решались. Про главенство Завилы уже и думать забыли.

– Гоняться без обоза по степи за кутригурами глупо и опасно. – Дарник первым нарушил общее молчание. – Сначала сделаем укрепленный стан здесь, куда всегда можно отступить, перевезем все повозки и припасы и только тогда пойдем в степь. Кроме мужчин и женщин у них есть старики, дети и запасные табуны лошадей, их и будем искать. Заставим кутригуров самих на нас нападать.

– А если быстро не найдешь стариков и детей? – спросил тудун, своим вопросом как бы давая право липовскому князю все решать самому.

– Вернемся в укрепленный стан, пополним припасы и снова пойдем искать.

– Дозорные говорят, что они пошли на север, на Булгарию, – хмуро произнес Завила.

– Если они пойдут на Булгарию, то только затем, чтобы просить помощи против нашего войска, – саркастически заметил Дарник.

Все дружно засмеялись. Разговор сам собой перешел на то, какие нужны припасы, сколько повозок и запасных лошадей, как будет строиться общее управление. К предстоящим боевым действиям не возвращались – подразумевалось, что все безоговорочно приняли предложение князя.

На следующий день с прибытием последних наемников состоялся смотр всего черноярского войска. Дарник не торопясь обходил весь строй, пристально разглядывая не столько внешний вид и оружие, сколько сами лица воинов, и давая им рассмотреть себя. Без малого пять тысяч бойцов выстроилось перед ним, большинство – опытные бойники, привыкшие каждое лето проявлять свою сноровку и храбрость. Обычно они с небрежными ухмылками встречали любых незнакомых воевод. Сейчас было иначе. За два дня липовский князь не только подтвердил все прежние хвалебные слухи о себе, но буквально покорил их своим презрением к осторожности других воевод и безупречными действиями на поле боя против куда более сильного противника. И все жадно глядели на Дарника, уже не замечая его молодости и худощавости, а видя лишь прирожденного воителя, способного вырвать с мясом громкую и славную победу.

Тут же прошло награждение особо отличившихся воинов и вожаков. Каждый полк заранее выбрал по три лучших воина и два воеводы. Все они получили от князя по медной фалере. Не забыл князь наградить и четверых гридей, ночевавших на левобережье две ночи. Те, кто не успел вовремя переправиться и не участвовал в сражении, бледнели и краснели от досады и зависти.

Затем настал черед пленных.

– Никто из кутригуров не сдался сам, всех взяли силой, – объявил Рыбья Кровь. – За храбрость наказывать нельзя, поэтому в рабство они не пойдут.

Для раненых пленных выделили десяток телег, мужчинам вернули их булавы и луки без стрел, а с женщин, наоборот, в добавление к изуродованной руке сорвали всю одежду. Затем всем пленникам указали: идите, вы свободны. Пугливо оглядываясь, колонна кутригуров тронулась в степь.

Опять никто князю не перечил, хотя мало кто понимал его распоряжение. Позже один гурганский сотский не выдержал и через толмача спросил:

– Почему пленным отдали их оружие?

– Так они покроют себя еще большим бесчестьем, – объяснил Дарник. – Имея оружие, они не смогли защитить своих женщин, – что может быть позорнее.

– Когда их женщинам отрубали пальцы, оружия у мужчин не было, – подумав, сказал гурганец.

– Эту подробность двадцать тысяч воинов не заметят, – уверенно заключил князь.

Теперь главная задача Дарника состояла в том, чтобы привести в единое целое всю свою разношерстную рать. Как в былые времена в Липове, пока одна половина воинов союзного войска копала ров и возводила вал с плетнем вместо частокола, другая половина показывала, что она умеет на ратном поле.

Хороший боевой конь для любого бойника всегда был предметом гордости и считался очевидным преимуществом в любой схватке. Однако теперь, когда воины воочию увидели в действии сомкнутый строй пеших бойцов с длинными пиками и колесницы с камнеметами, их мнение о безоговорочном превосходстве конников существенно поколебалось. Да и велики оказались потери среди лошадей. Поэтому перевод в пешцы безлошадных наездников не вызвал возражений даже у степняков-тарначей. Разумеется, за два-три дня научить их держать ровный строй было невозможно. И Дарник прибег к другому боевому порядку: своих ратников строил малыми квадратами по сто воинов (60 щитников и 40 лучников), а в промежутки между ними по сигналу должны были выбегать толпы союзных пешцев с копьями, мечами и секирами. Такой способ действия понравился как липовцам, так и союзникам, раз за разом они строились, шли вперед, следили за сигнальщиками и как мальчишки с радостными воплями бежали куда надо. Еще большее удовольствие они получали от своего перемещения по ратному полю верхом за спинами конников. Подобный маневр мог хорошо пригодиться, когда все кутригуры ввяжутся в рукопашную в центре поля и неожиданный удар пеших сомкнутых пик с фланга или тыла решил бы исход битвы.

Панцирные конники союзников тем временем учились взаимодействовать с липовскими катафрактами. Слить их вместе не получалось, зато возникло полезное соперничество, когда каждый отряд стремился доказать, что он самый лучший. Общее число тяжелой конницы составило четыре сотни.

Колесницы, как всегда, продолжали оттачивать свое мастерство по быстрым и слаженным перемещениям, разворотам и скоростной стрельбе из камнеметов.

Как обычно после любого сражения, в стан войска пожаловали купцы из Черного Яра, желающие задешево поживиться трофейным оружием кутригуров. Рыбья Кровь всех удивил, приставив к трофейному добру крепкую стражу и сам назначая цену.

– Вы что, его с собой в поход заберете? – пытались торговаться купцы.

– Не хотите брать, продам кутригурам, – шутил князь. – А то им сейчас, поди, нечем со мной воевать.

И поднял-таки цену, положив шесть тысяч дирхемов в общую войсковую казну. Пару сотен лучших булав и вовсе отказался продавать.