Читать книгу Рыбья Кровь - Евгений Таганов - Страница 1

В VIII веке нашей эры междуречье Днепра, Волги и Дона было самым безопасным местом на Среднерусской возвышенности. Дорогами служили реки, а в междуречье они превращались в жалкие ручейки, и ладьи купцов и охотников за рабами, не доходя до самых истоков, поворачивали обратно. Близость Дикого Поля здесь также не сказывалась, дремучие леса с буреломами не давали проходу ни конному, ни пешему. Это действительно был островок безопасности, где жили те, кто предпочитал скудное, лишенное приключений и красивых вещей существование превратностям жизни на людных перекрестках.

Обитателей этих мест называли запрудниками, так как они часто создавали на своих речках и тропинках запруды и завалы, чтобы никто не мог к ним добраться. Связь с внешним миром происходила или с появлением редких странников, которых запрудники, случалось, убивали или силой оставляли у себя, дабы их место жительства не стало известно, или когда в роду вырастали строптивые неуживчивые сыновья. Вооружившись охотничьими рогатинами, секирами и деревянными щитами, они сбивались в малые ватаги и лесными тропами уходили в сторону больших городов. Участь их была незавидна, вооруженные, но неумелые, храбрые, но простодушные, они становились ратным мясом, часто даже не доживая до первого сражения – более опытные гриди оттачивали на них свое мастерство в учебных поединках. Иной раз юным запрудникам везло – их продавали в рабство, и тогда они могли побывать в дальних заморских странах, хотя из таких путешествий домой мог вернуться один из ста, а то и из тысячи.

Жили запрудники малыми селищами, состоявшими из пятнадцати – двадцати полуземлянок, окруженных общим плетнем. Таким же плетнем или завалом из срубленных деревьев для защиты от кабанов и зубров окружали они и свои маленькие поля, выжженные и расчищенные в лесной чаще. Никому не приходило в голову удобрять их навозом, поэтому поля постепенно оскудевали, и тогда селище переносили в другое место. Но случалось это, когда урожая уже совсем не было, потому что хлеб, каши и овощи были скорее лакомством, чем основной едой. Главную пищу составляли лесные дары: дичь, рыба, мед, грибы, орехи да молоко полудиких коров и коз. Обилие всего этого не требовало от запрудников напряженных усилий и изобретательности, а отсутствие больших запросов приводило их к вялому, угрюмому существованию. Живостью и веселостью отличались лишь дети и подростки, однако и они к двадцати годам превращались в медлительных, ленивых взрослых, которым уже не требовалось ни развлечений, ни новых занятий. Грубая сварливость служила им заменой чувств, а мелочная зависть – умственной деятельности. Даже верования и песни у запрудников были такие же унылые и апатичные, как они сами.

Вершиной жизни у них считались ухаживания и свадьбы, когда молодежь разных селищ собиралась на лесные токовища, где парни подобно тетеревам распускали свои хвосты, выказывая силу и ловкость в бескровных, как правило, состязаниях, а девушки делали свой выбор. Воспоминаний об этих днях хватало им потом на всю жизнь.

Твердых законов у запрудников тоже не было. Каждое селище представляло собой один большой род, где все решал его глава – староста, который разрешал среди семей своих братьев, сыновей и племянников любые склоки и назначал их по своему усмотрению на коллективные работы: расчистку леса, большую охоту, в пастухи или ночные сторожа.

Иногда, когда в селище становилось тесно, самый сильный сын рода отделялся со своей семьей, образуя собственное дворище, которое со временем при благоприятных условиях вырастало в более многолюдное селище. Лес кругом был немереный, и всегда можно было найти место, где бы жилось по собственной воле.

Так однажды поступил Смуга Везучий, с двумя своими братьями выстроив селище Бежеть на берегу речушки с тем же названием. Везучим он был потому, что дожил до преклонных лет и из шестнадцати его детей от трех жен десять уже сами создали большие семьи. Вернее, у девяти детей семьи были большие, и лишь у самой младшей Маланки имелся единственный сын Дарник.

Кто именно стал отцом ее ребенка на свадебных токовищах, Маланка так никому и не сказала. Только, смеясь, говорила, что у него была не такая рыбья кровь, как у других парней. За это ее сына еще в малолетстве прозвали Дарник Рыбья Кровь, не подозревая, какую оказывают ему тем самым услугу. Ведь нет имени, которого нельзя было бы прославить, а уничижительное прозвище нуждается в прославлении с десятикратной силой. В те времена, как и сейчас, выдающиеся люди появлялись на свет порой в самых невзрачных семьях, где, казалось, ничто не могло способствовать их будущему взлету.

Сама Маланка среди родичей выделялась независимостью, язвительным языком и необычайной живостью. Никто никогда не видел ее сидящей без дела. Едва проснувшись, она тут же принималась за работу, причем помимо повседневных женских и мужских забот по хозяйству считала своей обязанностью прочесть хотя бы один из свитков, что хранились в сундуке, неисповедимыми путями попавших к Смуге Везучему и переданных за ненадобностью младшей дочери. Понятно, что даже когда в Бежеть удавалось заманить возможных женихов из двух соседних селищ, то они, несмотря на всю миловидность и домовитость Маланки, спешили убраться восвояси, страшась ее непомерной энергии и самомнения. По существующему обычаю она могла стать по своему выбору второй женой кого-нибудь из исправных бежечан. Но такое ей не смел предлагать даже сам староста. Вот и жила вдвоем с сыном, лишь в редких случаях прибегая к помощи любимого брата Ухвата или своей подруги шептухи Вербы.

Пока Смуга Везучий был жив, все в селище более-менее шло своим чередом, даже вечное непослушание Маланки он умел укрощать. Но когда Дарнику исполнилось пять лет, Смуга погиб на охоте на тура и старостой селища стал средний брат Смуга Лысый. Лысый, потому что ничего особенно примечательного, кроме большой лысины, за ним не числилось. Маланка прежде часто посмеивалась над своим незадачливым дядей, однако то, что было терпимо при Смуге Везучем, оказалось при Смуге Лысом под запретом.

И однажды в самый разгар зимы Маланка запрягла в большие санки четырех собак, поставила на них с помощью брата Ухвата два сундука, набросала теплых шкур и одеял и на глазах всего селища удалилась за две версты на Черный Камень, в землянку недавно умершего колдуна Завея. Помогая собакам, Маланка сама подталкивала санки. Следом за ней, насупясь, что его оторвали от игр с двоюродными братьями, шел Дарник, стараясь попадать ногами в ее следы, так было легче идти.

Первая ночевка в сырой вымороженной землянке вышла весьма безрадостной: мерзлые валежины горели плохо, всю ночь их приходилось поправлять и раздувать. Хотя на похоронах Завея вместе с ним сожгли все его бубны и засушенные птичьи лапки, Маланка тут и там все равно наталкивалась на разные колдовские предметы, которые вызывали у нее боязливое содрогание. Успокаивало лишь ровное посапывание сына. Пристально глядя на него, она вдруг поняла, что отныне для его воспитания ей придется многое в себе изменить. Быть во сто крат осмотрительней и никогда не терять ровного, бодрого настроения. Разве волчица объясняет волчонку, как ей трудно и что охота не удалась? Нет, она снова идет за добычей. И волчонок не благодарит ее за это, он просто растет. И чем больше и сочней будет принесенное мясо, чем мудрей она научит его охотиться самого, тем более матерым волком он вырастет. Так думала Маланка, настраивая себя на новую жизнь.

Уже со следующего дня она взялась учить сына поддерживать в очаге огонь и словенской грамоте. Дарник никогда еще не видел пожара, и объяснить ему то, чего он не видел, было невозможно, поэтому она придумала нанести вокруг очага углем линии, за которые огонь не должен переступать. Это Дарник понял, но однажды все равно чуть не сжег землянку – ему хотелось узнать, сможет ли выбраться из очага огонь, если перестать его подкармливать поленьями. Хорошо, что Маланка была поблизости и вовремя сумела потушить загоревшееся одеяло. Первый и единственный раз поколотила она в тот раз сына, вернее, попробовала поколотить, потому что натыкалась кистями рук на подставленные им локти, и больнее от ударов было ей, а не ему. Да и недетская холодная ярость, полыхнувшая вдруг из глаз сына, заставила ее отступить.

С грамотой было легче. Восприняв буквы как некую игру, малыш быстро научился складывать их и разбирать составленные цепочки слов. Правда, научившись, тут же к чтению и охладел. Даже истории про подвиги богатырей были ему малоинтересны.

– А почему этот дракон плохой? – спрашивал он мать. – А маленькие дракончики у него были? А они перестали есть людей?

Шептуха Верба, которую Маланка иногда вызывала поговорить за околицу Бежети, лишь смеялась, слыша это.

– Я бы тоже хотела знать, перестали они есть людей или нет. Ни один мальчишка Бежети никогда бы так не спросил. А твой интересуется, и очень хорошо.

Горячие внушения матери, что только грамотность может сделать его большим и сильным, разбивались о все то же упрямое нежелание сына верить тому, чего он не мог представить. Ну как какие-то крошечные закорючки на тонком пергаменте могут кого-то сделать большим и сильным? Стрелять из лука научат или владеть мечом? Маланка не знала, что и делать. Ведь один из сундуков, привезенных из Бежети, как раз и был сундуком со свитками Смуги Везучего, захваченным ею специально для Дарника.

Еще больше сын удивлял ее тем, что совершенно не боялся оставаться сумеречными зимними днями в землянке один. Возвращаясь уже затемно с осмотра ловушек, она нередко находила его мирно играющим со щепками и кусочками шкур или просто лежащим на топчане и погруженным в какие-то свои мысли. Ни слова жалобы или упрека. Напротив, часто она замечала недовольную гримасу, означавшую скорее: ну вот, чего так рано пришла?

Невдомек ей было, что, освободив сына от влияния грубых и недалеких родичей, она тем самым поменяла все его привычные ориентиры. Останься он в селище рядом со своими двоюродными и троюродными братьями и сестрами, детские открытия и прозрения были бы наверняка размыты насмешками сверстников и повелительными командами взрослых. Здесь же, на Черном Камне, новых впечатлений прибавлялось очень мало, поэтому должна была возникнуть какая-то их замена. Оставаясь в землянке один, он проплакал только первые два-три дня, а потом слезы высохли, и пошел поток собственных ответов на все те вопросы, на которые Дарнику должен был ответить кто-нибудь другой. Эти ответы были столь таинственно прекрасны, что любое реальное объяснение после них выглядело скучно и обыденно. Пятилетнему ребенку стало безумно интересно не знать, а догадываться об окружающей жизни.

Ведь на самом деле его мать вовсе не охотится в лесу на оленей, а встречается с доброй колдуньей, которая передает ей часть оленя для него, Дарника. Холод снаружи не оттого, что зима, а потому что он, Дарник, наказан за уход из Бежети. И это не мыши скребутся по углам, а другие маленькие дети, превращенные в мышей за плохие поступки. А если он, Дарник, будет постоянно думать о том, как стать большим и сильным, то он им никогда не станет, поэтому надо прятать свое желание далеко-далеко.

– Он какой-то у меня совсем чудной, – жаловалась Маланка Вербе. – Ничего ему не интересно. Как будто маленький старичок, а не ребенок.

– Ты делаешь все правильно, – успокаивала ее бездетная подруга. – Дети всегда подражают тем, кто рядом с ними. Просто в открытую подражать тебе, взрослой женщине, он не хочет. И на охоту его с собой тоже не бери, а то он и охотиться не захочет. Пускай летом учится этому с другими мальчишками, не с тобой.

Маланка только вздыхала.

Правоту шептухи она осознала после нападения на их с сыном жилище медведя-шатуна. Привлеченный запахами живности, он среди бела дня, преодолев завал из срубленных деревьев, которым была окружена землянка, сунулся мордой в их единственное окошечко и получил упреждающий укол рогатиной прямо в пасть. Но, вместо того чтобы отправиться за более легкой добычей, медведь попытался навалиться на дверь землянки, которая на такой случай имела надежную опору в виде толстой жерди, упертой в основание стены напротив входа. Отставив рогатину, Маланка взялась за свой охотничий арбалет и, улучив момент, когда медведь чуточку отступил, через дверной проем всадила ему в живот короткую стрелу-болт. Раненый зверь с бешеной яростью насел на землянку уже с крыши и через дымовое отверстие получил второй болт в переднюю лапу. Дико взревев, он и одной лапой продолжал разгребать толстый слой мерзлого дерна. Оказаться посреди зимы с разрушенной крышей было смерти подобно, и Маланка, высунувшись из землянки, бросила в медведя вилы. Потом еще дважды выскакивала за дверь: сперва метнула короткое копье-сулицу, которым добивала пойманных в ловушки зверей, а затем косой срезала косолапому часть здоровой лапы. Вышла и в четвертый раз, чтобы совсем добить его, но не устереглась и получила от агонизирующего исполина удар лапой по бедру.

В продолжение всей схватки Дарник спокойно сидел на сундуке, внимательно глядя то на мечущуюся по землянке мать, то на забившегося в угол их единственного оставшегося к тому времени кобелька. Только когда она с топором вышла к медведю, следом вышел и он, чтобы увидеть, как мать получает свою рану.

– Неужели тебе ни разу не было страшно? – спрашивала она его потом.

– Не знаю, – пожимал он плечами.

– А тебе меня хоть немного жалко? – не удержавшись, полюбопытствовала мать, перевязывая кровоточащее бедро.

Этого сын тоже не знал. Тогда-то и подумала Маланка, что у ее Дарника действительно рыбья кровь, раз нет ни нужного страха, ни обычной жалости. Не знала, что испуг пришел к Дарнику через два дня, когда, оставшись в землянке один, он заново пережил про себя всю сцену схватки. Слезы сами полились из глаз, и дрожь долго сотрясала его маленькое тело.

Верба, которой Маланка рассказала о медведе и поведении сына, хорошо подумав, сказала, что, видимо, у него такой дар всегда пугаться, когда другим не страшно, и проявлять бесстрашие там, где все будут дрожать как осиновый лист. А с помощью своей кажущейся бессердечности он просто отгоняет от себя злых духов, не позволяя им уязвить себя через других людей.

Маланка верила и не верила, но все же решила, что совсем отрывать сына от сверстников не стоит, и с наступлением теплой поры повела его в Бежеть к брату Ухвату, точнее, к его трем сыновьям и пяти дочерям. Со Смугой Лысым она по-прежнему была в ссоре, но кто может запретить Дарнику играть со своими братьями и сестрами.