Читать книгу Рыбья Кровь - Евгений Таганов - Страница 7

Три дня пробирались они по лесу, проходя не более восьми – десяти верст и не встречая никаких поселений. Дарник постепенно входил в роль вожака, а спутники привыкали к нему. Лес местами был совершенно непроходим, и дорогу прокладывали с помощью топоров. Иногда просто плутали, обходя большие заболоченные места и буреломы, однажды всю ночь шел дождь, потом кончились пшено и ржаные лепешки. Ватага постепенно втягивалась в порядок, заведенный Дарником: обязательное строительство ограды вокруг места ночевки, боевые упражнения три раза в день, строгое выполнение любой его команды. Когда охотники, быстро освоившись со сдержанным и на первый взгляд добродушным нравом своего главаря, позволили вести себе чуть развязней, чем следовало, Дарнику пришлось основательно поколотить Кривоноса, чтобы тот не прекословил, а слепо повиновался. И опять всех поразило, что он устроил взбучку совершенно невозмутимо, без всякого гнева, раздражения и крика. Они уже знали его бежецкое прозвище Рыбья Кровь, но оно им, особенно после избиения Кривоноса, внушало только трепет и почтение.

Селезень менялся на глазах. Из испуганного неловкого подростка превращался в смышленого расторопного отрока, быстро осваивал любое оружие и научился на привалах задавать вожаку нужные вопросы, отвечая на которые Дарник объяснялся не только с ним, но и с остальными членами своего маленького отряда. Так, о своем отце Маланкин сын сообщил, что тот был судьей трех городищ, а о своем стремлении попасть в Корояк – что именно там им всем суждено сделать выбор: поступать на княжескую службу или подаваться в вольные бойники. Показал Дарник Селезню и остальным и карту Хазарского и Русского каганатов со всеми их городами и торговыми реками, заодно как бы невзначай продемонстрировал свое знание словенской грамоты, что сняло последние сомнения в его знатности и обоснованности честолюбивых замыслов.

С Ветой получалось не так складно. Она тоже была достаточно исполнительна, вот только никогда не знала, что именно ей надо исполнять. Даже к своим ежедневным кухарским обязанностям приступала лишь после обязательного напоминания. Хорошо еще, что днем она никак не пыталась заигрывать с Дарником, как это делали подружки парней на Сизом Лугу. Не пыталась и ночью, лишь покорно позволяя Дарнику делать то, что ему хочется. Он принимал ее пассивность за отсутствием нужного опыта как что-то естественное и должное.

К исходу четвертого дня они вышли к Тростецу, городищу на полуострове, образуемом развилкой двух мелких речек. Вместо землянок здесь были высокие деревянные избы, вместо неказистого плетня – крепкий дубовый тын с воротами, которые сторожили два вооруженных стражника. Вернее, это были два обычных парня в простых рубахах, любезничавших с какой-то молодкой, а их щиты, копья и секиры лежали рядом на траве. При виде вышедшего из леса маленького отряда они мигом похватали свое оружие и застучали обухом секиры по висевшему рядом с воротами куску железа. Женщины, стиравшие белье на берегу речки, тут же подхватили игравших поблизости детей и поспешили к воротам.

Дарник дал знак своим остановиться, спешился и направился к городищу один.

Ему навстречу из ворот вышел крепкий седовласый мужчина с серебряным оберегом на шее. Его сопровождали трое мужчин с короткострижеными бородками. У всех на поясе висели мечи. Позади, в воротах, виднелись другие любопытные.

– Мы в Тростец чужаков не пускаем, – сказал староста после обмена традиционными приветствиями. – Купцы торгуют прямо здесь. – Он указал на покатый луг, спускавшийся к реке, который действительно был сильно утоптан и усыпан всяким мусором. Но кроме долбленок самого городища других судов на берегу не было.

– Мы не торговать. Мы идем в Корояк на княжескую службу и возьмем тех, кто захочет с нами пойти. Можно ли до рассвета остановиться здесь? – Дарник указал на пустое торжище.

– Ну что ж, останавливайтесь, – неохотно сказал староста, видимо успокоенный малым числом чужаков. – Но отроков мы вам не дадим. Те, кто хотел, ушли месяц назад.

Дарнику достаточно было, что его слова слышали все, кто стоял поблизости.

Как он и предполагал, не успели его подручные поставить шалаши и зажарить на костре оленину, как к их стану приблизилась группа из пяти парней по семнадцать-восемнадцать лет. Все рослые, подтянутые, в опрятной одежде и с расчесанными волосами.

Рыбья Кровь делал вид, что целиком занят снаряжением стрел, рядом на траве лежал верный клевец.

– К князю приходят со своим мечом, а где ваши мечи? – обратился к Дарнику самый бойкий из тростенцов с красивым румяным лицом.

– Зачем тащить лишнюю тяжесть, если можно взять ее прямо на месте, у врагов.

Парни дружелюбно засмеялись.

– Но князь уже в походе, вы опоздали.

– Из похода вернутся не все, князю нужны будут новые гриди.

– На зиму он новых гридей не набирает, – гнул свое бойкий.

– Тебе-то что за дело? Ты же к князю с нами не пойдешь, – ответил Дарник.

– Если бы знать, что возьмут, то пошел бы.

– Это если мы тебя еще с собой возьмем. Берем лишь того, кто выстоит против меня, пока не прогорит эта палка. – Дарник указал на небольшую валежину.

Глаза бойкого загорелись, но, кроме ножа на поясе, у него другого оружия не было.

– А если на кулаках?

– Можно и на кулаках, – согласился Дарник, поднялся с коряги, достал свои бойцовые рукавицы и приготовился бросать в костер валежину.

Бойкого звали Лузгой, у него были широкие плечи, легкие упругие ноги, и здесь он был, видимо, первым бойцом. Но в Тростеце, как и в Бежети, еще не владели ударом костяшками пальцев, и после первого же хорошего выпада Лузга упал на землю с окровавленным ртом. Вторым вызвался толстый молодец по имени Борть, не уступающий Дарнику в росте, но предложил не драться, а бороться, от чего Дарник благоразумно отказался, мол, занимайся борьбой с девками, а не со мной.

Потом в ход пошли парные палки. Парни один за другим выходили против Дарника, однако не только не могли выстоять положенный срок, но после трех-четырех ударов по рукам и торсу живо обращались в бегство. Не убежал лишь один, кудрявый, жилистый, со шрамом через весь лоб, он старался не только парировать удары, но и сам нападал, не обращая внимания на боль, и лишь сильный удар палкой по голове заставил его в беспамятстве рухнуть на землю.

– Вот его бы я взял, – сказал Дарник зрителям, с удивлением обнаружив, что тех стало в три раза больше, были среди них и девушки. В отличие от бежецких и каменецких молодок они были хорошо ухожены и в нарядной одежде.

– Как тебя зовут? – спросил Лузга, когда желающие получать побои закончились.

– Дарник Рыбья Кровь.

Кто-то из парней хохотнул.

– А почему Рыбья Кровь? Это девки тебя так прозвали? – полюбопытствовал толстяк Борть.

– Потому что еще никому не удавалось меня разозлить.

– Неужели один только Меченый достоин? – кивнул Лузга на приходящего в себя кудрявого паренька.

Вместо ответа Дарник предложил парням попытать счастья в метании сулицы и топора.

И Лузга, и толстяк Борть владели сулицами гораздо ловчее охотников, а Меченый отличился великолепной стрельбой из лука. Вместо собственных бросков Дарник показал молодым тростенцам другое: с десяти шагов Кривонос и Лисич метнули в него четыре сулицы, и все четыре он поймал за древко в вершке от собственной груди. Такого здесь действительно никогда не видели. Если и были обиды за полученные побои, то они оказались мигом забыты: от такого бойца не грех и пострадать.

Договориться, впрочем, так ни до чего и не удалось – едва стало смеркаться, пришел один из стражников и погнал парней в городище. Те с неохотой подчинились, оставив Дарника в сильном сомнении относительно пополнения своих рядов.

К ночи начался дождь, и ватага попряталась в шалашах. Внешнюю ограду не выставляли – неизвестно было, как к этому отнесутся жители городища, а еще к ним добровольным сторожем прибилась одна из собачонок, что была с парнями. Прикормленный Лисичем куском мяса, пегий песик тут же определил, что в человеческой стае главный все же Рыбья Кровь, и вился только возле него, хотя юный вождь не делал ни малейшей попытки приласкать или покормить его.

Кривонос, который во время боевых игрищ безуспешно пытался выменять у тростенцов оленину на хлеб, пожаловался:

– Меня от мяса уже воротит. Хлеба хочу.

– Завтра у нас будет хлеб, – пообещал ему Дарник, отнюдь в этом не уверенный.

Ранним утром ватага Дарника тронулась в путь, увеличившись ровно вдвое, – кроме Лузги, толстяка Бортя и Меченого к ним присоединились еще две миловидные девушки-подружки, Черна и Зорька, которые прямо заявили, что им лучше быть наложницами храброго богатыря в Корояке, чем прозябать чьими-то женами в Тростеце. У девушек было по два каравая ржаного хлеба и четыре серебряных дирхема их «приданого», и Дарник сделал перед охотниками вид, что именно так им все и задумывалось.

Парни взяли с собой по круглому деревянному щиту с выпуклым железным умбоном посередине и настоящему мечу, а Лузга вообще явился на оседланной лошади, что вызвало ревнивое недовольство Кривоноса и Лисича, ведь меч, а тем более конь делал парней сразу более важными воинами, чем сами охотники. Рыбья Кровь легко разрешил их недовольство, разделив ватагу на новые пары: Кривоносу достался Лузга, Лисичу – толстяк Борть, а упрямца Меченого взял в напарники к себе. Кладь с кобылки Лисича Дарник приказал переложить на лошадь Лузги. Больше всех доволен перестановкой остался Лисич: и тем, что снова ехал верхом, и уравнением себя в старшинстве с Кривоносом. Сам Лузга не возразил ни слова, покладисто принимая все условия своей новой жизни.

Боясь из-за девушек погони старших родичей тростенцов, отряд долго шел по руслу мелкого ручья, а выйдя на лесную тропу, рубил и валил за собой молодые деревья, создавая возможным преследователям помехи. Вскоре они пошли по руслу другого ручья и только к полудню уверились, что погони нет.

Местные тропы были гораздо лучше проторены, и Лузга уверенно показывал нужный путь. Дарника смущала лишь ситуация с девушками: что ему делать с ними тремя? Затруднение само разрешилось на первом дневном привале. Пока охотники и парни занимались приготовлением к еде и отдыху, Черна и Зорька позвали Дарника в лес. Там они принялись всячески играться с ним, упрашивая сделать их тоже настоящими воинами. Многочисленные шлепки и касания закончились тем, что они все трое оказались лежащими в траве без одежды в веселом и непринужденном переплетении. Как и Вета, тростенчанки восприняли новую для себя роль совершенно естественно, но если с рабыней это было простое молчаливое соитие, то с ними – как некий радостно-праздничный ритуал.

– Разве я похож на храброго короякского богатыря? – чтобы скрыть неловкость, пошутил, чуть отдышавшись, бежецкий вожак.

– Если мы будем каждый день называть тебя богатырем, то ты им станешь! – уверенно ответила более бойкая Черна.

– Она просто боится твоих бородатых, – объяснила за подружку Зорька.

– А то ты не боишься! – воскликнула Черна и с некоторой тревогой поинтересовалась у Дарника: – Ты ведь нас никому не отдашь?

– Только более храброму короякскому богатырю, – пообещал Маланкин сын.

Вернувшись к стану, он пристально вгляделся в лица тростенецких парней: как они отнесутся к происшедшему с их двоюродно-троюродными сестрами? Конечно, по лицам девушек все сразу поняли, что именно произошло с ними в лесу, но отнеслись к этому со снисходительными улыбками, как к чему-то само собой разумеющемуся и даже обязательному. Дарник невольно примерил то же самое на своих бежецких братьев – там бы такое встретило совсем другой прием.

И парней, и охотников гораздо больше заботило их неожиданное слияние в одну ватагу, хотелось как можно скорей обрести в своих малознакомых спутниках добрых надежных друзей. Не было никаких стычек и перебранок, напротив, каждый, включая даже охотников, стремился быть благожелательным и радушным. Лузга считался не только первым бойцом, но был душой и заводилой любой компании. На замечания Кривоноса отвечал с такой готовностью, что тому нечего было возразить. С Дарником он держался подчеркнуто предупредительно, но даже это не мешало ему быть в центре всеобщего внимания. Черна с Зорькой тоже все время показывали, что гордятся своим двоюродным братом. Так, после полуденной еды они принялись упрашивать его почитать «ну, вон, ту, нашу любимую, быль». Не заставив себя долго упрашивать и спросив у Дарника разрешения, Лузга достал из своей котомки пергаментный свиток и стал его вслух читать.

Это была сказочная история про юношу, который, будучи околдован злой колдуньей, сильно влюбился в девушку, и, чтобы завладеть ею, ему приходится пройти ряд тяжелых испытаний. История читалась, видимо, не один десяток раз и столько же раз имела успех, потому что все тростенцы внимательно слушали, для первой же половины отряда она была вообще как великое откровение: рты раскрыты были не только у Веты и Селезня, но и у охотников. Неблагодарным слушателем оказался один Дарник. Во-первых, нечто похожее ему уже приходилось читать у себя на Черном Камне, во-вторых, искоса посматривая на лица ватажников, он не то чтобы ревновал их к неожиданному чтецу, но с досадой упрекал себя, почему не захватил с собой подобных рассказов.

При окончании чтения все замолчали, ожидая слов вожака, – его холодность не осталась незамеченной.

– Все очень хорошо, – похвалил Дарник. – Мне просто завидно, что все это произошло не со мной.

Ватажники добродушно рассмеялись – похожее чувство было и у них самих.

Вместо привычного молчания и тишины теперь их отряд двигался вперед с постоянными шутками и смехом. Несколько раз тростенцы даже запевали песни, и опять громче и звонче всех звучал голос Лузги. Дарник чувствовал легкую растерянность – какая-то часть власти переходила от него к общительному и веселому парню. Надо было срочно исправлять положение.

И вот вечером, после еды и боевых упражнений, когда Лузга взялся за еще один свиток, Дарник предложил для прочтения свою собственную грамоту. Развернул свиток с математическими формулами и геометрическими фигурами и «прочел» по нему историю про полководца, который хотел приучить своих воинов к большим прямоугольным щитам. Щит был тяжелым по сравнению с прежними небольшими щитами, и воины при всяком удобном случае их «теряли». Тогда полководец приказал всем воинам зашить свои карманы и отобрал кошели, а все их монеты велел запрятать в круглый выпуклый умбон посередине щита. С тех пор ни один щит в его войске не был потерян – даже когда воина убивали, его щит оставался в войске. Громкий хохот слушателей был ответом на эту немудреную историю, всем понравилась находчивость полководца и наказанная жадность ополченцев. Лузга тоже был в полном восторге и попросил прочитать свиток глазами. Дарник с некоторым сомнением протянул ему свиток.

– Я не пойму, что здесь написано, – удивился тростенец.

– Написано на старом словенском языке, – объяснил Рыбья Кровь.

– Ого! – восхитился Лузга, а с ним и все остальные.

После этого можно было не сомневаться – авторитету Дарника уже ничто повредить не могло. Плохо было только то, что, кроме Лузги, других грамотных во всем отряде не было.

С каждым привалом боевые упражнения становились все более изощренными и эффектными. Ватажники уже не только оттачивали личную ловкость, но практиковались и в групповой рукопашной: разбившись на две тройки, отрабатывали сомкнутые столкновения, чтобы освоить чувство локтя и совместимость общих движений. К коротким палкам, означавшим мечи, добавились длинные палки, как замена лепестковых копий. Пришлись по вкусу тростенцам и праща-ложка, и метательные диски.

Часто за палки и луки брались и Черна с Зорькой, но упражнялись они пока с одним Дарником. Обе подружки хорошо дополняли друг друга. Если Черна в их паре была носом и ртом, всегда чувствуя, что надо делать и что говорить, то младшая Зорька была глазами и ушами. Находясь рядом, она пристально следила, какое воздействие поведение Черны оказывает на окружающих, и готова была ее вовремя одернуть. Дарник такое разделение обязанностей только приветствовал: на живость и озорство Черны он реагировал с ответной веселостью, а тихая манящая застенчивость Зорьки вызывала в нем особую ласковость.

И опять, как в случае с осмелевшим Кривоносом, Дарнику пришлось придумывать способ их немного осадить. На третье утро, когда Черна в очередной раз стала проситься упражняться вместе со всеми, он достал веревку и привязал ей правую руку к туловищу. Предлог для этого был простой: если ты будешь сражаться, то тебя могут ранить и изувечить, представь, что у тебя не будет одной руки, и если к вечеру ты повторишь свою просьбу, то будешь упражняться вместе со всеми.

Черна с готовностью приняла вызов, весь день все делала одной рукой и почти уже привыкла к этому неудобству, но ее добили послеполуденные любовные забавы с Дарником, когда он все внимание уделял только Зорьке, а ей со смехом сказал, что однорукие наложницы ему не нужны. Словом, быть амазонкой из свитков Лузги ей к вечеру уже расхотелось.

Но, поставив таким образом заносчивую девушку на место, Рыбья Кровь с удивлением заметил, как приуныли не только парни-тростенцы, но и тридцатилетние охотники – уж слишком нагляден был пример с их собственным возможным увечьем. Необходимо было перевести их мысли на что-то более обнадеживающее.

Не нашел ничего лучше, как заинтересовать их простейшими знаковыми и счетными навыками, чтобы они могли в разведке пересчитать число врагов и без звуков на расстоянии объясняться друг с другом жестами.

– Мы и так умеем считать, – легкомысленно возразил Лузга.

Тогда Дарник подвел его к муравейнику и попросил: сосчитай. Лузга с недоумением уставился в муравейник и сказал, что это невозможно.

– А если так? – Дарник начертил у основания муравейника маленький квадрат.

– Здесь можно, – все еще не понимая, согласился тростенец.

– А если этот квадратик умножить на весь муравейник?

– А что такое умножить? – спросил Лузга, необходимость в таком подсчете до сих пор ему в жизни не встречалась.

Раз запавшее желание не давало Дарнику покоя, и тем же вечером он «прочел» ватажникам по математическим формулам свою самую любимую историю из ромейских свитков о Князе Пяти Оружий и великане-людоеде Липкие Волосы. Как князь боролся с великаном стрелами, копьем, мечом, булавой и кулаками, но все это тут же прилипало к волосам людоеда. Но когда великан собрался уже съесть князя, тот сказал, что в животе у него есть еще одно оружие – удар молнии, от нее они оба погибнут. Людоед испугался и отпустил князя.

Ватага, выслушав историю, весело засмеялась – как ловко князь обманул людоеда. Три года назад сделал такой же вывод и Дарник, пока Тимолай не объяснил ему, что шестое оружие в животе князя – это Оружие Знания, способное победить любых великанов.

– Ну и как такое оружие может победить в чистом поле более сильное войско? – заспорил Лузга.

После уроков Тимолая Дарник был вполне готов к ответу:

– Очень просто. У нас тысяча воинов и у врагов тысяча. Они вышли в поле в полном вооружении, построились и ждут битвы. А мы прячемся в лесу и не выходим, только стреляем из луков. Как только враги собираются уйти в свой стан, мы выскакиваем из леса и делаем вид, что нападаем, потом снова прячемся. И так продолжается целый день.

– Ну и что? – не понимал Лузга.

– А то, что мы целый день в тени, а они на солнцепеке и в тяжелых доспехах и в конце дня начинают падать от солнца и усталости. И мы побеждаем их малой кровью.

– Верно, – согласился тростенец. – Ты сам придумал или прочитал?

– Прочитал.

Однако и такое доказательство не возымело своего действия. Тогда Рыбья Кровь во всякую свободную минуту стал обучать грамоте и таблице умножения Черну с Зорькой и Селезнем.

– Это еще зачем? – полюбопытствовал Кривонос, настойчиво считавший себя в отряде вторым человеком.

– Они будут передавать вам мои распоряжения, если понадобится.

Посовещавшись между собой, охотники выразили желание присоединиться к их учебе. Следом за ними потянулись и тростенцы. Обучение грамоте Дарник возложил на Лузгу, а сам учил только счету и языку жестов, который когда-то придумали они с Клычом.

Странное дело, чем дальше, тем Дарнику с тростенцами становилось все интереснее, не давил груз давнего знакомства, не приходилось и слишком осторожничать в своей откровенности. Раньше ему казалось, что запас сведений в любом человеке ограничен. Мол, если расскажешь другим все, что знаешь, то дальше придется только молчать. А тут выходило, что чем больше он говорил с новичками, тем почему-то больше было что сказать им еще.

Лишь иногда ему становилось сильно не по себе, когда в самые радостные и беззаботные минуты он спохватывался и думал о том, что ведет всех этих добродушных молодцов и молодиц на возможную смерть. Но мрачное настроение овладевало им ненадолго – у пятнадцатилетнего возраста тоже были свои преимущества.

Из всей их дружной компании выпадала лишь Вета. Несмотря на свою обычную пассивность, она была глубоко уязвлена присутствием двух более ярких соперниц и старалась им всячески досадить: то бросит возле костра вязанку валежника, чтобы к ним в котел с похлебкой летел мусор, то незаметно скинет с веток деревьев выстиранную ими одежду, то еще что. Открытого столкновения пока не происходило, но только потому, что Черна с Зорькой хорошо понимали ее обиду и ждали изменения своей девичьей доли со стороны Дарника. А тот сам не знал, как все это уладить: на дневном привале он принадлежал веселым подружкам, зато ночью ложился подле Веты, как старшей жены своей маленькой семьи, оставляя Зорьку и Черну друг с другом в противоположной стороне шалаша. На любое постороннее требование изменить такой порядок он, разумеется, ответил бы категорическим отказом – необходимо было, чтобы нужное решение созрело в нем самом.