Читать книгу Рыбья Кровь - Евгений Таганов - Страница 2

Первый же день в селище закончился для Дарника плачевно. Отвыкнув от присутствия людей, он после целого дня беготни и криков со своими братьями, а также от голосов взрослых и подростков так утомился, что за вечерней трапезой упал в обморок. Суждение родичей было однозначно: Маланка превратила своего сына в слабое нежизнеспособное существо.

Помимо плетня, которым были обнесены собственно полуземлянки селища, существовал еще внешний засечный круг из спиленных навалом деревьев – непреодолимая преграда как для крупных животных, так и для людей. Пройти через него можно было лишь тайными проходами или по замерзшему руслу речушки, как сделала зимой Маланка со своими санками. Засечный круг представлял собой почти правильное кольцо диаметром в полторы версты, внутри которого находились все поля и выпасы Бежети и где даже маленькие дети находились в полной безопасности, поэтому никто за ними особо не приглядывал, строго запрещая только заходить за Засеку.

Все лето Дарник прожил в семье дяди, лишь изредка навещаемый матерью. Он больше не падал в обморок, наоборот, был всегда бодр и здоров. Детвора Ухвата приняла его с радостью и любопытством, как принимают неопасного лесного зверька. Особенно великодушен был Сбых, старший из ухватичей. Несмотря на свои десять лет, он уже предводительствовал над одной из трех детских бежецких ватаг. Взяв с первой минуты Рыбью Кровь под свое покровительство, он не давал его в обиду ни своим, ни чужим мальчишкам. Дарник платил за такую заботу всей преданностью, на какую был способен. Ходил за ним как привязанный, выполняя любую команду, и жадно впитывал все, что исходило от старшего брата. Они так везде и ходили: три ухватича и один маланковец, будучи ядром ватаги из десяти ребят. Самый младший из всех, Дарник ни в чем не хотел никому уступать. Бороться ли, кидать в цель камни, перепрыгивать лужи, карабкаться кто выше на дерево, сталкивать друг друга с горки – везде тянулся за старшими.

Наблюдая за сыном со стороны и слушая рассказы о нем Вербы, Маланка не могла не нарадоваться, ей казалось, что сын «выправился».

Именно с этого времени для Дарника пошел единый и последовательный, без больших провалов, поток памяти, когда он точно помнил, как научился плавать, как подбил первого тетерева, как увидел тайну ночных отношений между мужчиной и женщиной. Вместе с братьями Дарник удил рыбу, пас свиней, нарезал ивовые прутья для корзин и воспринимал все это острее и ярче их, потому что уже знал, что после лета обязательно будет зима, когда он снова останется вдвоем с матерью в лесной землянке.

Довелось ему тем летом стать свидетелем и первых похорон. Вернее, при нем хоронили и раньше, но то были похороны взрослых, от утраты которых он не испытывал никаких особых чувств, мол, у взрослых своя жизнь, по своим законам, придумали умирать, значит, так и надо. А тут впервые произошла смерть его ровесника, внука Смуги Лысого, который, наевшись незнакомых лесных ягод, три дня болел животом и так и не выздоровел. Для Дарника это стало серьезным потрясением, оказывается, уже сейчас не следует рассчитывать на мать или братьев, а самому заботиться о себе. Много дней после похорон он провел в постоянной тревоге и напряжении, стараясь быть предельно осторожным. Позже страх постепенно прошел, тем не менее за все свое детство он себе ничего не ломал и ни разу серьезно не поранился, чем выгодно отличался от других ребят, которые уже к отрочеству имели по нескольку шрамов и переломов.

Осенью, когда Маланка забрала сына к себе, она обнаружила в нем разительные перемены. Если первую зимовку Дарник всю почти промолчал и пробездельничал, то сейчас рядом с ней находился деятельный и сосредоточенный мальчик-трудовичок. Даже когда он просто сидел, уставившись на пламя очага, и тогда ощущалось, как в нем происходит некая большая внутренняя работа. Приходя с охоты, Маланка нередко находила приготовленную еду, зашитые прорехи на рубахах, заготовленные лучины, наточенные наконечники стрел и сулиц.

– Откуда ты все это умеешь? – удивлялась мать.

Сын только смеялся в ответ, пряча хитрые глаза. Правда, когда она сама наказывала ему сделать то же самое, ничего не получалось – по чужой воле он делать ничего не хотел. Шептуха Верба могла быть довольна – все выходило, как она и предсказывала. Изумляло его равнодушие к еде и одежде. Когда она спрашивала, тепло ли ему или вкусно, Дарник сердито отвечал:

– Разве сегодня кусок мяса может быть другой, чем вчера? Все время было в тулупе тепло, почему сегодня будет холодно?

Заново пришлось учить его грамоте, но теперь он вспомнил все за несколько дней, и уже сам стал копаться в свитках, выискивая истории про путешествия, решив, что, когда вырастет, будет обязательно великим путником и обойдет все страны на свете. Среди свитков нашлось три или четыре карты с надписями на незнакомом языке, которые Маланка не могла объяснить, что нисколько не мешало Дарнику часами рассматривать их, воображая самые невероятные свои приключения.

Так у них с тех пор и повелось: летом он с братьями куролесил в Бежети, зимой сосредоточивался со свитками на Черном Камне.

В семь лет Дарник впервые узнал, что такое ватажная иерархия. Если прежде в ватаге Сбыха царило равенство и любые ссоры и драки тут же забывались, то теперь даже самые незначительные стычки призваны были выстраивать всех членов ватаги в определенном порядке. Естественно, Рыбья Кровь после зимнего отсутствия ни к чему подобному не был готов, и первые же наскоки бывших сотоварищей стали для него неприятным сюрпризом. Сбых смотрел со стороны и не вмешивался, давая младшему брату возможность самому за себя постоять. Поняв, что помощи ждать не приходится, Дарник просто подтянул свои холщовые штаны и стал лезть во все столкновения по поводу и без повода. Для своих лет он был крупным ребенком, ловкости и силы ему тоже было не занимать, поэтому побеждал чаще, чем проигрывал, и вскоре стал в ватаге вторым лицом, к вящему удовлетворению Сбыха. А когда в один прекрасный день Дарник тайно вывел ватагу за пределы Засеки к себе на Черный Камень, то его второе место в их детской стае стало неоспоримым и для самых ярых соперников.

Черный Камень представлял собой холм, поросший двухобхватными черными елями. Вся земля вокруг их с матерью землянки была покрыта столь толстым слоем опавших иголок, что через него не мог пробиться ни один росток привычного подлеска. Даже в самую сильную бурю здесь всегда царила тишина, ничто не летало, не ползало и не двигалось. Благоговейный ужас сковал мальчишеские сердца, и, видя их робость, Маланкин сын испытал истинное наслаждение оттого, что он сам ничего этого не боится. Так недостаток обособленной жизни обернулся неожиданным преимуществом.

Среди запугиваний взрослых, чтобы дети не ходили за Засеку, чаще всего повторялось слово «раб». По лесным просторам, мол, вокруг их селища бродят звероподобные охотники за рабами, которые схватят вас и навсегда увезут из родных мест. Там вас будут наказывать, плохо кормить, заставлять много работать и даже своей семьи не позволят создать. Слова, написанные в свитках, только подтверждали это. Но Дарнику, по свойственной ему уже тогда особенности думать как-то по-своему, было жалко почему-то не рабов, а их хозяев – как они могут столько времени тратить на совсем чужих людей: следить за ними, заставлять что-то делать, наказывать, – тут со скотиной не знаешь, как намучаешься, ежедневно заботясь о ней, а еще канителься с какими-то рабами. И вскоре слово «раб» стало у него ассоциироваться со всем неприятным, что пытается пристать и воздействовать на человека. Дабы победить это внешнее вторжение, он со временем выработал у себя привычку: когда что-то слишком сильно увлекало его, в самый восторженный момент упрямо встряхивать головой и говорить себе: «Я не раб этого», – и всякое наваждение тотчас исчезало, превращаясь в полное безразличие к тому, к чему минуту назад он рвался всей душой. Такое подчинение себе собственных страстей неизменно потом приносило Дарнику немалое удовлетворение, позволяя смотреть на крикливых, азартных и несдержанных людей как на существа низшей ступени.

Ощущение, что он не такой, как другие, не только из-за жизни вне селища, а и по внутреннему своему складу, начало постепенно осознаваться им. Привыкнув сперва думать, потом действовать, а затем еще и завершать это действие с каким-либо узнаванием для себя, он с трудом понимал своих сверстников, которые вдруг куда-то устремлялись, что-то делали и тут же, забыв о сделанном, приступали к чему-то другому, столь же привычному. Больше всего угнетали Дарника повторяемость одних и тех же мальчишеских проделок и безудержное веселье по их поводу. Все чаще, устав от галдежа сбыховцев, он отделялся от них и, как настоящий путник, мог часами тайно бродить вокруг селища, обращая внимание на окружающее не как член мальчишеской стаи, а будучи сам по себе.

Изучив все до последнего кустика внутри Засеки, он, чтобы испытать себя, повадился в одиночку отправляться из Бежети на Черный Камень и шататься там по лесу, часто даже не заходя в свою землянку. Узнав о таком «баловстве», Маланка не стала ругать сына, а просто велела всегда иметь при себе топорик и нож, которые он может, если стесняется, прятать возле селища.

– Разве я смогу победить ими медведя или рысь? – спросил он у матери.

– Все звери боятся человека с оружием.

– А откуда они знают, что это оружие, а не какие-то палки? – не согласился сын. – Помнишь, того медведя зимой, он ведь ничего не боялся.

– Он тоже боялся, только был очень голодным.

– А почему все звери боятся людей?

– Потому что лишь от людей постоянно исходит дух убийства, даже когда они сыты.

Слова матери слегка разочаровали Дарника: оказывается, покушаться на его жизнь в лесу без крайней необходимости никто не собирается.

Тогда же им было сделано еще одно важное открытие: если сосредоточенно заниматься чем-то каждый день, а не от случая к случаю, то можно достигнуть самых невероятных результатов. Подсмотрев, как на Грибной Поляне старшие подростки соревнуются в метании в цель топоров и сулиц, он и себе соорудил за пределами Засеки похожую мишень и принялся подолгу ежедневно упражняться в таком же метании, добавив еще стрельбу из лука и метание ножа. И когда ватага Сбыха тоже занялась метанием, он, всем на удивление, сразу стал первым среди них. Дарник понял, что опережать – значит всегда выигрывать, и такой простой вывод навсегда определил большинство его поступков, побуждая изобретать что-то свое и идти непроторенными тропами.

Заметив, как от тяжелой работы у сверстников крепнут мыщцы и вырабатывается выносливость, Дарник придумал себе «путь на деревьях» и продолжительное плавание не поперек, а вдоль их небольшой речушки. Чтобы выработать у себя быстроту реакции, он ловил змей и дразнил их, ловко отдергивая в самый последний момент руки. Не имея напарника для поединка на деревянных мечах, он развешивал на деревьях десятки тяжелых чурок и, сильно раскачав, проделывал немыслимые увертки и выпады, чтобы всех их победить и не получить сдачи.

Ребята из ватаги не могли ничего понять: как это так – лесной отшельник все умеет лучше их?

– Это потому, что он живет в колдовской землянке, – авторитетно объяснял Сбых.

Дарник не возражал. Смутно он чувствовал, что все, что с ним происходит, связано с самостоятельной и достаточной жизнью его матери, но как именно, он понять не мог, говорить, что он сам себе все придумал, тоже не хотелось, поэтому пусть лучше будет колдовская землянка.

Так уж совпало, что в Бежети в десятое дарнинское лето произошла смена ребячьих поколений. Достигшие отроческого возраста подростки обоего пола отправились на далекий Сизый Луг возле селища Каменки женихаться с соседскими девицами и парнями, а ватаги младших подростков заняли освободившееся место на Грибной Поляне в Засечном круге. Каждый завел себе бойцовские рукавицы, смастерил круглый щит, выстругал деревянный меч и, уйдя подальше от родителей, приступил к настоящим боевым схваткам. Из трех детских ватаг должна была сложиться одна, подростковая, со своей собственной иерархией, которой через два-три года самой суждено будет отправиться на Сизый Луг за невестами.

Все прежние заслуги здесь уже не имели значения, надо было добывать свое место в общем ряду по новой. Сначала Дарник смотрел на поединки со стороны, прочитанные в свитках истории про большие сражения заставляли его относиться к подобному ребячеству со снисходительной усмешкой. Очнулся он от своего благодушия, лишь когда поверженным в одном из поединков оказался Сбых. Тут уже Дарнику стало не до шуток, и, надев бойцовские рукавицы, он тоже вышел на ристалищный круг. Еще во время детских стычек он научился наносить удары не только нижней и внутренней частью кулака, как дрались все мальчишки, а костяшками пальцев, из-за чего короткий прямой удар получался гораздо сильней кругового беспорядочного замаха. Но прежде они старались не наносить удары в лицо, поэтому никто не обратил на его необычный прием внимание. Иное дело было теперь. Познав в своих первых поединках вкус крови и, главное, уже как следует разозлясь, Дарник не жалел противников, и от его прямых ударов в лицо они валились, как пшеничные снопы, вытирая кровь из разбитых губ и носов.

– Рыбья Кровь! Рыбья Кровь! Рыба! Рыба! – обзывались побежденные, но Дарник лишь улыбался, относясь к своему уничижительному прозвищу как к заслуженной награде.

Никто в кулачном бою так и не смог победить его, и хотя верховодство на Грибной Поляне в конце концов захватил внук Смуги Младшего Верзила, Дарник со Сбыхом заняли в общей ватаге свое особое место. Никто не мог безнаказанно приказывать им что-либо или оскорблять.

Взрослые в Бежети по-прежнему не обращали внимания на Маланкиного сына, полагали, что он всего лишь слабая тень предприимчивого и удалого Сбыха. В заблуждение вводила внешняя сдержанность Дарника: не слышно было его крика, громкого смеха, запальчивого спора или хвастовства.

Есть люди, которым надо обязательно без помех как можно лучше вызреть, любое пренебрежение им во благо, любая недооценка в поощрение. Именно к таким людям принадлежал Дарник. Маланка и Верба, истово молясь за него, «своего малыша», замечали, как с каждым годом он быстрее сверстников набирается сил, ума и самостоятельности.

Его приобщение к охоте тоже шло своим отдельным путем. Как Дарник ни старался, но почувствовать удовольствие от ватажных подкрадываний и загонов на мелкую дичь он так и не смог. Да и сам результат, когда только десятое подкрадывание и стрельба из лука оказывались успешными, безумно раздражал его. Поэтому в конце концов он предпочел заниматься охотой в одиночку и как бы мимоходом: гуляя по лесу, начинал тихо приближаться к оленям и диким козам, а когда те срывались с места, гордо шел дальше, мол, не очень-то и хотелось.

– У тебя еще недостаточно сил, чтобы охотиться одному, – упрекала сына Маланка.

– А когда будет достаточно? – с любопытством спрашивал Дарник.

– Когда натянешь мой самострел.

Ее охотничий арбалет был самый простой, чтобы его натянуть, надо было наступить ногой на стремя и двумя руками изо всех сил тянуть тетиву до стопора. Пользуясь отсутствием матери, Дарник день за днем упражнялся в его натягивании и в конце концов добился своего.

– Натянуть самострел это не все, надо из него еще и попасть, – сказала Маланка, не понимая, что коль скоро сын сумел натянуть арбалет, то уж непременно и пострелял из него.

А когда Дарник показал, что лучше нее метает в цель сулицу, возразить было и вовсе нечего.

– Может, ты теперь станешь нашим главным добытчиком? – испытующе спросила она.

– У тебя это лучше получается, – схитрил сын. Его целью теперь были не олени, а большой медведь или тур, лишь после них он мог почувствовать себя настоящим охотником.

Еще Маланка сильно беспокоилась, что в погоне за дичью он может заблудиться в незнакомых местах, но сын не разделял ее страхов – все свои дальние походы он аккуратно отмечал зарубками на деревьях и следил за временем, поэтому возвращался домой всегда засветло. Да и сама охотничья добыча для него была скорее поводом разведать, что там дальше, за очередным холмом или ручьем, чем значила что-то сама по себе. Мать всегда добывала дичь с запасом, чтобы обменивать ее излишки в селище на хлеб и молоко, и избалованный сын не спешил помогать ей в этом.

Однажды дядя Ухват взял его вместе со своим Сбыхом на охоту на вепря и немало был поражен хладнокровием племянника.

– Мой Сбых белкой по всем елкам скакал, – рассказывал он потом Маланке, – а твой хоть бы что! Кабаниха мчится на нас, а он стоит на месте, будто так и надо. И спокойно мне вторую рогатину подает. Вот уж действительно, как человека назовешь, таким он и будет. Если Лысый его не съест, быть твоей Рыбьей Крови старостой Бежети.

– Ему бы еще, как твой Сбых, другими командовать научиться, – для приличия возражала Маланка.

– Умным будет – научится, – серьезно рассудил Ухват.

Дарник прислушивался к их словам вполуха – в его будущей жизни места для какой-то там Бежети уже не было. Гораздо больше его удивила просьба Сбыха не говорить никому из ребят о случившейся с ним, Сбыхом, промашке. Главное, понял для себя Рыбья Кровь, никогда не делать ничего такого, чтобы пришлось просить кого-то молчать об этом.

Впрочем, охота на опасного зверя не слишком понравилась Маланкиному сыну. Подвергать свою драгоценную жизнь смертельной опасности ради того, чтобы кто-то похвалил тебя и назвал молодцом, представлялось бессмысленным мальчишеством взрослых людей. Зачем, когда можно, как делала Маланка, устроить себе на дереве безопасное гнездо и с него посылать разящие арбалетные стрелы. А без этого чересчур много приходилось полагаться на удачу и везение, что принижало самого охотника. Все должно само ложиться в протянутую руку, считал Дарник, а что не хотело ложиться, то он готов был презирать и отвергать. Еще один недостаток у охоты обнаружился, когда однажды ему удалось завалить крупного лося в пяти верстах от дома – вместо того чтобы радоваться и гордиться, он проклял все на свете, разделывая тушу и сначала развешивая большие куски мяса на деревьях, а потом перетаскивая их на Черный Камень. Это уже выглядело как полное издевательство над самим охотничьим везением. Определенно, охота, так же как и терпеливая долгая рыбалка с удочкой, была явно не для него.

А что тогда для него? Часто и настойчиво размышляя об этом, Дарник одно за другим перебирал занятия бежечан, которые ему нравились. Ловко плотничать, сооружая землянки и хлева для скотины? Но тут в одиночку не обойдешься, а следовательно, всегда будет зависимость от другого человека… Плавить в горне железо и ковать его? Хорошо и громко, но заниматься этим каждый день?! Выдалбливать лодки-дубицы, плести сети, лепить глиняные горшки? Все не то. Дослужиться до воеводы словенского князя или князя-руса, как постоянно внушала ему мать? Но опять придется подчиняться тому же князю или, что еще хуже, его подручным. То ли дело ходить путником из городища в городище, работать за еду и одежду и в конце жизни рассказывать всем на зависть о своих похождениях. Правда, и здесь был существенный изъян – не везде можно свободно путешествовать, где-то, по рассказам стариков, путников убивают, где-то убивают даже под пытками. Значит, надо исхитриться, чтобы с ним такое было невозможно. А как? Стать могучим, умеющим себя защитить воином. Но воин не вепрь, никто не даст ему в удовольствие убивать одного за другим многих противников, скопом накинутся, и никакое умение не поможет. В одном из свитков Дарник прочитал, как большое ромейское войско окружило малый отряд русов, и, когда на их глазах русы совершили военный обряд приготовления к смерти, ромеи расступились – никому из них не захотелось побеждать тех, кто не боялся смерти. Как хорошо было бы иметь ему, Дарнику, такой отряд, которого бы все боялись. Вот только сколько воинов должно быть в этом отряде и как сделать так, чтобы они тебя безоговорочно слушались?