Читать книгу Пришельцы не залетали? Фантастические рассказы с изрядной долей юмора - Евгений Захаров - Страница 7

Ничипор Котейко не любил фантастику. Ну не сказать, чтоб на дух не переносил, конечно. Если ехал в трамвае, а путь предстоял долгий, мог и проглотить рассказик-другой из книжки, которую ему предстояло «раскрутить». Но так, в охотку – никогда и ни за что.

Котейко по профессии был слесарь-сантехник второго разряда, а по призванию – литературный агент. У него присутствовала деловая хватка и обостренное чутье на таланты. Так, по крайней мере, утверждал его сосед, Федор Игнатьич Гундосый, человек, не чуждый культуре, и даже однажды принесший Ничипору на читку свой сборник песен.

Кстати сказать, именно с Федора Игнатьича все и началось. Когда-то давно, примерно год назад, в дверь к Котейко поскреблись, и голос Гундосого робко сказал:

– Позвольте войти?

– Конечно-конечно, – Ничипор распахнул дверь.

Федор Игнатьич прошел в комнату, поозирался, словно видел ее впервые, тронул корявым пальцем в перчатке зазвеневшие тут же висюльки на люстре и промямлил:

– Слышал я, Ничипор, ты в литературном искусстве силен?

Котейко, который иногда баловался рассказами из грубой, но правдивой жизни слесарей, подбрасывая их в журналы типа «Сельское жито» и получая в ответ однотипные ответы: «Пробуйте себя, молодой человек», нахмурился и с достоинством ответил:

– Маненько есть.

– Тут вот мне бы я притащил тут, – скороговоркой заговорил Гундосый, а сам тем временем совал в руки Котейке что-то шуршащее, пахнущее колбасой, в целлофановом кульке.

– Это что еще? – удивился Ничипор и запустил руку в кулек. Ухватив, он вытянул на свет стопку листов. – Стихи, что ли? Ты, никак, стихи пишешь, Федор?

– Стихи не смею, – кротко опустив глаза, изрек Гундосый. – Это песни. Их петь надо.

– Ага, – крепко задумался Котейко. – А чего ты от меня-то хочешь?

– Ну так я же и говорю, – торопливо, как бы боясь, что Ничипор вот-вот погонит его поганой метлой восвояси, сказал Федор Игнатьич. – Песни это мои. Хочу отослать куда, чтоб напечатали. Как тебя, – и он угодливо заглянул в глаза покрасневшему Котейке, чей последний слесарный опус «Мужицкая тоска» взяла-таки окружная «Сермяжная правда».

– Ну, оставляй, поглядим, – вселяя надежду в нежную душу песноплета, проворчал Ничипор.

Повеселевший сосед убежал, а Котейко, погрузившись в кресло, принялся изучать потрепанные листки.

На первой же странице сверху было выведено: «Н. Котейке, моему духовному наставнику». Немало поразило Ничипора и то, что все песни Федора Игнатьича были о близком ему сантехническом деле. Заподозрив соседа в низкопоклонстве, Котейко принялся за читку. То, что он прочел, неожиданно оказалось не так уж и дурно. Тексты будущих песен не то, чтобы убеждали читателя в несомненной одаренности Гундосого, но брали неподдельной искренностью и блиставшей между строк скупой мужской слезой:

Как возьму я ключ, ключик гаечный,

Отверну ключом одну гаечку,

Отверну ключом другу гаечку,

Ан глядишь – и обед уже.

Побеседую эх с Мишанею,

Побеседую эх с Петюнею,

Ой, да про шайбочки

Ой, да про шлангочки.

Ой, да гусак возьмем,

Да сантехнический…

В таком примерно народно-водопроводном стиле были выдержаны и остальные песенные творения. Наскоро окрестив рукопись «Слив-страдания», Ничипор, кряхтя, уселся за печатную машинку, коя была приобретена им еще во времена первых робких набросков и эссе типа «Регулярно забиваешь водосток – укорачиваешь его срок». Скромно избежав посвящения, он принялся набивать текст.

Отправив рукопись по нескольким уже проверенным адресам, Ничипор принялся ждать ответа. Федор Игнатьич несколько раз заходил, деликатно кашлял в кулак и просительно заглядывал в глаза, но Котейко принимал строгий вид и говорил уверенно:

– Ну чего ж ты хочешь, сосед, там ведь тоже люди сидят, не мы же одни им творенья шлем.

Однако откликов на «творенья» не поступало. И тут неожиданно к Ничипору подоспело подкрепление.

– Слышь, Котейка! – остановил его на улице своей нетвердою рукой известный всему Новоозерску Александр Панкратов. – Говорят, ты писателей крутишь?

Ничипор покаянно склонил голову: кручу, мол.

– Слышь! А меня возьмешься покрутить немножко? У меня тоже книга есть.

Котейко всем своим видом, и даже позой изобразил невероятное удивление.

– А чего ты? Здоровская! Про упырей, ведьмаков и одного злого-презлого кащея!

– Вы, Александр, в детстве не наигрались? – мрачно спросил Ничипор.

– Эх, ты, голова куриная! – обидно сказал Сашка. – Это же фантастика! А еще точнее – фэнтези. Там чудеса, там леший бродит – читал? Вот, это тоже фэнтези. Только я про наш Новоозерск написал. Как будто на нас напала кровожадная нечисть! И я всех спас! Здорово!

– Скажите, а зеленые черти там фигурируют? – съязвил Ничипор.

– А вот это вы напрасно, товарищ Котейка! Я ж в завязке два месяца как! Ну, вот время и убивал. Роман получился!

Котейко заволновался. Немыслимо, сказал он себе, чтобы такое бесхвостое существо, недавно слезшее с дерева, каким являлся Панкратов, смогло написать книгу.

– Пошли, покажу! – И Александр отвел его к себе домой, и показал ему несколько тетрадок, исписанных от корки до корки неровными пляшущими человечками, в которых человеку искушенному все-таки можно было угадать буквы.

– Возьмешься? – уточнил Панкратов.

Ничипор сдуру согласился. Следующие два месяца он убил на расшифровку и печатание панкратовской нетленки. Все пять копий он разослал теперь уже в московские издательства. Сам же Александр тоже времени не терял. Он громадными прыжками носился по городу и выколачивал из всех, способных держать перо, труды, дабы товарищ Котейко смог прославить город Новоозерск в веках.

Время шло. Рукописи несли, бедный Котейко продал мотоцикл и купил компьютер, стараясь ускорить процесс, ибо никто из местных авторов необходимой техникой не владел и передавал свои труды в рукописи. Но решительно ни одно издательство не желало иметь ничего общего с провинциальными талантами. Повезло лишь одному Гундосому, несколько из песен которого увенчали страницы «Сельского жита». Панкратов отчаялся, назвал слесаря-литагента халтурщиком и прохвостом, отнял своих упырей и вновь ударился в загул. Ажиотаж спал, наступило время забвения.

И вот в один прекрасный день, а точнее, в одну прекрасную ночь Ничипор сидел на лавочке возле своего дома и курил, обозревая пространства звездного неба.

– Жалко, что я сам не пишу, – подумал вслух он. – Почитаешь эти «Записки простреленного», «Даша – королева джунглей» или «Рыцари с королями – братья навек!» – аж выть хочется! Эх, какая скукота! Вот я бы разошелся! Но не дано. Про что не возьмусь писать, все на слесарей сворачиваю. Кому, к черту, нужны книжные слесаря? Их и обычных-то…

И внезапно небо осветилось, звезды потухли, и что-то огненно-черное, огромное, безмолвное, кануло круто вниз, сделало круг над городком, вошло в пике и с грохотом, как в масло, вошло в ближайший лесок.

Ничипор ни минуты не сомневался. Там, в лесу, возможно, потерпел аварию какой-нибудь «Ан» или «Ту» – Котейко, как уже указывалось, был просвещенным человеком и знал о ситуации в нашей авиапромышленности. Не задумываясь, он опрометью кинулся к лесу.

В лесу почти не горело. Огромная туша изрыгала клубы дыма, а вокруг нее прыгал какой-то человечек, размахивая руками. Котейко подбежал ближе.

– Ептыть, их как она, а ведь едрит твою налево! – заорал человечек, показывая на дымящийся агрегат.

– Ну так екарный бабай, ты ж ведь твою дивизию когда она искру-то дает, надоть чтоб через коромысло! – ответил ему на профессиональном языке слесарей-сантехников Ничипор.

Они немножко померекали, а потом, дождавшись, пока перестанет дымить, по одному полезли вовнутрь. То один, то другой вылезали наружу и изрекали по нескольку емких терминов, малопонятных стороннему наблюдателю, если бы он был. Наконец человечек выбрался к отдыхавшему Котейке и затарахтел все на том же наречии, помогая себе энергичными пассами. Ничипор закивал и стрелой помчался к дому. Вернулся он уже со своим рабочим чемоданчиком.

Полязгав и побрякав в металлических внутренностях агрегата, ликующий человечек выбрался оттуда и затряс руку Котейке:

– Етить-колотить! – приговаривал он. – Етить-колотить!

После чего впрыгнул внутрь, помахал Ничипору, сделав сигнал «отскочь». Котейко послушно скакнул куда-то вбок, а туша, зачихав и закашляв, поднялась в воздух, покачала боками в знак прощания и дунула ввысь. Одурелый Ничипор смотрел ей вслед, пока она не растворилась среди звезд. Только теперь слесарь понял. Услужливая память подсунула ему и шесть рук, бестолково машущих в воздухе, и скользкое пожатие десятипалой кисти на прощанье.

Придя домой, Ничипор думал ничуть не меньше, чем перед спасением рухнувшего «самолета». Он врубил компьютер и затарахтел по клавишам…

Сейчас уже пятый роман Котейки выпущен солидным столичным издательством. Ничипор раздобрел, купил новый мотоцикл, сменил неблагозвучную фамилию на Буран, а затем и вовсе отвалил на московские просторы. Новоозерчане порадовались за соседа, а после выхода его десятого, полуавтобиографического романа «В провинциальном городке водилось чудище в реке», местной библиотеке было решено присвоить имя Н. Котейко.

И только старик Гехванидзинжадзе переживал. Он тоже в душе был мастером художественного слова и мечтал выпустить книгу. Но силы воли, чтобы сесть и написать ее, не имел никогда. Поэтому всякий раз, проходя мимо библиотеки, он стискивал зубы и выдергивал из усов несколько волосков – если бы он сумел переломить себя и выплеснуть все, что накопилось, на белоснежные листы – носила бы городская библиотека вместо глупого и бездарного Котейки гордое, но труднопроизносимое имя старика Гехвана!

* «Джон Кэмпбелл – известный американский фантаст, возглавлявший ведущий американский журнал „Astounding Science Fiction“, превратившийся под его руководством в настоящий „питомник талантов“: им были открыты такие дебютанты, как А. Азимов, А. Ван-Вогт, Р. Хаббард, Р. Хайнлайн и другие» – «Энциклопедия фантастики: Кто есть кто».