Читать книгу Лабиринты времени: Кноссос - Евгения Козловская - Страница 1

.

Последний полет

Город умирал в одиночестве, как брошенный всеми неизлечимый больной. Люди покинули его, но отзвуки угасающей жизни всё ещё тревожили предсмертный покой улиц. Хлопали на ветру двери и разноцветные тенты на плоских крышах, журчала вода в акведуке, трещали и жалобно постанывали деревянные балки – скелеты всех здешних строений, – надломленные и покосившиеся после первых подземных толчков.

Изредка в глубине спускающихся к гавани кварталов что-то с грохотом рушилось, и эхо прокатывалось по опустевшим улицам, вымощенным разноцветным туфом, а уцелевшие дома в страхе жались друг к другу, предчувствуя, что их тоже ждет не менее страшная участь.

Лишь старый орел-бородач был безмолвным свидетелем последнего дня жизни города. Он восседал на крыше высокого трехэтажного особняка. В отличие от большинства живых существ орел по доброй воле решил остаться на погибающем острове.

Немигающим взглядом пронзительных старческих глаз с широкой ярко-красной каймой вокруг желтоватого белка он наблюдал, как уходит в небытие весь его мир – мир сытой довольной жизни в одном из самых красивых и богатых мест Ойкумены.

Стронгиле был непохож на другие участки суши, обжитые людьми в Минойском море. В переводе с местного наречья, представляющего собой смесь минойского языка с островными диалектами, это название означало «круглая земля». В действительности же над уровнем моря выступало сразу два будто бы вложенных друг в друга округлых острова.

Первый – большая широкая подкова с долинами, лесами и городами. В её центре, заполненном морской водой, – второй, небольшой гористый участок суши, макушка притихшего до поры вулкана. Местные называли их просто: Большой остров и Гора, а вместе они составляли одно из самых мощных, богатых и поистине прекрасных островных государств того времени.

В отличие от многочисленных каменистых выветренных осколков тверди, выступающих из блестящего, как лазуритовая египетская эмаль, моря, Стронгиле был настоящей жемчужиной архипелага. На соседних островах люди ютились в небольших бедных городках, орошая потом неподатливую землю и мастеря нехитрые поделки на продажу редким купцам, а на Круглой земле жизнь была преисполнена довольства и достатка. Казалось, чем бы ни занимались местные жители, всё они превращали в чистое золото.

Почва Большого острова была плодородна как сама Великая Матерь Деметра, а реки чисты и полноводны, так что крестьяне могли собирать по несколько урожаев за сезон. Ремесленники всех сортов, от гончара до златокузнеца, создавали дивные произведения искусства, пользующиеся спросом везде, где знали толк в роскоши.

Торговать здесь тоже умели, как нигде, – расположение обязывало. Ведь Стронгиле стоял на пересечении важнейших путей, по которым разнообразные товары шли от жарких пустынь Египта и Южных Царств до лесистых гор Пелопоннеса и от изъеденных ветрами Бриареевых столпов до крепкостенной Трои. Здесь встречались купцы со всего света, затоваривались и продавали привезенное.

Заслуженной славой пользовались и местные корабелы. Причудливая форма острова позволяла оборудовать по внешнему и внутреннему периметру большой «подковы» до сотни верфей, которые никогда не простаивали. Чужестранцы платили баснословные суммы драгоценными металлами и товарами, только бы их корабль был построен руками этих мастеров. Ведь после того, как суда спускались на воду, сама Морская Владычица Нептуния благоволила их творениям – не было кораблей быстрее, крепче и маневреннее. Но еще ценнее были карты и периплы¹, которые можно было здесь раздобыть. Ни один народ, дерзающий ходить по океану, не знал его лучше жителей Круглого острова, разве что сами критяне.

Веками люди здесь жили в благополучии и роскоши, но даже царю с супругой, свитой и приближенными в итоге пришлось оставить эти земли. Они погрузили на крутобортые корабли всё свое драгоценное добро, подняли резные якорные камни и направились к Криту, спасаясь от грядущей катастрофы.

Хотя люди, как известно любой птице, непроходимо глупы, а потому оказались в числе последних, почуявших смерть. Еще семь дней назад все летуны, от грозного ястреба до маленькой ласточки, со страшным гвалтом поднялись в небо. Покружив на прощание над щедрыми лесами, полями и долинами, они устремились в море.

Но орел остался. Его огромные серебристо-черные с белыми росчерками крылья, которые давно могли помочь птице оказаться вдали от этой обреченной земли, были покорно сложены. Ветер трепал густое пушистое бело-рыжее оперенье на мощных когтистых лапах, груди и голове орла. Черная бородка – пучок жестких перьев и щетинок под голубовато-серым загнутым клювом – металась в разные стороны, но сам хищник был совершенно неподвижен.

Где-то в глубине птичьего сознания пульсировал привычный, столько раз выручавший его сигнал опасности, взывающий, приказывающий, умоляющий расправить крылья и унестись прочь от отвратительного сернистого запаха, отравившего источники, от подрагивающей в предсмертных конвульсиях земли, и, в первую очередь, от почерневшей, разбухшей, ожившей горы, торчащей из воды как гнилой зуб в пасти гигантского чудовища.

Но орел был стар, и жизнь многому его научила. Например, он знал, что травма крыла, полученная пару лет назад в драке с тем молодым нахалом, посмевшим покуситься на его добычу, не даст ему долететь до ближайшей суши, где можно было бы укрыться, как это сделали люди. Да и как бросить свои горы? Здесь среди холодных скал много лет назад он свил большое, крепкое гнездо, ставшее домом для него самого, его верной орлицы и множества птенцов, вскормленных за долгие годы совместной жизни. Дети давно выросли и покинули родные утесы, а орел пережил свою спутницу уже на добрый десяток лет, но, видно, пришла пора и ему присоединиться к ней в последнем полете.

К тому же, не престало почтенному орлу трепыхаться перед смертью, как какая-то глупая рыбешка. Он решил, что гораздо интереснее наблюдать за тем, как стремительно изменяется облик родного острова, каждым перышком чувствуя, что и это – всего лишь прелюдия к чему-то ещё более ужасающему, но грандиозному и захватывающему одновременно.

Окончательно город опустел два дня назад, когда чистый весенний воздух в одночасье побелел от взвеси тонкого, похожего на хрупкий высокогорный снег, пепла. Вершина в центре заполненной морской водой кальдеры несколько раз содрогнулась и робко задымила, пробуждаясь от долгого сна.

Хотя первыми шум подняли жрицы. Они знали, что когда-то это случится. Благочестивые служительницы Великой Матери месяцами не уставали повторять, что гнев Её страшен, и кара настигнет всех нечестивцев, когда двери Её подводного дворца распахнутся. «Нам выпала великая честь, великое счастье – говорили они, – быть привратниками, жить там, где мир богов встречается с миром людей. Но теперь Она предупреждает нас и дает время уйти с её земель, чтобы они могли вернуться в огонь и воду».

Как и предрекало предание, Богиня подавала множество знаков, и тот, кто внял им, получил шанс на спасение. Первыми она отправила к людям своих посланников – гигантских глубинных рыб, которые задолго до того, как вулкан проснулся, стали попадаться в рыбачьи сети и десятками выбрасываться на берег.

Орел и его собраться тогда всласть полакомились мясом огромных, в три-четыре человеческих роста, морских созданий, похожих на серебристо-белых змей. Вдоль всего длинного плоского тела этих устрашающих и прекрасных существ шел ярко-красный плавник, превращающийся на маленькой хищной голове в настоящий венец, из-за которого рыбаки прозвали их рыбьими царями², и найдя на берегу, не ели, а хоронили с почестями. Глупцы!

Затем привезенный из нильской долины в храм Владычицы Зверей крокодил в ночь перед первыми толчками отказался принимать подношения и принялся страшно гортанно рычать, изгибаясь мощным кожистым телом, задирая к небесам клыкастую пасть и шипастый хвост. Тогда египтяне как один подняли паруса и, побросав дела, ринулись прочь с острова, твердя, что, если священное животное Себека так беснуется, значит гнева богов не миновать. А за ними потянулись финикийцы и остальные торговцы.

Обезьяны, верные прислужницы жриц, тоже словно сошли с ума. Они покинули излюбленные заросли папируса у Тихого озера, огромным клубком взъерошенной серо-голубой шерсти влетели в храмовое святилище и с оглушительными криками стали скакать под его каменными сводами, опрокидывая чаши с дарами, лампады и кувшины с маслом. Даже покусали кого-то из пытавшихся успокоить их служителей.

Все звери, да и сам орел, чувствовали, что надвигается немыслимое – нечто намного более страшное, чем смерть от стрелы охотника или под лезвием ритуального топора. Будто вся земля – вода, воздух, сама почва – запела многоголосым хором: «Спасайтесь! Бегите! Конец близок!». Даже толстокожие люди в конце концов вняли этому призыву, хотя многие до последнего не хотели верить, что их мир, такой надежный, твердый и незыблемый, может сгинуть в объятиях стихии.

Столица Стонгиле город Аталассос пустовал всего пару дней, а орел уже привык к разлившемуся повсюду безмолвию. Но казалось тишина, как слишком туго натянутая тетива лука, могла лопнуть в любой момент, с треском порваться и возвестить о начале конца. Он чувствовал неизбежное и бесстрастно наблюдал как сумерки, возможно, в последний раз в его жизни, окутывали землю мягкой пушистой дымкой. Вот и Гора стала еле видна отсюда, с южной оконечности Большого острова.

Сегодня здесь не зажгутся теплые красные огоньки масляных светильников. Аппетитные запахи готовящейся в очагах еды не разнесутся по извилистым улочкам. Звонкие голоса матерей не позовут за стол заигравшихся на улице детей, а сытый довольный смех, разноголосая болтовня и мелодичные протяжные песни не наполнят стены домов. Стронгиле замер, как несчастный, приговоренный к казни, который только и может надеяться, что рука палача не дрогнет, и смерть будет легкой и быстрой.

Но что это? Птица резким движением повернула голову. Там, справа, по дороге двигалось несколько фигур. Люди, откуда они здесь взялись? Неужели кого-то не достигли вовремя вести о надвигающейся напасти, и несчастные идут в опустевшую столицу, ожидая найти здесь помощь и объяснение происходящему? Или это такие же как он упрямцы, отказавшиеся бежать и решившие погибнуть вместе со всем, что им дорого?

Сначала на небольшую треугольную площадь перед домом, на котором сидел орел, вышло двое – мужчина с факелом в руке и женщина. Внешне выглядели они как обычные островитяне. Он – в мягкой кожаной юбке выше колен и вышитой фаянсовым бисером накидке из тонкой шерсти, на руках – широкие мужские золотые браслеты с искусной чеканкой, выдающие знатного господина. Она – в многослойной разноцветной юбке, вышитый желтыми лилиями корсет туго затянут под грудью, смоляные локоны уложены в сложную высокую прическу, серьги, бусы и браслеты тихонько позвякивают при каждом шаге. Но вели они себя странно даже для этого места и времени.

Женщина постоянно одергивала одежду, поправляла волосы, теребила украшения, вынимала из сандалий камешки и что-то выговаривала мужчине. Спутник же монотонно ей отвечал, хотя мысли его явно были заняты другим: он оглядывался по сторонам, всматривался в сгущающиеся сумерки будто ждал чего-то.

Постепенно к Треугольной площади, главному месту городских собраний, стянулось не меньше дюжины человек. Среди них были и господа, и бедняки, рабочие с виноградников и слуги, даже парочка отъявленных проходимцев-мародеров явилась будто по слышному только этим двенадцати зову.

Орёл внимательно следил за тем, как эти странные люди приветствовали друг друга. Они зачем-то целовались при встрече или недолго держались за руки как будто совершали какой-то обряд, а говорили громко и возбужденно на странном отрывистом наречии. Пришельцы рассматривали и даже трогали все вокруг, от каменной кладки и дверей домов до украшений и одежды друг друга, восхищаясь увиденным. Они были одеты как стронгильцы, но вели себя как любопытные чужаки, пробудив такое же жгучее любопытство даже в бесстрастном птичьем сознании.

Наконец все они встали в круг, взялись за руки и начали по очереди произносить фразы из тяжелых чеканных слов, похожих на заклинание, которые эхом разносились по расходящимся от площади улицам. Затем после недолго спокойного обсуждения они переполошились, начали в чем-то обвинять друг на друга, а один даже порывался ударить того, что пришел первым, видимо, главного в их странной компании.

Орёл понял, что этот первый пришелец, уверенный в себе и непоколебимый, такой же хищник, как и сам бородач. Когда-то и он любил поиграть с жертвой, заманить и раззадорить, а потом пресечь жизнь, без страха или сожалений.

Орел видел, как люди бросались резкими, острыми, как гарпуны, словами, кричали, махали руками и… боялись. Теперь они наконец-то стали похожи на людей, которыми были только внешне – на тех, кто вот-вот потеряет всё, что ему дорого, а может, и собственную жизнь. Улетучилась их спокойная уверенность и праздное любопытство, уступив законное место настоящему всепроникающему страху.

Внезапно, будто ожидавшая именно этого момента гора проснулась. Орел почувствовал это за мгновение до того, как ночь взорвалась мощным, идущим через толщу морских вод, оглушительным грохотом. Вершина горы раскрылась, словно священная лилия, символ пролитой крови Великой Богини, что решительно, с треском превращается из невзрачного скрученного бутона в прекрасный цветок. Длинные и острые его лепестки – языки жаркого подземного пламени – в окружении мириад искр вырвались из жерла, осветив огненным заревом контуры горы и облицованное золотом и орихалком здание Дворца у её подножья.

Затем вся земля пришла в движение, и из бурлящих недр ожившего вулкана поднялся столп плотного белого пепла, как будто хранящие остров духи, которым день за днем возносились молитвы и возлагались подношения на алтарях дворцовых святилищ, устремились на небеса, покидая обреченную землю.

Клубы раскаленного дыма поднимались к самим предвечным звездам, и лишь там останавливались, собираясь в огромное круглое облако. К желто-рыжему свету, источаемому плещущейся в горной воронке магмой, добавился ярко-белый блеск молний, пронзающих растущую вширь и ввысь пепельную колонну. В ее клубящихся очертаниях, как в театре теней, проступали и тут же распадались на части фантасмагорические, пугающие и прекрасные образы.

Вот праматерь Европа на белоснежном быке плывет через океанские воды, чтобы впервые ступить на благословенную критскую землю, и дельфины пляшут в волнах и поют ей свои песни. Вот косматые медведицы Гелика и Киносура со страшным рыком отверзают пасти, охраняя колыбель с божественным младенцем Дием, и кентавр Кротос оглушительно рукоплещет, заглушая крик новорожденного бога. Вот могучий герой Иасион впрягает в плуг свирепых быков и, погоняя животных копьем, вспахивает поле для Праматери Деметры – темные жирные комья земли разлетаются из-под бронзовой бороны, но вот он уже пал, сраженный перуном Вседержителя …

Орел завороженно смотрел на двулезвенные кудри огня и сменяющие друг друга в густых клубах дыма картины и понял, что пришла пора и ему отправиться в свой последний полет. Всполохи пламени, снопы искр, вспышки молний, раскаты подземного грома, и вот уже сама всеочищающая кровь земли изливается алыми реками, уничтожая, сжигая, сметая все на своем пути, а с неба идет дождь из раскаленных до красна мелких камней.

Крылья не слушаются, потоки горячего воздуха швыряют из стороны в сторону, как кусок никчемного оборванного паруса. Жар. Боль. Перья вспыхнули. Вода в кальдере шипит, встречаясь с потоками лавы, но вдали от берега волны всё ещё холодны. Туда – даже окрасившееся алым море погасит пламя, да и нет лучшей могилы, чем его мягкие объятья.