Читать книгу Последний несчастный - Евгения Лопес - Страница 3

И поэтому с каждым годом у Честера все чаще и чаще появлялось физическое ощущение удушья.

Мать в его отсутствие наводила порядок в его комнате, попутно роясь в вещах. Под разными предлогами выпытывала пароли от аккаунтов в соцсетях. Сама ежедневно отвозила его в школу и встречала после уроков. Сама выбирала одежду – например, для учебы считался подходящим исключительно классический костюм с пиджаком и галстуком. Ежедневно проверяла домашнее задание и содержимое сумки – разумеется, сшитой в стиле классического делового портфеля…

День Честера был расписан по минутам: школа, занятия большим теннисом с персональным тренером, игрой на фортепиано с персональным преподавателем, иностранными языками – французским и немецким – с персональными репетиторами. Возможные претенденты на роль друзей проходили строгую оценку миссис Уилтон: и либо отвергались сразу, либо, что случалось крайне редко, все же «утверждались» – но вскоре «отваливались» сами, поскольку времени на общение с ними в таком плотном графике у Честера просто не оставалось. А к подростковому возрасту «проблема» рассосалась сама собой: претенденты постепенно перестали и появляться…

Ну, а венцом всей этой системы воспитания был, разумеется, «родительский контроль» – во всех его возможных проявлениях: и в виде ограничения просмотра и скачивания контента на смартфоне и ноутбуке, запрета на доступ к большинству интернет-порталов и сайтов, и в виде отслеживания местонахождения. Приложение работало по принципу «семейной группы» – по которому ограничения на гаджеты ребенка устанавливаются со смартфона родителя, и поэтому обойти контроль – изменить настройки, создать другой аккаунт или отключить – было невозможно. Все, что мог Честер – иногда просто выключить смартфон, при этом осознавая, что такой поступок грозит ему вечерним допросом с долгими, выматывающими душу объяснениями и оправданиями…

Сначала, в младших классах, чтобы попасть на «запрещенные» интернет-ресурсы, он просил смартфоны у приятелей; но с годами это вызывало все большее раздражение – и у тех, кто одалживал, и у него самого. К тому же таким образом всей школе стало известно, что самая жесткая форма «родительского контроля» установлена именно у Честера. Этот факт вызывал разные реакции – от презрения до жалости, что, конечно, очень усложняло отношения со сверстниками и вообще существование в школе. Совсем изгоем в своей подростковой иерархии он все-таки не был – сказывался авторитет отца, которого в городе искренне уважали; но и активно дружить и сближаться с ним либо опасались, либо считали занятием слишком сложным и утомительным. В результате чаще всего он пребывал в молчаливом и мрачном одиночестве. На дальней периферии – как физически, так и в смысле вовлеченности в дела и заботы одноклассников. И знал, что многие еще и втайне смеются над его матерью, называя ее «душнилой» и «застрявшей в 18 веке»…

Ну конечно, дома он протестовал. Когда тиски идеальности начали сжиматься всерьез, были и попытки донесения своего возмущения и несогласия, в том числе с бурными эмоциональными выплесками, и затяжные конфликты, и хлопанье дверями, швыряние смартфона и даже побеги в близлежащий лес. Были попытки попросить помощи у отца – но тот, вечно занятый работой и общественной деятельностью, лишь качал головой и рассеянно советовал слушаться мать…

Сопротивление продолжалось несколько лет, до тех пор, пока однажды, во время очередной яростной ссоры миссис Уилтон не упала на диван, схватившись за сердце и закатив глаза. «Скорая» приехала быстро…

После выписки из больницы родители объявили сыну, что мать серьезно больна, и любое волнение может стоить ей сердечного приступа. Конкретный диагноз при этом почему-то озвучен не был. А одышка и головокружение начинались у нее почему-то исключительно при спорах с Честером – никакие другие факторы не вызывали подобных симптомов… И он сдался.

Таким образом, борьбу за свою свободу он проиграл. И с тех пор ему осталась лишь бессильная, безнадежная покорность. Терпение, словно тяжкий груз, согнуло плечи. А непрерывная боль тонко, остро, филигранно точила, разъедала в нем все живое и настоящее…

Но его чувства никого ни интересовали. В доме наконец воцарилось спокойствие – сын стал самым удобным ребенком на свете, и ничто теперь не нарушало совершенства бытия.

Хотя, по мнению миссис Уилтон, пределов совершенство не имело. И поэтому в реальности Честера продолжали появляться все новые и новые правила, инструкции и ограничения…

А своего апогея тирания достигла после трагедии, случившейся с предыдущим мэром. Мысль, что от поступков детей напрямую зависит репутация отца, его карьера, а следовательно – благополучие семьи, завладела матерью всецело, снова лишив покоя и став ее основным страхом. На Честера посыпалась очередная порция запретов и предписаний – после которой ему разрешалось разве что дышать. Последние полгода буквально каждую секунду его оценивали, одергивали, критиковали и держали под прицелом пристального грозного взгляда…

И он уже из последних сил выдерживал, тащил на себе это чудовищное напряжение несвободы. Единственным светом в конце его персонального черного тоннеля оставалась только слабенькая, эфемерная надежда на отключение родительского контроля – в день его 16-летия. Когда-то давно, в детстве, впервые настроив систему надзора, миссис Уилтон, отмахиваясь от его громких протестов, обронила фразу: «Отключу, когда тебе исполнится 16…»

И месяц назад он решился. Напомнил о давнем разговоре и спросил, может ли ожидать в день рождения такого подарка…

В ответ на вопрос мать нахмурилась и покачала головой:

– Честер, ну ты же понимаешь, что в детстве обстоятельства были другими. А сейчас, когда сын мистера Каннингема…

– Мама! – изо всех сил стараясь сохранить спокойный тон, возразил он. – Я – не сын мистера Каннингема! Я – другой человек!

– И тем не менее, – ее голос звучал сухо и категорично. – Десять лет назад я не могла представить себе будущую ситуацию…

– Мама, ты обещала. Обещания нужно выполнять, ведь ты сама меня этому всегда учила!

Она тяжело вздохнула.

– Хорошо, я подумаю, – и отвернулась, давая понять, что разговор окончен.

И вот сегодня, стоя у окна и давясь отчаянием, он прокручивал в мыслях диалог, случайно услышанный в кабинете отца. Она решила не отключать контроль. Решила не отключать… Свет погас. Слабенькая, эфемерная надежда умерла. И как будто умерло все – и весь мир, и он сам. Его кошмар не закончится. Еще как минимум два года…

«Он стал часто задерживаться из школы»! Да он задержался-то всего два раза! В первый раз в баскетбольной команде заболели два игрока, и ему вдруг предложили выйти на замену – не тренер, а сами ребята – а он даже не ожидал такого чуда… А во второй раз чудо было еще более невероятным – с ним заговорила Саманта, на какую-то учебную тему, а потом беседа расширилась и так увлекла обоих, что они и не заметили, как дошли до ее дома – расположенного довольно далеко от дома Честера…

Хотя, в глубине души он, конечно, понимал – даже если бы не было этих двух опозданий, контроль не отключили бы. Потому что причина – не в опозданиях. А в том, что мать больше всего на свете боится разрушения красивой картинки, которую выстраивала годами… Но он, Честер, которому на днях исполнится 16, как маленький дурачок, цеплялся за волшебное: «А вдруг?..» Нет никакого «вдруг». В это царство духоты никогда не проникнет искра жизни. Лучше бы он умер сразу, тогда, в 5 лет!..

В оконное стекло ударили крупные капли – он почему-то не мог плакать, и, похоже, мир собирался заплакать вместо него. Хлестким холодом дохнул внезапно рассвирепевший ветер. Честер опустил раму, повалился на кровать и несколько раз ударил кулаком по матрацу.