Читать книгу Птаха - Евгения Мулева - Страница 5

Мне было шестнадцать, как помню. Отец доверил мне вести отряд. Мы взяли город. Двадцать семь человек погибло. Двадцать семь его верных воинов. Осада была недолгой, город сдался к утру.

Три дня мы пировали. Над белыми воротами взгромоздили наше алое знамя, алое с золотым. То была не война, а игра. Меня посвящали в мужчины. Меня посвятили. Мне выдали девку, а я не знал, что с ней делать. Я отдал ей одеяло, а сам пошёл в город. Какая злая сила вела меня?

Меня, ещё мальчишку, тянуло по этим белым улицам, нынче красным, залитым до краев, до крыш, до круглых маковок церквей зловещим лунным сиянием. Я шёл, точно верил, вот-вот встречу. Судьбу мою встречу… Луна стояла красная. Мёртвая пора. «Мёртвая», – прошептал я. Мёртвая. Мне было страшно, мне не должно быть страшно. Никогда. Я будущий князь. Точно следуя моему велению, луну укрыли тучи. В белом городе стало ещё холодней. Я поспешил обратно в терем. Утром по отцову наказу я должен был отобрать пятерых дружинников и отправиться на прием к Горскому владыке, он был вассалом моего отца, моим подданым, у него была дочь моих лет – моя нареченная. Выходило красиво.

Мы отобрали дары – золото побежденного города; оседлали коней, коней побеждённого города. Я чувствовал, что ещё пьян, чувствовал, кровь мою княжью подменило свечение мертвецкой алой луны. Я пьян. Пьян и только. С нами увязался певец, юркий мужичонка в пёстром заморском платье, надушенный хуже бабы. Он выпросил лошадь. Я дал добро. Мне казалось тогда, что взять с собой менестреля хорошая мысль. Во мне говорило тщеславие. Я хотел, чтобы мои первые подвиги были воспеты. Я хотел стать великим. Я хотел быть как отец, я хотел превзойти его и всех прошлых князей. Мне было шестнадцать. Будто это хоть что-нибудь значит! Будто оправдывает меня.

Погода стояла славная. Середина осени. Воздух был прозрачен и светел. Путь наш лежал к устью реки Мирной. Дороги в краю белого города были хорошие. Одно удовольствие по таким скакать. Я ехал первым, я ведь князев сын. К вечеру мы встали у границы леса.

«Привал?» – спросил Сохрен. Он выглядел довольным точно сытый пёс. Сорхен лучшим отцовский дружинник и мой наставник. Я согласился: «Привал!». Мы отужинали. Менестрель жался к огню и ко мне поближе, всё выпрашивал подробности о моих «подвигах». Мои люди смеялись, после легкого вина, подогретого в походном котелке, они сделались охочи до сплетен и песен. Я слышал белый город. Я закрывал глаза и в треске костра мне слышались стоны белого города. Я всполошил всех с рассветом. Я больше не был пьян и был похож на согнанную с места птицу: растрепанный, резкий, молчаливый. Менестрель пристроился подле моего коня и всё дорогу что-то намурлыкивал. И, мне казалось, эта пытка будет длиться до самого Ровара.

Сначала пропала река. Мы ехали вдоль реки, всё это время я слышал её тихий плеск, я видел серебряные отблески среди деревьев. Я помнил, к обеду покажется мост. Река пропала, а вслед за ней и верстовые столбы. Сорхен долго вглядывался в лесную глубь, пытался угадать дорогу. Дороги не было, а та, по которой мы шли, казалось, существовала лишь под ногами наших лошадей. Я отправил быстроного Валирика поискать потерянную развилку. Он явился через четверть часа, весь ободранный и в мыле. «Дороги нет, княжич! – сказали мне. – Заросла». Люди принялись молиться.

Чем дальше мы забирались в лес, тем странней мир кругом делался: небо затянули лиловые сумерки, под копытами коней плясали тени, а из чащи слышалось гортанное пение, рычанье да блеяние. Мы заблудились, свернули с людских дорог. Само время здесь было иным. Заиндевелые синие ветви клонились к лицам, цеплялась за плащи. Кони ступали медленно с опаской. Дружинники умокли. Я должен стать им предводителем: как отец вести через ночь и туман. У меня его кровь, его власть, его сила. Да только лес стоит сплошной чёрной стеной и оробели боевые кони.

«Кто вторгается в наши владенья?!» – каркали чёрные птицы. Они не пугали, они смеялись.

Я не видел остальных дружинников только Гориха и Сорхена, и коня менестрелевого. Чья-то спина мелькнула между ёлок. Я слышал вой: возможно, волки, возможно близко. Я стиснул пальцы на рукояти. Я не успею. Сорхен встал рядом. Он клялся моей матери, он клялся отцу.

Я слышал голос и думал, что брежу, а может, свихнулся после недавнего боя, после крови на площадях белого города. И нет на самом деле ни этого леса, ни этого страха. Мои люди, всего двое, из всего отряда их осталось только двое! Мои люди рядом стоят и кажется, тоже слышат. А ещё я слышал, что меня зовут, слышал, как дохнуло холодом. Взвился ветер, на нас ураганом осыпались листья. Сохрен взмахнул мечом, и я тоже взмахнул, перерубая ветер. Кажется, кто-то назвал моё имя. Кажется, кто-то тянул меня в чащу, ещё дальше, ещё глубже. Горих остервенело махал мечом, сражаясь с темнотой. Он видел, он видел что-то, чего не было и быть не могло. И я едва держался на ногах, я онемел от страха. Я не понимал, почему, почему, почему, почему это всё происходит. Был лес. Был день. Мы ехали встречать мою невесту.

И снова голос, и снова кто-то вторит моё имя. «Беги, – тяжелая рука Сорхена упала мне на плечо, – беги отсюда!» – рявкнул он. И я пустился со всех ног неведомо куда, и ветки били меня по ногам, по рукам, за шиворот затекали холодные капли. И злобный голос не затихал. Я понимал, я понимал, что бросил своих людей, что… Что-то страшное накинулось на меня, я выставил меч, но золотые когти рассекли мне лоб, и теплая кровь потекла по щеке. Тварь зарычала, а я не мог замахнуться, я ткнул её наугад, и меч прошёл через что-то мягкое. Воздух стал горячим и едким. Я все ещё не видел тварь, но золотой вспышкой перед моим лицом клацнули зубы, клацнули, но я провернул меч, рванул его на себе, и снова ударил. И снова запахло дрянным и едким. Я выдернул меч, выдернул из ничего, из ниоткуда. Выдернул и побежал. Кажется, я видел свет. Кажется, над головой мерцали звёзды. Кажется, я свихнулся. Кажется, я услышал голос.

«Помогите», – прошептал я.

«Сорхен! – закричал я. – Горих».

Лес кончился. Я очутился где-то, где было так же темно, но просторно. Я мог быть одновременно и под землёй, и на озёрном дне, я мог быть в поле и во дворце. Я не понимал, где верх, где низ. И только чувствовал, что рядом, очень близко, почти что у моей окровавленной щеки светятся звёзды. Казалось, я мог потрогать, я могу упасть в это холодное серебряное свечение.

«Сорхен, – прошептал я, – Горих». Я не чувствовал силы в ногах, я падал. Я стоял, но падал, куда-то вглубь, куда-то вверх. Я потерял моих людей, я потерялся сам.

Всё кругом походило на сон. На очень дурной невозможный сон. Такие порой прилипали ко мне и не выпускали, истязали. Матушка тогда приходила ко мне. Матушка гладила меня по голове и шептала: «Куда ночь туда и сон. Куда ночь туда и сон. Куда ночь». И сны подчинялись.

Куда ночь…

Что-то светлое мелькнуло вдалеке.

Куда ночь.

На человеческий силуэт похоже.

Куда ночь…

Нужно иди. Я княжич в конце концов! Но тьма так плотно обступила меня, что я не мог пошевелиться. Куда ночь…

Ночь. Распустились звёзды, в холодном тугом тумане. Не ходи за мной, мальчик. Я тоже, наверное, ночь. По венам ручьи и реки: плеск и шепот, треск стрекоз и думы камыша. В глазах – лес, мох на коре прорастает, нежатся мёртвые листья, живые травинки цветут. Рассыпаны в росе да инеи пролески, фиалки, баранчики. Что тебе мой мальчик слышится? Ты не слушай, мальчик, – иди. В конце каждого тёмного леса всегда бывают сокровища. У избушки трухлявой, у змея трехглавого. Ты не бойся, ночи, ночь в том лесу длинная, ночь в том лесу всегда.

Я сделал шаг, и под ногами хрустнула ветка. И я услышал птичий клёкот. И лес стал лесом. И я упал, и я смотрел как ко мне подлетают птицы, как садятся на мох подле меня. Смотрел, а птицы становились людьми.