Читать книгу Созвездие «Обитель Творца». Роман - Федор Метлиций - Страница 6

Вижу себя в моем кабинете, там отрадно расставленные шкафы с систематизированными мной книгами, журналами на футуристические темы, по разным странам и в целом по планете. Намоленная временем обстановка, чувство достигнутого уюта странно вызывали скуку. Словно знал, что закончу жизнь в этих, таких знакомых стенах. Думал, что делать с этой оравой участников Гражданского союза? Наверно, по долгу службы пытаюсь оживить нашу неповоротливую махину, чувствуя себя проповедником в диком племени не верящих ни во что.

Мой друг Олег, член Совета. говорил, заставая меня над этим занятием:

– Корпишь над программой не знаю-чего? – И по обыкновению болтал: – Человек – кратковременный костер, состоящий из миллиардов костерков в митохондриях, которые умирая и возрождаясь, обеспечивают горение всего костра. Но что его питает, чтобы не погас? Всемирное тяготение? Соборность? Это от тебя не зависит.

Я уклонялся:

– Не хочется все оставлять так, недоделанным.

При Союзе мы создали ассоциацию «Футурополис», систему добровольного партнерства и кооперации, предприятий, научно-исследовательских институтов, лабораторий, образовательных структур, даже сект уфологов, и отдельных людей. И ассоциацию производителей чистой продукции и чистых территорий. Наша задача была – устранить зияния, пустоты заброшенности в промежутках между ними. Они, до сих пор нацеленные куда-то в воздух, здесь могли применить свои силы напрямую на твердой почве, вдруг оказываясь нужными друг другу, встретившись в одной охватывающей всех программе. Каждый независим и в то же время необходим.

Это была концепция, которая должна перевернуть экономику с головы на ноги. Ничего революционного. Такое было еще в легендарное время единения людей и животных, описанное в Библии. Новый, альтернативный проект социальной модернизации – примирения всех разнородных интересов бунтующих сторон в иных условиях отношений.

Захожу в комнату сотрудников. В нашем общественном объединении большая текучка кадров из-за небольшой зарплаты, новый штат исполкома набран случайно, из Фонда занятости, по «резюме» из интернета, по рекомендации знакомых. Это те, без достаточной или востребованной квалификации, кому некуда идти из-за отсутствия социальных лифтов.

Вот молодые специалисты, смотрят как ученики, ясные от неведения драматизма всего, что происходит на земле, и потому обращенные только в радужную сторону нашего дела. Они разговаривают с клиентами по телефону самоуверенно, не сообщая мне – о чем? Я в панике: что они там ляпают?

Мои верные соратники-ветераны сидят, развалившись, как свои. Мой немногословный зам Печкин, с широким красным лицом пьющего и маленькими усиками, держит себя самостоятельно, по своей природе не тянется к познанию, не любит учиться, и судит обо всем независимо, ибо уверен в окончательном знании всего, что в его «местечковом» кругозоре. Он уравновешен, мудро живет где-то в безопасной середине, не допускающей риска и гибели, — чтобы выжить в любых условиях, и вывести семью в тихую гавань. На него можно положиться.

Наш бухгалтер Ерохин, которого мы называем «Старший экономист» (в отличие от просто экономиста — Маркса), с острой бородкой и худенькой щуплой фигуркой, всегда осторожен. Он восторженный мистик, и неисправимый оптимист, поскольку глядит в свою судьбу бессмертием народа, не могущего погибнуть. Не умел видеть трагедию мира. И любил советовать, как лучше сделать ту или иную работу. «А сам не мог бы?» – спрашивал я. Он увертывался: «Этого я не умею». «Потому что все сваливаешь на других. Так никогда не научишься».

Он утешал:

– Все обойдется. Все сбудется.

Они со мной с самого начала, только с ними я мог освободиться от обычной опаски ляпнуть не то, они прощали мои «закидоны».

– В холодное небо бездомно смотрел, – цитирую я. – Эпоха войны в нем темнела жестоко. Я знал – надо жить, для неведомых дел, теплушкой продленья несомый к востоку.

Они не поняли.

– Что с тобой? – спрашивает мой зам Печкин, на его широком лице с усиками снисходительное выражение.

– Ни одна работа не удовлетворяет, – заявляю я, – если не ищешь в ней разгадки своей судьбы. Тем более, на работе по принуждению. Конфуций говорил: найди в работе свою душу, и труд исчезнет. Что-то вроде.

Их работа, по Марксу, называется отчужденным трудом, то есть люди не знают, на какого дядю работают, как это было во все времена. Упорно сохраняют традицию и в новой независимой организации, мягко выскальзывая из-под скучных обязанностей.

Я тоже потерял смысл моей работы, хотя сам создал эту обузу. Напряжением мозга затачиваю письма инстанциям, чтобы достигнуть какого-то меркантильного результата, видимо, выскочить на простор известности, чтобы повлиять на общественную обстановку. Иногда, очнувшись, удивлялся усилиям моей организации прорваться в никуда, нашей рациональной встроенности в модернизацию, за горизонтом которой не было видно счастья.

– Хотел сказать: когда ставишь высокую цель, то деньги приходят сами. А не наоборот.

Это стало понятней.

– Если не чувствуете наш Гражданский союз своим, то можете уходить.

Сотрудники чувствовали. Им казалось, я руковожу из глубин готовых стратегических замыслов.

Моя идея воплощалась трудно и почти бессознательно, в потемках: мы «тихой сапой» собирали вокруг себя общественные организации и предприятия, малые и средние (мегакорпорации и их сети, кормящиеся от бюджета, были самодостаточны, посылая в ж… нас, не имевших миллиона баксов). Я, наконец, уже не ощущал в моей новой программе несерьезных обертонов, которых стыдился в своих ранних проектах. Не хватало знаний. Тем более, я дилетант, то есть равномерно нахватывающий знания из всего, что под рукой.

В то время по общественным объединениям прокатилась волна расколов. Многие осознали, что можно стать самостоятельным, взять власть, неважно, кто создавал организацию и сколько сил вложил. Меня удивляло, как возникает драма. Одни – в головокружительном возбуждении – открывают, что можно что-то захватить, отнять. Другие — жертвы в негодовании от предательства начинают защищаться. И на ровном месте возникает жестокий конфликт, до смертоубийства. Ходили слухи, что Протасов пытается сколотить свою организацию на базе наших филиалов.

Наша профессура скоро заметила, что Черненко тянет одеяло на себя. Добивался нужных ему постановлений Совета, брал на себя его функции. Здесь он был до странности наивен, и это погубило его.

Нам удалось отбиться от Черненко и отправить на пенсию, не зная, что он уже был пенсионером. Он затеял иск. Он был из тех, кто не может принять жизнь, как она есть. Всю жизнь копит обиды и счеты.

Естественно, в качестве ответчика я пришел в суд один. Мою опасливую профессуру трудно было привлечь даже как свидетелей.

У Черненко равнодушно-деловой взгляд, как у крестьянина, который кротко смотрит на свинью, надо резать, и будет резать ее долго-долго, визжащую с надрывами, пока та внезапно не смолкнет.

Пожилая осторожная судья спросила истца:

– Зачем вы хотите вернуться? Ведь сослуживцы отвергли вас.

– Именно поэтому, – криво улыбнулся Черненко. – Чтобы вывести на чистую воду этих хапуг.

Его увлекала какая-то темная бездна ненависти, по-видимому, вызывающая наслаждение. Он мне казался не коротеньким человечком с хищно-ядовитым выражением лица, а неким мистическим существом, накрывшим меня зловещими крыльями.

– А что, ваши соратники оказались такими плохими?

Он ядовито усмехнулся, взглянув на меня.

– Что, испугались? Выдвинули вперед пацана.

Судья сочувствовала мне, но ощутила в истце опасного склочника, и пошла безопасным путем. «Внутренним убеждением» стала на сторону истца: Черненко был восстановлен в должности заместителя председателя Совета Гражданского союза.

Видимо, я затронул такую глубину его самолюбия, что он после суда в коридоре исподтишка сильно двинул меня в грудь. Это был удар неизвестно откуда, из темной стороны жизни, которой я был противен.

В нашем офисе я рассказал о ситуации в суде, и Черненко предстал в подобаемом ему свете. И зря это сделал.

Я понял, что на этом он не остановится. Шкурой чувствовал его накрывающие зловещие крылья.

В офисе вокруг него образовался вакуум, он изредка приходил в кабинет и закрывался, усердно писал что-то.

– Доносы строчит, – шептались сотрудники.

В неясном поле деятельности, полном угроз, и безденежье, я искал «крышу». В переходный период «крыша» — замена светской и духовной властей, метафизическое условие модернизации.

Втайне предпочитал «олигархов». Идеалистам они видятся преступниками, замаранными финансово, меркантильными, слишком гибкими и лояльными к власти. Может быть. Но у них настоящее дело, которое создают сами и отвечают за него, и могут стать «крышей» из «братков» вневедомственной охраны.

С одним из них меня познакомили. Филин, высокий, с маленькой головой, возвышающейся где-то вверху, миллионер и инициатор новой «Деловой партии», с неподвижным лицом смотрел на меня застывшими глазами. И правда, глаза филина. Продукт когнитивного капитализма, выковавшего экономического человека, лишенного пустых страстей любви и милосердия. Любовью и милосердием была для него рациональная задача удовлетворения потребностей себя и своих людей.

Приближаются выборы, и он использует каждую тусовку, тем более нашу, видно, осознал, что фундаментом партии должна быть создаваемая нами элита «чистого делового общества».

Я откровенно выкладывал ему наше ноу-хау, способное изменить взаимоотношения людей. И опасения, что кто-то намерен разрушить нашу защиту. Когда исчерпался, на его лице был непритворный интерес.

– А как вы отнесетесь, если мы предложим большие деньги за вашу программу?

Во мне колыхнулось чувство удачи.

– Как это?

– Мы ее заберем, чтобы никто не покушался. Вложим все, чтобы она пошла. Это будет успех. Ваш почетный шеф, вроде, не против.

Что-то знакомое. Это я уже слышал.

– Вы хотите помочь?

– Да. Не волнуйтесь, вы лично получите хорошую прибавку.

Во мне было противоречивое, неприятное чувство. Программа – мой ребенок, я жил ею несколько лет. Этот психологический барьер вряд ли могу преодолеть. Все равно, что предать дело, соратников и сослуживцев.

– Не волнуйтесь, сотрудников мы не тронем, – он словно угадал мои мысли. – Будут получать гораздо больше.

Во мне сохранилось та «совковая» мораль, ниже которой не мог опуститься.

– Не тот случай, – сказал я, как бы оправдываясь. – Вы не раскрутите. Для этого все равно нужен я.

– Да ради бога! – встал он. – Вы этим и будете заниматься.

– Подумаю.

– Только не долго, – сказал он на прощание.

Я расстался с ним почему-то с тяжелым чувством. Совпадение? Не от него ли звонили с угрозами?

– Смотри, – говорили соратники. – Как бы не украл идею!

Я молчал, и он больше не показывался. Потом мне стали звонить члены нашей Ассоциации чистых производителей:

– А вы знаете, кто-то объявил о создании проекта чистого города. Точь-в-точь ваша программа!

Я был слегка встревожен – содрали все наши наработки? От меня позвонили в организацию Протасова, притворяясь клиентами, и там визгливая тетка пояснила, что наша сообщество по сравнению с ними – пустое и никчемное. Так мы и не узнали, кто это был на самом деле.

Вскоре мы перестали о них слышать, видно, их дело заглохло. Идею надо самому родить, вырастить систему, как пирамиду, снизу. Для успеха – нужен был я. Украсть надо было лично меня. Почему так благородна обувь старых итальянских фирм? Там организация всего дела, колодки совершенствовались веками.

Однако Филин нас не забыл.