Читать книгу Голос Музы - Фетт Макс - Страница 3

– Вставай, – сквозь сонную пелену слышалась мама. – Девятый час, опаздываем.

Дин приоткрыл глаза. Его укрывал последний не упавший на пол уголок одеяла, скомкавшееся покрывало использовалось вместо подушки, которую малой обнимал, а брошенный плюшевый Леле смотрел на все это прижатый пяткой к стенке.

Посчитав, что учеба никуда не убежит, малой перевернулся на бок. Прошла минута, другая. Счет времени сбился, давая надежду, что родители позабыли о сыне. Довольный, тот подтянул к себе обезьянку и согнул ногу в колене, но ее вдруг схватили и вероломно стали натягивать носок.

– Долго валяться собираешься? – спросила мама. – Как маленького одеваю.

– Не хочу в школу.

– Ещё че не хочешь?

– Вставать не хочу, – он начал закручиваться в одеяло, как втулка в туалетную бумагу, но мама забрала его, сложила и положила на кровати. – Встава-а-ай. Поесть не успеешь.

Дин перевернулся на спину, скорчил недовольную рожицу для мамы, а она скорчила в ответ. После этой короткой беседы, он сел и ему на колени упали джинсы и майка.

– Чай наливаю, – сказала мама и вышла.

Память непрерывна. Она хранит все, что видят глаза, слышат уши, чует нос, чувствует язык, осязает тело и, наверняка, ещё что-то делает, о чем люди попросту не подозревают. Информация сохраняется, в противном случае каждое утро человек бы полностью обновлялся и всякий раз ему приходилось бы изобретать колесо заново. Подробнее Дин начнет изучать это лишь в институте, но уже сейчас он потихоньку вникал в азы теории и параллельно проникался сильной ненавистью к эволюции. Ведь по ее вине, он вспомнил, как сильно влип, увидев сундук у шкафа.

Откинув одежду, он прикрыл дверь и потащил улику обратно к стенке. Самолетик остался застрявшим на дереве, что отчасти радовало (хотя бы было видно, где он). Ковер под сундуком складывался гармошкой, по сантиметру вылезая из-под кровати. Когда Дин закончил, то оказался посреди моря, с волнами, покрытыми ворсом и скрытыми в нем крошками вместо рыб. Он растянул ковер обратно по полу и сундук оказался посреди комнаты.

– Да как?! – злился Дин.

– Посмотри, где он там! – послышался голос мамы из кухни.

– Малой, – подозвал отец, войдя в комнату и застегивая куртку. – Че делаешь?

– Игхаю, – выдал Дин.

– Выбрал время. Иди ешь, в школу опоздаешь.

– Угу.

– Че угу? Ешь иди, говорю. Потом уберешь, – торопил отец. Дин взял одежду и вышел на кухню. – Я ушел!

– Ага, – ответила нарезающая хлеб мама. Вошел полуголый сын. – В трусах в школу пойдешь? Оденься, – Дин сел на табуретку и стал надевать штаны. На стол рядом с ним поставили тарелку с двумя бутербродами. – Ешь быстрей, – мама перелила кипяток из кастрюльки в стеклянный стакан и добавила заварки. – Горячий.

– Можно я не пойду в школу?

– Я тоже на работу не хочу, – ответила мама, села напротив и взяла сушку. – Вместе не пойдем?

– Давай! – заулыбался Дин.

– А учительнице и начальнику скажем, что заболели!

– Ага! – Дин сжал кулаки от радости.

– И когда меня уволят, а тебя выгонят, будем на папкиной шее сидеть!

– Да!

– Ешь и иди в школу! – голос мамы враз погрубел, осадив весь задор ребенка. Она включила телевизор и посмотрела время. – Блин. Все. Доедай быстрей.

– Чай гохячий!

– Придешь, допьешь. Пойдем, – мама повела его в коридор. Перед этим Дин успел запихнуть в рот целый бутерброд с оставшимся со вчера подсохшим сыром. – Все взял? – спросила она. – Учебники, дневник, тетради?

– Можно я не пойду-у-у? – последняя попытка оказалась неудачной, как и каждое буднее утро до.

Малому открыли дверь, и он оказался один в сером подъезде. Как-то ему пришло в голову спрятаться под лестницей на первом этаже, дождаться, пока мама не уйдет и вернуться в квартиру. На зло в тот же день отцу приспичило заехать домой, где и обнаружился маленький прогульщик. Маме его не сдали, но подвесили на крючок.

Дин жил непосредственно напротив школы. Его пятиэтажка находилась в ста метрах от нее, отделенная железным забором и яблоневой аллеей с разросшимися кустами (местом встречи всех курящих школьников на переменах). Мимо них малой проходил ежедневно, старательно уводя взгляд. Иногда курящие над чем-то громко смеялись, и Дин краснел, думая, что речь шла обязательно о нем.

Урок уже начался и куст оказался пуст. На крыльце так же никого не было (там обычно курили выпускные классы), как и на посту охранника. Дин остановился на входе, чтобы завязать шнурок на гибриде туфли и кроссовка, который мама купилf у подруги на рынке.

Направо уходило старшее крыло. Место, где учились с пятого по одиннадцатый классы. Дин поглядывал на них в столовой, коридорах, и когда случайно встречал где-то на улице старался не упускать из виду. Воображение рисовало, как кто-то из старшаков замечает в нем то, что сам Дин ещё в себе не нашел. Он подходил, хлопал его по плечу и приглашал в компанию.

– Звонок был, – сказал вернувшийся из подсобки на пост охранник с чашкой кофе. Замечтавшийся малой завязал шнурок и побежал в младшее крыло.

Промчавшись по коридору, всего раз замедлившись у двери директрисы, он допрыгал по ступеням на второй этаж, завернул за угол и остановился у последней двери. Без церемоний, он распахнул ее и ввалился в класс.

– Здхавствуйте. Извините. Можно войти?

На него вылупились все двадцать восемь учеников за партами, учительница и стоящая рядом девочка, в которой малой узнал Клару.

– Проходи, – сказала Людмила Леонидовна, высокая женщина в очках и с короткой прической.

Дин подошел к шкафчику, повесил в него куртку и сел на последнюю парту рядом с Саней.

– Для новоприбывших повторю, – продолжала учительница. – С этого дня с нами будет учиться новая девочка. Она необычная. Так получилось, что она до сих пор не разговаривает.

– Потому что тупая! – крикнул Серега Сицын с третьей парты. Класс рассмеялся.

– Она не хазговахивает, потому что ты тупой, – ответил ему Дин и поймал злобную рожу развернувшегося Сереги. Класс заржал.

– Че сказал?

– Че надо, – буркнул Дин и отвел взгляд.

– Че сказал, кахтавый? – передразнил Серега, от чего класс разделился. Одна половина взорвался в хохоте, у другой – промолчавшей, зародились первые зачатки чувства юмора.

– Сицын, ты обнаглел в последнее время у меня. Давненько я c твоей мамой не разговаривала, – предупредила Людмила Леонидовна.

– Молчу, – Серега спрятал голову в вороте толстовки и показал Дину средний палец под партой.

– Почаще практикуй. Глядишь школу закончишь, – учительница отошла к доске и взяла мел. – Проверим, что вы поняли из домашней работы.

– Людмила Леонидовна, – за первой партой тянула руку девочка в майке с солистом «Sum 41».

– Да?

– А новенькая?

– Что новенькая? – учительница обернулась, не дописав слово «Классна…» и поправила оправу очков. Клара не двигалась, глядя на цветок, свисающий с книжной полки на дальней стене. – Ох ты! Забыла с этим Сицыным про все! Возьми мел и напиши для всех свое имя на доске, – девочка не реагировала. – Ты меня слышишь? – забеспокоилась учительница, прикоснувшись к ее плечу. Учить немую девочку – полбеды, учить глухонемую – катастрофа. Клара повернула голову и дважды судорожно кивнула. – Представишься для нас? – ей предложили кусочек мела.

Дрожащими пальчиками девочка вязала его и подобно пингвину, переваливаясь то влево, то вправо, обернулась к доске, но идти не торопилась. Людмила Леонидовна положила руки ей на плечи и мягко подталкивала вперед. Буквы мучительно долго рисовались. Все из-за того, что девочка стирала подушечкой большого пальца не получившиеся черточки и петельки.

– Её Клаха зовут, – выкрикнул Дин и непонятно из-за желания похвастаться знанием или просто хотел помочь.

Все поглядели на него, потом на доску. Девочка отошла в сторону и класс снова захохотал. На доске были выведены пять красивых букв «Лаура».

– Лаура, – озвучила учительница. – А меня зовут Людмила Леонидовна. Проходи в класс и садись… с Таней на второю парту.

Привычка Дина распространялась и на Школу. Учительница что-то записывала, объясняла, а он не слушал, чиркая на полях тетради квадратики. Раньше он бы и переписал все с доски, не разборчиво, но все же, однако на это не оставалось времени. Он съехал по стулу вниз так, что его глаза опустились до уровня парты и презрительно глядел на одноклассников. Перепутал он имя, чего ржать-то как кони? Ему вообще-то отец сказал, как ее зовут. И… И эта ещё. Че ее не Кларой звали?

Девочка сидела на среднем ряду. За весь урок ее ручка ни разу не легла на парту. Лаура слово в слово записывала сказанное учительницей и по звонку продемонстрировала сделанную работу.

– Молодец, – ответила Людмила Леонидовна. – Куда рванул! – закричала она и вышла в коридор. – Сицын! А ну быстро в класс!

– Ну Людмила Леонидовна!

– Не умеешь вести себя на перемене, будешь сидеть в классе! Петренко за ним!

– А я чего?

– Живо в класс! – учительница вошла внутрь, указательным пальцем вытирая бровь и выдыхая. – Пантикова, что ты делаешь?

Упитанная девочка у окна зачем-то сливала бумажный клей в пенал.

– Людмила Леонидовна, они гремят, – жалобно оправдывалась она.

– Кто гремит, Пантикова?

– В пенале.

«А в голове у тебя не гремит?», – подумала учительница, подходя к ней и забирай клей.

– Что это? А-а! Иди в туалет и отмывай. Клей засохнет по шее от мамы получишь.

Девочка растопырила пальцы, указательным и большим взялась за собачку и на вытянутой руке подняла пенал.

– Клинина, – подозвала учительница и девочка за первой партой, читающая учебник по природоведению, обернулась.

– Я здесь.

– Я в учительскую, – сказала ей Людмила Леонидовна. – Последи за журналом, пожалуйста, – на ходу она указала на стол.

– Хорошо, – кивнула девочка.

Все ученики в одночасье объединились в единый организм. Его девять пар глаз провожали учительницу и только она в коридоре снова крикнула Сицыну, восемнадцать ног замельтешили к журналу. Дети толпились. Каждый тянул ручку, чтобы перевернуть страницу на нужный ему урок. Полыхающему любопытству помешала холодная Дарья Клинина. Она протиснулась через мальчишек и под общее негодование стащила журнал.

– Людмила Леонидовна сказала следить за ним, – сев на подоконник и скрывшись за кружевными занавесками, сказала Даша.

– Она не сказала, что смотреть нельзя! – пискнул Даня. – Дай.

– Даша! – крикнул вошедший Серега. Клинина сильнее сжала журнал, подогнула под себя колени и прислонилась щекой к окну. – Дай посмотреть, не жлобься.

– Ничего я жлоблюсь, – тихонько, с капелькой стыда отвечала Даша. – Мне учительница сказала следить.

– Мы чуть-чуть. Она не придет, а Саня вон на шухере постоит.

– Я тоже посмотреть хочу! – воскликнул Саша.

– Скажу я тебе гусей твоих, – отмахивался Серега. Круг смыкался вокруг спрятавшейся за журналом Дашей.

Случись что-то подобное в среднестатистическом офисе со взрослыми, такую, как Даша никто слушать бы не стал. С другой стороны, она бы сама отдала эту злосчастную тетрадку. Более того была бы первой, кто заглянул внутрь. Дети так не поступили, потому как боялись Дашу. Вернее, ябеду Дашу. Она являлась камерой слежения на ножках в теплых штанах. Если что-то происходило (мальчишки подерутся или кто-то девочек закрыл в туалете), то Людмила Леонидовна непременно узнавала об этом от Клининой. Но самым плачевным для класса было ее крепкое здоровье, по вине которого она не пропускала ни один учебный день.

Звонок разогнал учеников по партам, как включенный свет тараканов. Только Серега со злой гримасой ещё постоял у журнальной защитницы.

– Дура, – оставил он столь тяжелое для Даши слово и ушел. Она покраснела, спрыгнула с подоконника, шлепнула журнал об стол и убежала, вытирая слезы.

– Клинина, звонок был, – крикнула Людмила Леонидовна, но ответила ей хлопнувшая дверь женского туалета. – А ты тут что гуляешь? Звонок был.

– Иду я, – входя в класс, сказал Дин, опустошенный, точно лишившись самого дорого. Минуту назад он проиграл стопку фишек шестиклашке. Тот нечестно бил их об бугорок краски на подоконнике, но малой не додумался уличить его. Он и слова «уличить» то не знал.

Класс пялился на вход за партами. Лаура стояла рядом с учительским столом, сжимая клетчатую тетрадку. Для остальных ее будто не существовало. Их больше волновало, что кричала Людмила Леонидовна закрывшейся Даше.

– Че замер, Попов? – спросила Кандрашова, темнобровая девочка в белой блузке. – Сядь, не мешай.

Дин чуть склонил голову и пошел на место вдоль шкафчиков, перешагивая лежащие у парт портфели. Даша поддалась на уговоры и открыла дверь. Класс зашуршал, принимая позы совсем не подслушивающих детей. Вошла Людмила Леонидовна, сопровождая вытирающуюся рукавом блузки Клинину. Она не посмотрела на учеников. Проводила девочку до места и, грозно стуча каблуками по деревянному полу, подошла к учительскому столу, достала из верхнего ящика тетрадки.

Класс настороженно зашептал.

– Самостоятельная, – громче остальных сказал Петькин, сам того не ожидая. Среагировав, он выдал выкрик за вопрос и поднял руку.

– Да, – ответила учительница, раздавая тетради по фамилиям.

– У меня нет такой, – сказал Саня.

– Возьмешь Воронцова. Пиши карандашом и не нажимай сильно. Пятую страницу пока открываем. Кондрашова, к себе, – девочка у окна прокрутилась на стуле. – Решаем с первого до одиннадцатого, – учительница встала перед классом и сверилась с часами над доской. – Пятнадцать минут.

– Какой пятнадцать? – рассердился Сицын и бросил ручку на стол.

– Такой! Думай, – учительница пошла к столу, но врезалась в стоящую там Лауру. – Господи! Ты тут что стоишь? – девочка показала исписанные классной работой страницы. – Нет, – она взяла тетрадь у мальчика с первой парты.

– Эй!

– Вот такая у тебя есть? – спрашивала она медленнее, чем обычно. – С зеленой обложкой?

Лаура кивнула.

– Хорошо. Садись и решай с первого до одиннадцатого номера.

Лаура закрыла тетрадь, подбежала к деревянному шкафчику с наклеенной на дверцу бабочкой и начала рыться в рюкзачке.

– Блин, и че делать? – спросил Саня.

Можно не сомневаться, учителя слышат каждого шепчущего ученика в классе. Будь их хоть под шестьдесят. Просто бессмысленно делать замечание каждому. Через минуту они опять начнут обсуждать, что дают в столовке и смеяться над словами: жижа, розетка и многочлен. Учителя поступают проще. Выставляют дозволенный уровень шума в классе и те, кто превышает его, получает наказание. Как игра, где нужно прибить вылезающих из дырок сусликов. За всеми поспеть удается не всегда и если шумят сразу несколько детей, то успевает получить только кто-то один. Нередко именно он попадает под горячую руку, которая уводит к директору.

Иногда уровень опускается почти до пола. Тогда даже скрип ножки стула притягивает неприятности. Сане не повезло дважды: превысить его своим голосом и слушать музыку в наушниках во время конфликта с Дашей. Но большим неудачником оказался Дин, который зачем-то ему ответил:

– Замолчи.

Людмила Леонидовна тотчас поспела к нему и хлопнула ладонью по столу.

– Я сказала карандашом! – крикнула она.

Дин вздрогнул, ударившись коленом об ножку стола. Посмотрел на ручку в пальцах и на учительницу.

– А-а-а… Это моя тетрадь.

Людмила Леонидовна зажмурилась, закрывал ладонями лицо. Ученики переглядывались – появились первые надежды на срыв урока. Учительница засмеялась вымечено и устало, как если бы поняла собственную беспомощность. Она посмотрела на учеников и протерла глаза под очками.

– Пишите, – сказала она, отошла к доске и написала мелом тему урока с заданиями.

Как говорил Уильям Артур Уорд: «Посредственный учитель рассказывает. Хороший учитель объясняет. Превосходный учитель показывает. Великий учитель вдохновляет».

Учитель – важнейшая профессия в мире. Именно ее представители собирают трамплин для будущих легендарных личностей, двигающих человечество вперед. Проблема заключается в том, что для этого им необходимо любить свое дело, детей, видеть жизнь и стремления, пусть не во всем классе, но в паре глаз. Но когда год за годом сталкиваешься с тупым зазубриванием и абсолютной незаинтересованностью, руки опускаются сами. Когда заставляют вдалбливать программу столетней давности, когда откровенно тупые родители требуют объяснений, почему их ребенок плохо учится, а сказать, что он идет по их стопам нельзя. Энергия внутри иссякает и ее ничто не подпитывает. Для наглядности можно представить не вкрученную лампочку в темной комнате. Много ли от нее толку, лежащей в коробке на нижней полке?

По звонку все вышли в холл. Кроме нарисованных учениками картинок с военными и полями (гордости учительниц), висящих на стенах и куста, в который по легенде самого Сицына он пописал, посмотреть было не на что. Краска цвета выцветшей морской волны, побелка на потолке и линолеум, зафиксированный длинной закругленной рейкой, об которую то и дело запинались.

Классы от А до В занимали по два подоконника. Одно для девочек, другое для мальчиков. Учеников из Г сместили на лестницу и в целом старались общаться с ними, как можно реже. Их собрали из детдомовских, буйных и неуспевающих. Не лучшая компания, но по словам директора на педсовете, не зачем было распространять заразу по всем кабинетам. Но как после ноздри, ребенка так и тянуло засунуть палец в рот, так и Дину хотелось к тем отщепенцам.

Он специально бегал на первый этаж, на батарею, отсчитывал десять секунд и поднимался наверх, подглядывая за ними. Если у остальных популярными считались фишки, то эти парни играли монетками.

Суть заключалась в постановке рубля на ребро, его закручивании и поочередному продолжению с помощью щелчков. Тот, у кого монета падала, ставил кулак костяшками на гладкую поверхность, а остальные большим пальцем запускали в них рублем (а ребята по серьезней играли десяткой, потому что она была куда толще). Оставались глубокие порезы, и брызгала кровь. Проигравший всегда шипел или ругался, на что остальные звонко хохотали, не боясь ни учителей, ни завуча. Только директриса с родителями находили управу. После поучительных разговоров примерно неделю все шло гладко, но затем все возвращалось на круги своя.

Дин стремился к ним, хотел стать частью команды. Подглядывая через щель между дверью и косяком, он видел старый свитер на спине одного из парней, но не игру. Подтопывал ближе по шажку, стараясь и не отвлекать, но и не остаться незамеченным. Гэшники увидели его.

– Че? – скорее выплюнул, чем сказал парень с оттопыренными ушами и узкими глазами.

Дин дернулся и сделал вид, будто куда-то шел.

– Давай с нами, – предложил мальчик в очках и заклеенным пластырями с ватой правым глазом. Малой остановился на лестнице и подошел ближе. – Сядь. Упадешь.

– А куда? – потерялся Дин. Парни занимали оба удобных места слева и справа на ступеньке.

– На картоны. – Малой послушно сел перед ними, послужив поводом похихикать для гэшников. Он посмеялся с ними, хотя и не понял почему. – Играть знаешь как? – Дин промычал. – Начинай тогда, – перед ним кинули монетку.

Что может быть сложного? Ставь, придерживай да щелкай. Дин выполнил все пункты плана, но рубль вместо вращения предпочел отлететь в ступеньку.

– Раз, – посчитал лопоухий.

– Что?

– Три попытки и тебе бьем, – пояснил одноглазый. – Верти.

Дина не радовали правила, и он выразил недовольство. Однако его нахмуренные бровки никто не заметил. Он поставил монету, и она скользнула по ступеньке.

– Два, – делился знаниями по арифметике лопоухий.

– Не считается! – вскликнул малой.

– Считается все! – сказал одноглазый серьезно, но не сдержался от смешка. – Крути, – на этот раз Дин осмелился пробубнить, но также остался не у дел. Он сверлил взглядом рубль, осторожно выставляя его на гладкой поверхности. Легонько щелкнул по его краешку ногтем указательного пальца, и он закрутился. Вяло, неспешно, как алкаш, решивший повеселить детей у подъезда. Но ожидала их идентичная судьба – оба рухнули.

– Ставь, – сказал ушастый.

– Она кхутилась! – заскандалил Дин.

– Мне ее поддевать что ли? – спросил одноглазый. – Три было. Ставь.

Желание дружить с этими ребятами куда-то резко запропастилось.

Дин жмурился, пока один из гэшников целился, а второй прижимал его кулак плотнее к ступеньке.

«Вот и все, – думал он, – сейчас мне палец отрежет. Придется ходить в перчатках, чтобы мама не узнала».

От первого удара у малого прыснули слезы. На средней костяшке осталась красная вмятина. Наступила очередь лопоухого бить. Он готовился, как хоккеист перед буллитом. Раскачивался, прицеливался, вымерял нужное расстояние, а потом засандалил так, что у Дина отнялась рука.

Несколько капель его крови навеки впитались в цемент под отлупившейся краской.

Гэшники убежали, услышав вскрик. На зов прибежала учительница Б-класса и отвела ученика в медпункт. Через пару минут малой сидел в на табуретке, стуча ногой по резиновому коврику и терпя жжение зеленки.

– Ну чего? – спрашивала медсестра с кудрями. – Какой класс?

– Четвехтый, – цедил Дин. По ощущениям ему будто не ранку обрабатывали, а пришивали палец.

– Десять лет почти, а ревешь, – медсестра уперлась в колени и поднялась. – Есть аллергия на таблетки?

– Нет, – а, может быть, и да. Откуда он вообще мог знать это? Ему десять! У этих взрослых что не вопрос, то лабиринт.

Звонок прозвенел несколько минут назад. После наложения пластыря, Дин тянул свободное время в медпункте, как только мог. Школьные приемы передавались из поколения в поколение, но редко словесно. «Веди себя тихо за ширмой, чтобы медсестра о тебе не вспомнила» или «иди очень медленно до класса», а высшим пилотажем считалось «натри градусник и прикинься больным, чтобы тебя отпустили домой, а не дали активированный уголь». В основном о них узнавали при помощи личного примера или внезапного обострения интуиции.

– Возможно, ответы предыдущих учеников витают там в виде своеобразной пыльцы, которую вдыхает молодежь и понимает, что делать.

Теорию выдал некто Марсель в квартире на третьем этаже дома напротив школы. К сожалению, его собеседник (некто Геннадий) не успел дать вразумительного ответа. На едкий дым и громкую музыку пожаловалась баба Тоня из квартиры ниже. Приехали граждане полицейские и громким стуком расстроили мыслительные волны.

Нарочно прихрамывающий Дин слонялся по коридору. То в окно смотрел – махал дворнику, то портеры разглядывал – больно интересовали его фамилии мелким шрифтом, то подслушивал, что там за директорской дверью – информирован, значит есть что рассказать на уроке.

Туфля-кроссовки переставлялись по ступеням, как мешки с бетонном, которые батя заставил таскать на даче. Лик Дина появился из-за лестницы, как лик героя древней легенды из-за холма на восходе. Вместо светила – нарисованное на стене за спиной солнышко, а дожидающейся девушкой оказалась Лаура, вышедшая из-за угла.

Увидев малого, она еле заметно задергала левой ножкой.

– Тебя за мной?

Лаура отрицательно покачала головой. Ее щечки слегка подрумянились.

– Пхогуливаешь? – обвинил малой.

«Не можешь оправдаться – найди того, кого можно обвинить», – народная мудрость.

Лаура отшагивала по чуть-чуть назад, не переставая смотреть на Дина. Откуда не возьмись между ними выскочил лыбящийся Саня. Не было того дня, когда этот мальчик не улыбался. Его родители поначалу думали, что у него неправильно сформировались мышцы лица, но врач их успокоил: «Он просто слегка глупенький».

– О! Боец! – воскликнул Саня на весь коридор и скорчил рожицу – мол провинился, но что теперь поделать?

– Сам боец, – ответил угрюмый Дин. – В класс пойдем.

– Подожи-и. Словарник хошь писать?

Саня являлся обладателем самого странного акцента, по мнению учительского совета. Он имел привычку протягивать гласные, заменять согласные на созвучные, а некоторые из них выбрасывать из слова. Кто-то считал это баловством, кто-то природным талантам. В одном учителя были согласны – щегол всех заебал.

– Какой словахник! – Дин хотел поднять руку, но ударился о перила. – Блять.

– Ух ты м-а-а. Таки тебя ра-анило. Надобно взад.

– Тебя взад!

– В медпункт, боец, – Саня развернул его за плечи, случайно задев девочку. – Здра, – сказал он и повел Дина обратно.

– Ее взять надо, – выдал тот.

– Куда? В хор? Пшли давай.

– Она хаскажет, – слова Дина заставили Саню насторожиться. Между прочим, этот мальчуган пробирался на чужой огород и жрал крыжовник, когда хозяева отдыхали за сеточным забором.

– Давай ток тихо. Рядом постышь.

Лаура кивнула, подвернув краешек юбки.

– Давай на ухок пойдем. Запалят.

– Палят мух в общеснном сортире. Не ссы, переедем и выбросим в лес, никто не заметит.

К слову, папа Сани отслужил десять лет в армии и уже сем лет работал дальнобойщиком. Суммарно обе эти профессии породили бесконечное число всяко-разных словечек и фразочек, которые впоследствии запомнил сынишка.

– А че, ес слома-ал? – спросил Саня. Дин пошевелил кистью. – Мам говорила, что рана-а-а… короч внутри.

– Она зубной вхач.

– Боец не спорит, а выполняет.

Саня принялся толкать его в спину, как вагонетку на рельсах: Ржавых, кривых, как если бы их клал слепой строитель.

По всем критериям ходьбы Дин – шел. Колени сгибал, топал, даже продвигался. Однако любой степени калека сказал бы, что три ступеньки за минуту – это мало.

В идеально мире малой бы ловко развернулся, поймал падающего Саню за шкирку, дал леща и повел на урок (и уж точно он бы не врезался в дверь при развороте, а Саня не выскользнул из захвата, покатившись с лестницы). Но что он мог сейчас? Сказать лучшему другу нет? А если он обидится, перестанет с ним общаться? Маленькая идиллия последней парты разрушится. И с кем тогда разговаривать? С Геной? От него воняло. Обстоятельства требовали от Дина повиновения и ускорения.

Пределы есть у всех. Особенно у терпения госпожи Удачи. Дверь директорского кабинета, ровнее дважды остающаяся закрытой, наконец отворилась.

На пути молодежи вышла Юлия Евгеньевна. Рослая дама со светлыми кудрями и в темно-синем деловом платье. По идее с ним в комплекте должен был идти ремень, но выпирающий живот директрисы был другого мнения на счет моды.

– Куда мы? – спросила она, приподняв нос и уперев руки в бока. Саня ткнула пальцем в Дина.

– Лечиться веду, – серьезно ответил он.

Директриса хмыкнула.

– Веди, – она вальяжно мотнула головой и пошла дальше, улыбнувшись плетущейся девочке.

– Прокатило! – обрадовался Саня.

– Пхокатило, – с каплей огорчения добавил Дин и отвлекся на Лауру. Та слушалась беспрекословно, но неприязнь ко всей авантюре выдавали ее пугливый взгляд и нервное потирание ладоней.

Естественно, никто ни в какой медпункт не пошел. Грузная медсестра могла вылечить разве что от запора с ее то запасами угля. Саня знал местечко, где его друга точно бы вылечили.

Охранника не удивила проходящая на улицу троица. Мало ли куда их могли послать. Расследования не входили в его обязанности, как, впрочем, и расспросы, но тут он дал слабину перед любопытством.

– Куда? – поинтересовался охранник, упираясь подбородком на кулак.

Саня затормозил в проеме, одернув идущего впереди малого. Из более-менее разборчивого из его рта выходил только мат, но и тот слишком тихо, чтобы охранник мог услышать.

– Я кого спрашиваю? Куда? – он встал из-за стола, врезавшись в рядом стоящую девочку. От страха он смахнул кружку. Кофе пролилась на папку с листом, где проходили ожесточенные морские баталии против нарисованных квадратиков технички. – Зараза! – охранник достал из пустого ящичка грязную тряпку и бросил на лужу. Девочка протянула ему голубенький стикер, сжимая карандашик. – Нас отпустили, – прочитал охранник про себя. – Немая что ли? – она кивнула. – А-а. Идите. Стоят, молчат… Блин! – лужица подтекла к краю стала так же незаметно, как Лаура вернулась к ребятам.

Повторять Сане не потребовалось. Он толкнул малого вперед и пошел следом.

– Падем-падем! – подзывал он, спрыгивая со ступенек школьного крыльца. – Бырей.

– Идем мы.

– Ну переме-ена щас начнется.

– И че?

– Хуй в очо! – идя спиной, сказал Саня и слабо ударил малого в плечо. – Котлеты седня! – объявил он на развороте и врезался в оказавшуюся впереди Лауру.

Дальнейшее развитие событий представлено в виде нарезки кадров. Кадр один – ошарашенный мальчик стоит напротив сжимающей кулачки девочки. Кадр два – девочка делает широкий размах с раскрытой ладонью. Кадр три – ладошка девочки прилетает в щеку мальчика. Кадр четыре – изо рта перекосившегося от удара мальчика вылетают капельки слюны. Кадр пять – мальчик выпучивает пораженные глаза на непоколебимую девочку.

– Оху… ела?! – с подступающими слезами Саня наступал на девочку с кулаками.

Ещё секунда и Лаура бы почувствовала на себе значение фразы «Прогуляться костяшками по зубам». Но в нужный момент малой повел себя как застенчивый рыцарь – остановил друга и извинился за это, когда увидел его бешенный взгляд.

– Че бля?! – голос Сани можно представить, как мороженное с печеньем. Сверху его закрывает твердая оболочка, но под ней скрывается мягкая прослойка, отдающая кислинкой.

– Ни че, – ответил Дин, машинально отстранившись назад. – К котлетам не успеем.

– Нахуй твои котлеты! Я ей в рожу дам!

– Не надо…

– Че не надо? – запищал Саня. – Она мне дала, и я дам! – он вырвался и с размаху ударил воздух. На всей площадке перед школьным крыльцом Лауры не оказалось.

В раздувшиеся ноздри Сани поместились бы спелые сливы. Он издал звук, отдаленно напоминающий рычание, и ударил березу, перед тем как перепрыгнуть трубы. Кожа на костяшках содралась до крови. Пошли слезы. Их создатель сжал губы и вытерся краем рубашки.

Дин метался между школой и другом. С одной стороны, Лаура могла нажаловаться, с другой – лучший друг мог посчитать его пусей. Взвесив проблемы и приключения, Малой побежал за Саней.

Куда как не в курилку он мог привести? В отличии от Дина, у Сани была старшая двоюродная сестра, которая ввела братишку в компанию старшаков. Те обрадовались двум вещам: Во-первых, у мелкого можно было выведать, чем занимается сестра (много кто по ней сох), во-вторых, если постараться, то можно было нормально так поржать с него.

– Ну че, Л-л-леха! Один на один захотел? – сказал старшеклассник в синей олимпийке. Радости в нем было немногим больше выбитых зубов, но ни тот, ни другой факты не мешали ему улыбаться. Он уронил руку на плечо гэшника с заклеенным глазом. Тот лыбился, выставив кулачки и виляя, как боксер.

– Чё с-с-сука. Чё?

«М-м-м…», – промычал Дин про себя, увидев это.

Кусты считались сезонным укрытием. Как некий курорт, расположенный удачно близко от школы. Осенью и зимой здесь обитали, а к маю их срезали, приводя зелень на территории учебного заведения в порядок. Тогда обездоленные школьники переселялись на теплотрассу, где беззаботному курению мешала кричащая из пятиэтажки баба Тоня.

В кустах скрывалось трое. С одноглазым Лехой малой имел честь познакомиться. Если в младшем крыле тот пользовался определенным авторитетом, тот тут находился у подножья иерархической лестницы. На следующей ступеньке вальяжно разлегся Тискун. Тема Тискунов, единственный человек за историю школы, которого по два раза оставляли на второй год в четвертом и в пятом классах. Увидеть его в чем-то помимо спортивок, приравнивалось к северному сиянию.

На троне восседала Алина. Импозантная девушка из десятого класса. На основании природной красоты и интуитивной подборки лучших теней для глаза она владела третью всех мальчишеских сердец школы. Остальные разделили сестра Сани и новая географичка Лариса Вячеславовна (многие хотели бы побывать у нее в области Австралии).

Влюбчивость – катастрофическая болезнь, поразившая две трети мужского населения земли. В список симптомов входят: обильные излияния воображаемого будущего в объятиях объекта в мозг, потеря вкуса в следствие прекращения принятия пищи, сонливость из-за бессонных ночей, агрессивное поведение по вине объекта обожания, целующегося с другим парнем на глазах больного и так далее. Болезнь ошибочно сравнивают с ветрянкой. В отличии от вирусного заболевания с кожными проявлениями, к влюбчивости иммунитет вырабатывается далеко не после первого заражения.

Дину предстояло опробовать на себе весь перечень симптомов. Перед ним предстала Алина. До встречи с ней он не был сердечно привязан ни к одной из трех королев школы, однако… Как тут можно устоять? Ее длинные волосы, будто утянули в болото, в цвет которого они были выкрашены, а пирсинг на брови и губе приковал скобами к илистому дну волнистым покровом, напоминая мешковатую черную майку и рваные джинсы на худеньком теле.

Алина потягивала тонкую сигарету, ковыряясь в телефоне, пока не заметила пялящегося на нее четвероклашку.

– Гля, друзья твои? – спросил Тискун, сдавливая голову очкарика.

– Твои бле, – отвечал тот, скрывая боль в неуверенном смешке. В попытке выбраться он ударил кулаком старшаку в бочину, но получил по лбу и упал на жопу.

– Ща как дам! – Тискун замахнулся, прикусив нижнюю губу и выпучив глаза, но не ударил.

– Здра, – вклинился Саня и протянула руку.

– О! Дар-р-рова, боец! – ответил ему Тискун, удивив Дина. Тот хотел посмотреть на друга, но Саня специально отвернул голову. – Курить буш?

– А есть? – тихо спросил Саня, потом прочистил горло. – А есть?

– А то бишь не было? Заряжайся! – Тискун приобнял его, вынул из кармана пачку, предложил сигаретку и даже подпалил зажигалкой. – Бушь?

– Джохдж? – спросил Дин, отклоняясь назад. Алина посмеялась, порождая в нем крохотную надежду.

– Чё-о-о?

– Шутка. Я не хочу.

Тискун зубами вынул сигарету и закатал глаза.

– Шешн шлово. Хуйню несут, – он прикурил. – Чё? Пошли-и погуляем.

– Како-ой? – отмахивался Саня, наполняя дымом рот, но делал вид, будто в легкие. – Два урока ещё.

Алина затушила кроссовком окурок.

– Пойду я, – сказал она и как ни странно – пошла.

Тискун с очкариком пропустили ее, глядя на зад и подмигивая другу-другу. Саня оказался с ними в группе, но опять же делал вид, потому что не знал, куда смотреть. Дин оборачивался, даже улыбнулся, когда она прошла рядом, ибо боялся реакции остальных. Саня то их друг, а он кто? За любой косой взгляд можно было получить по роже. Как и за слово. Вспомнив про сорок третьего президента США, он напрягся сильнее прежнего.

– Нормальная, ага? – спросил Тискун, оскалив левый клык. Очкарик кивал с лицом больше подходящим для очень недовольного человека.

– Да, номальна, – согласился Саня, решив, что речь идет про психическое состояние Алины.

– Сечет, – кивал Тискун на него. – Нахер уроки! Падем по пивку, – он вынул камень из земли.

– Оценки…

– Пошли, а то окно разхерачу! – угрожал Тискун. Очкарик зашипел от смеха.

– Всмы? – спросил Саня.

– Давай в класс, – расчесывая обработанные раны на костяшках, тихонько попросил Дин. Послышалось, как в школе прозвенел звонок.

– Че сказал? – Тискун быканул на малого. Тот резко отпрял и невольно посмеялся.

– Звонок… был. Столовка.

Тискунов затянулся, отхаркнул и махнул одноглазому прихвостню.

– Ты то чё?

– Чё?

– Щас в табло дам! Пить пойдешь?

– Кнешн.

– Деньги есь? – спросил Тискун. Одноглазый достал из кармана смятые сто рублей и мелочь. – Наман! – когда они вышли из кустов на тропинку, Тема толкнул локтем прихвостня и запустил камень в школьное окно на первом этаже. Не успели Малой с Саней переглянуться, как виновников уже и след простыл.

– Валим! – Саня толкнул друга, выбросил сигарету и рванул за ними.

Растерянный Дин стартанул следом, но вдруг остановился, схватив друга за локоть.

– Бежим, бля!

– Подожди, – малой огляделся и вывел Саню на дорогу. – В класс пошли.

– Ща тут охранник будет! Ебобо совсем? – пытался вразумить его Саня, вырываясь.

– В класс идем, – настаивал Дин. – Спхосит кто, ты кивай, а я буду говохить, – его настойчивость утихомирила свидетеля преступления. Он поправил рубашку, принюхался к пальцам и скривился в лице.

– А-а… фу. Пахнут.

– Не дыши, – предложил Дин, видя идущего на встречу охранника. Не сказать, что тот торопился. Просто зачем бежать, если ты А – не знаешь, почему разбилось стекло, Б – если и знаешь, то хулиганы давно убежали, В – если даже остались позлорадствовать, то лучше бы шаг замедлить, потому что они проворные, а школьным охранникам не выдают огнестрел.

– Вы откуда? – спросил он, сунув большие пальцы за ремень. Дин показал руку.

– Мы пластыхь меняли. Домой ко мне ходили.

Охранник недоверчиво сузил веки.

– Стекло кто разбил?

Дин тщательно подбирал в уме слова, пока Саня беспрерывно кивал.

– Не мы, – выдал малой. Охранник прищурился пуще прежнего, чуть не уснув.

– Валите, – приказал он.

Саня понимал, что ему повезло, но не понимал, как сильно. Если бы охранник не бросил школу в седьмом классе, не привязался к армии и не лишился всякого желания к чему-либо стремиться после демобилизации, то на его месте работал бы кто-то куда ответственней. Кто-то задавшийся вопросом, а почему для наклеивания пластыря понадобилось два человека?

Мальчишки побежали к вожделенным котлетам. Толкучка на входе, где из створчатых дверей одну всегда держали закрытой, рассосалась, дав им пройти. Младшие классы уплетали котлеты, игнорируя гарнир.

«Кто посчитал это едой, пусть первым бросит в меня Лего», – думал каждый второй в столовой. Конечно, в угоду возраста фраза сократилась бы до простого: «Не хочу». Но первый вариант звучал эпичней.

Четыре рядя столов, за каждым из которых могли усесться по шесть человек. Классу Дина уделили места у окон, как старшим в младшем крыле. Ручонки Сицына уже тянулись к порциям опоздавших, как Саня ударил по ним.

– Куда-а?

– В рожу дать? – Сицын вскочил, сжав вилку в кулак.

– Сицын, сядь! – крикнула с учительского стола Людмила Леонидовна. Тот толкнул Саню и уже возвращался к еде, но его толкнули в ответ. Он рассмеялся, парадируя злодея из недавно просмотренного аниме «Афросамурай». Битвы на вилках вместо катан не состоялось. Учительница резко встала, ударив по столу. – Не вздумай! Попов, взял тарелку и сюда садись. И Гречко возьми с собой.

– Людмила Леонидовна…

– Сюда, сказала!

Мальчишки повиновались. Есть рядом с учителями заставляли, когда кто-то косячил. Даже отличники держались от него подальше ведь и им иногда надо шептаться, а порой и на не очень цензурном языке.

– Почему на словарном диктанте не были?

– Вы меня сами послали за ним! – возмутился Саня.

– Гречко, не ври мне. Маме опять позвонить?

– Там стекло хазбили, мы смотхеть ходили, – сказал Дин, ставя тарелку.

– Где разбили?

– На первом этаже, где яблони там, – Дин отрезал кусочек котлеты вилкой и насадил его с холодными макаронами.

По Людмиле Леонидовной нельзя было сказать, что она злилась. Злились сапожники, когда били молотком по пальцам. Шестнадцать лет три месяца и семнадцать дней оставили в ее жизни только счет прожитых дней и опустевших бутылок вина по субботам. Говоря напрямую – она свыклась. Но всплески внутреннего я, несогласного со сложившейся судьбой, периодически вырывались из нее в виде криков. И сейчас, судя по согнувшейся в ее пальцах алюминиевой ложке, она готова была сорваться, но коллега (недавний студент, молодой учитель гэшников) взял ее за запястье, поправил оправу большим пальцем и обратился к мальчикам:

– Садитесь ребята. Кушайте, – его согревающий голос в паре с добродушным выражением лица, где казалось даже веки закрытых глаз растянулись в улыбке подобно губам, подействовали успокаивающе.

Юрий Егорович (так его звали) приобнял Людмилу Леонидовну, как сделал бы это старший брат. Она опустил ложку в тарелку и выдохнула, расслабив плечи.

Даже зажаренные в хлебной посыпке куриные котлеты (любимое блюдо Сани после пюре с сосисками) не могли тягаться за внимание Сани с Юрием Егоровичем. Мальчик неосознанно водил вилкой по тарелке, моргая примерно дважды в минуту, впервые в жизни видя неподдельную искренность, заботу к ближнему своему. Те качества, о которых рассказывал дед с бородой в бревенчатом доме с крестом на крыше, где мама купила ему кулич.

Саня не испытывал к учителю влечения в сексуальном плане. Во всяком случае не понимал этого, но его одолевало неощутимое ранее чувство слушать Юрия Егоровича. Слушать все, вся и всю ересь, способную вылететь из его рта.

Звонок на урок разбудил его. Учителя давно ушли вместе с учениками младших классов. Дежурные собирали не унесенные тарелки.

– Хагош сидеть, – сказал вернувшийся Дин. Саня потер глаза, увидев перед собой целых две порции котлет. Бывало, что за них морды били, а тут такой подарок.

– В глазах двоится.

– Лауха пхинесла, – объяснил малой. – Извинилась, что удахила, – Саня призадумался.

– Все равно всеку, – сказал он, собирая из котлет и кусочков хлеба бутерброды.

О том, что учительницы все ещё не было намекнул доносящийся из класса шум. Четвероклашки галдели на повышенных тонах писклявыми голосочками. Сицын донимал линейкой заучку Никиту на первой парте, пытающегося читать учебник по литературе. И пусть, что тот был за десятый класс и пусть в нем было про убийство старой женщины топором, Никита все равно не мог понять из-за внешнего раздражителя.

Дин вошел как раз на моменте, когда порванный портфель запулили в доску. Карандаши с ручками и прочей школьной канцелярией разлетелись по полу. Никита неряшливо ударил Сицына и пошел собирать.

– Где Леонидовна-то? – спросил Саня у девочек на первой парте, но ответили не они.

– Людмиле Леонидовной нездоровится, – сказал Юрий Егорович и аккуратно отодвинул стоящего в проходе Саню за плечи. – Прости. Присаживайтесь, – класс утих. – Что-то потерял? – спросил он у ползающего под учительским столом Никиты. Четвероклашки не стесняясь захохотали. Но учитель даже не обернулся. Он отодвинул стул, помог собраться ученику, похлопал его по плечу и попросил вернуться на место.

Не слышно было лишь трех голосов. Лаура не могла, да, впрочем, и не понимала почему остальные смеялись. Дин раздумывал над тем, почему она их не сдала? Если она пришла в класс, то Людмила Леонидовна вспомнила бы и про мальчишек и отправила кого-нибудь в медпункт за ними. Тогда где она пропадала остаток урока? Саня же поддался гипнозу блаженного голоса учителя.

– Уважаемые дамы и господа, – обратился Юрий Егорович. Класс захихикал, парадируя пижонскую знать, оттопыривая мизинчики и вытягивая губки. – Прошу, выслушайте меня. Как только закончу, обещаю, отпущу вас по домам, – теперь к нему прислушались. – Признателен вам за внимание. Уроков сегодня больше не будет, – с улыбкой объявил он, порадовав детей, начавших собирать вещи. – Но не торопитесь, – в классе поднялось мучительное мычание. – Я хочу вам предложить записаться в музыкальный кружок. Там я научу вас играть на музыкальных инструментах. Если вам интересно, то подойдите ко мне. Теперь можете быть свободны.

Класс призадумался.

– А это на уроках будет? – выкрикнула Пантикова, не поднимая руки.

– После, – пояснил учитель.

– Нафиг тогда, – чуть ли не хором ответил класс.

Заскрипели ножки стульев, зажужжали молнии на портфелях, распахнулись дверцы деревянных шкафчиков и двадцать семь пар ног умчались из класса по домам. За партами остались: малой, девочка, которой обещали всечь, и мальчик, который всечь обещал.

– Поверить не могу, – удивился учитель. – Не надеялся и на одного, а тут святая троица. Я Юрий Егорович. А вас как зовут?

– Я Сан… – вылетел вперед остальных, он осекся. – Александр.

– Благородно. На чем-нибудь играете, Александр?

– На компе, – растерянно ответил он, приоткрыв рот. Учитель коротко посмеялся. Саня предъявил ему пару не шибко ласковых слов за это, но теплая улыбка смягчила его.

– Несколько м… Занятно. А вы, молодой человек, – обратился Юрий Егорович к Дину.

– На банжо, – выдал тот, не задумываясь. На чистоту, малой вообще не хотел оставаться. Просто слишком сильно задумался, а потом не понял, почему весь класс ушел, а его друг остался. Но если он ещё сидел, значит было зачем.

– Внезапно.

– Да. Мой любимый гехой на ней… На нем игхает. И я тоже игхаю.

– Хорошая мотивация. Обсудим позже.

– А вы, юная леди. Есть ли какие-нибудь предпочтения?

– Она отлично владеет пощечинами, – подшутил Дин, позлив друга рядом. Он бы и ей высказал, но перед учителем было как-то неудобно. Впервые в жизни.

– Превосходный навык, – отметил учитель, улыбаясь. – Кстати, вам я могу предложить гитару, однако сейчас хотелось бы узнать предпочтения девушки.

Лаура смотрела пустыми глазами. Выглядело так, что она не совсем поняла, что от нее требуют.

– Людмила Леонидовна сказала, что ты не разговариваешь. Можешь показать, как ты держишь руки, когда играешь. Если играешь. Так будет проще.

Она обернулась на Дина, как если бы хотела увидеть от него знак поддержки. Дин вылупился на нее и развел руками, мол: «А?» Девочка моргнула, вернулась к терпеливо ожидающему учителю и согнула маленькие пальчики перед губами в порядке, в котором они зажимают отверстия.

– Флейта.

Лаура кивнула.

– Инструмент счастливого человека. Хороший выбор, – с доброй улыбкой пояснил Юрий Егорович. Щечки девочки покрыл легкий румянец.

– А… а скрипка? – выдал Саня самое умное название инструмента, которое получилось вспомнить.

– А это я вам расскажу завтра на первом занятии, – учитель посмотрел на часы. – Мои, наверное, пол класса успели развалить, – с той же улыбкой сказал он. – Завтра в два часа буду ждать вас в Актовом зале. По возможности принести свои инструменты. Ступайте.

Троица быстренько собрала манатки и через десять прощаний счастливого Сани покинула класс. Вышли все порознь. Лауру забрал дядя Боря. Приехал на машине, когда ему позвонил Юрий Егорович по номеру из классного журнала. Саня в припрыжку направился к себе (ох и влетит же ему вечером от папы, который должен был встретить сына после уроков, но его никто не предупредил, что с последних двух отпустили).

Дин возвращался в раздумьях. Оставшиеся сморщенные яблоки на алее между домом и школой падали в опасной близости от головы. Дядя Толя, сосед со второго этажа, посигналил ему из фиолетовой Шестерки. Выбравшиеся из-под каменных ступенек крыльца котята обмяучили его, когда он набирал код на домофоне. Престарелая соседка поблагодарила за то, что помог занести тяжелые сумки на пятый этаж. Мама рассказала, как любила купаться в Байкале в детстве. Вернувшийся папа спросил, как с уроками. Кран злостно погудел, пока малой чистил зубы. От сильного ветра ветка дерева напротив в девятый раз ударила по окну, когда Дин из-за размышлений не мог уснуть уже третий час.

Почему она не сдала их с Саней? Она все-таки играет на флейте, которую он подарил или просто так показала? Зачем она ударила Саню? Зачем ждала его, если ее никто не посылал? И почему картинка с ее карими глазами никак не хотела вылезать из головы?

– Блять, – на выдохе, полушепотом сказал Дин, думая, что родители давно спят.

В соседней комнате скрипнула кровать. Из коридора послышались приближающиеся шаги. Дверь приоткрылась.

– Че ты сказал? – громким шепотом допрашивала мама.

– Я «блин» сказал! – громко оправдывался Дин.

– Тихо! Соседей разбудишь. Ещё раз услышу, по губам получишь, понял?

– Угу.

– Спи давай! Завтра фиг подымишь, – дверь закрылась. Щелкнул выключатель в туалете. Дин слушал, как журчала моча, работал смыв, снова шаги и скрип кровати.

«Блять», – подумал он про себя и перевернулся на бок.