Читать книгу Лазутчикъ. Часть I - Филипп Марков - Страница 6

31 августа 1914 года Санкт-Петербург был переименован в Петроград по высочайшему указу Государя Российской империи. Причиной тому, по общепринятому мнению, послужила волна антигерманских настроений, захлестнувшая страну в начале войны. Действительно, первые годы большой войны сопровождались мощным подъемом народного духа и патриотизма внутри государства. Конечно, не стоит забывать, что общественное мнение, так называемые настроения народных масс носят управляемый характер и в ходе огромного социального стресса сплочение общества было необходимо империи, как воздух. Государственная машина заработала на полную катушку, включились печатные станки, заголовки газет кричали «Съ нами Богъ!», «Позоръ Германиiи», «Война объявлена»…маховик пропаганды закрутился и остановить его, казалось, уже невозможно.

В такой обстановке переименование Петрограда под лозунгом «ничего немецкого нам не надо» выглядело вполне логичным и необходимым шагом. Единое общество – управляемое общество, что является одним из залогов успеха достижения целей государства, особенно в тяжелые времена, ведь не может доехать к месту назначения повозка, которую кони тянут в разные стороны.

При всем этом видимом единстве суровая реальность достаточно быстро догоняла общественное сознание. Война метлой вычистила деревни от мужиков, жизнь простого человека ухудшилась и постепенно люди начали думать не о высоких целях империи и победах на фрнте, а о хлебе насущном, о сегодняшнем дне и выживании.

В такие моменты значительно легче подогреваются протестные настроения, общество становится кипящей водой в кастрюле, с которой необходимо снять крышку как можно быстрее, пока кипяток не успел хлынуть через край. Именно в такие моменты усиливались сражения на ином, информационном фронте, в пространстве газет, листовок и общественных собраний.

Хотя государство и старалось выдернуть наиболее активных участников социалистического движения на фронт, увы в последующем нарастающее негодование народных масс превратилось в одну из самых кровавых трагедий столетия, перемоловших в своей мясорубке миллионы жизней. Страдания людей в этом хаосе были слышны его организаторам не более, чем писк букашек в горящем муравейнике.

Но вначале войны об этом страшном будущем не предполагали, вначале войны промышленность Петрограда медленно, но верно перестраивалась на военные рельсы, загружая частные компании большим объемом военных заказов.

Начиная с 1915 года заводы Петрограда производили более половины всего количества орудий, минометов и лафетов, до 50% снарядов, производившихся в Российской империи, позволяя столичным заводам значительно расширить производство. Прибыли промышленников подскочили до небес, как говориться, «кому война, а кому мать родна». Газеты пестрили заголовками о фонтанах миллионов военных предприятий.

В военные годы изменился и состав населения города, значительная часть квалифицированных рабочих была призвана на фронт, особенно те, кто был замечен в революционном движении 1905 года, их место занимали выходцы из деревни. Легальные рабочие организации громили полицейские, но нелегальные растворялись на время облав и в мгновение создавались вновь. Истинные лидеры революционного движения оставались в тени, проводя свою политику руками тех, кого всегда можно было «пустить в расход».

Тем не менее, город продолжал жить своей жизнью и это была мирная жизнь несмотря на все издержки военного времени.

Георгий прибыл в Петроград примерно в середине февраля 1915 года. Жидкое серое небо состряпало густую кашу из дымчатых облаков, набухших от мокрого снега. Солнца не было видно, лишь влажный и острый ветер покалывал румяное лицо Артемьева, натянувшего ворот шинели до подбородка.

Он все еще не мог свыкнуться со своей временной свободой от приказов, муштры и все еще слышал запах смерти рядом с собой. В одном из переулков дрались двое мальчишек у разожженного костра. Один из них, что был явно постарше и покрупнее, свалил соперника на землю, улегся на него и лупил что есть мочи рукой, одетой в заснеженную варежку по окровавленному носу. Второй мальчишка рычал сквозь слезы, пытаясь выбраться.

Георгий сделал несколько быстрых шагов и крепко схватил сорванца, что покрупнее за ухо, потянув вверх.

– Ай-а, дядя, ай-аа, отпустите, отпустите, ухо же оторвете! – завопил мальчишка.

Артемьев для порядка еще раз крутанул ухо и навесил драчуну подзатыльника. Второй мальчишка встал, вытирая кровь и сопли голой рукой.

– Живой? —спросил Артемьев.

– Живой-живой, дяденька. Зря вы его сняли, еще чуть-чуть и я бы его побил!

– Оно и видно, – посмеиваясь ответил Артемьев, вдруг второй мальчуган дернулся вперед и с размаху ударил своего обидчика под дых, так что тот согнулся и закашлялся. Тут уже Георгий отвесил подзатыльника и ему.

– Вы чего творите, зверята мелкие, а! А ну-ка баста! Что произошло, чего деретесь?

– Да он сказал, что мы войну проиграем! – возмущенно выкрикнул мальчишка, что был помладше.

– Что хочу, то и говорю! – ответил старший мальчик.

– А ну-ка петухи, успокаивайтесь! Я только что с фронта и говорю вам, ничего мы не проиграем, немец в битве слаб, как баба и бежит, как загнанный зверь!

– Правда? – хором спросили мальчишки.

– Правда-правда… но до победы еще придется повоевать, немец же не один против нас, все будет хорошо. Где ваши родители?

– Мамка в булочной торгует, а тятю на войне убили, – снова хором ответили мальчишки.

– Вы братья что ли? – спросил Георгий.

– Были до сегодняшнего, – озлобленно ответил младший брат.

– Так, а ну прекратить балаган! – строго приказал Георгий, – если брат будет против брата, то о победе можно и не мечтать! Вы должны защищать и стоять друг за друга, а не носы квасить в переулке. Миритесь, жмите руки, быстро!

Братья неохотно пожали руки.

– Теперь кыш отсюда, и чтобы больше не ссорились! – шикнул Георгий.

Мальчишки неуклюже побежали прочь, пока не скрылись за углом переулка. Идя по городу пешком, Артемьев проголодался и решил поесть в первом попавшемся заведении.

Он взял кофе и пирожок с капустой и вышел на улицу, заняв свободный высокий столик. К Артемьеву присоединился какой-то старик с полуприкрытым глазом и жиденькой бороденкой. Он пил чай, жевал громко чавкая, и пристально смотрел в сторону компании из четырех человек, опрятного вида, достаточно хорошо одетых и пребывающих в довольно веселом расположении духа, на которых Георгий вначале не обратил никакого внимания. Только сейчас, прислушавшись, он понял, что они говорят на немецком.

Старик похоже заметил удивление на лице Георгия и с кривой ухмылкой загадочно пробормотал, – военнопленные…

– Чего-о? – с удивлением спросил Артемьев, уставившись на довольного собой старика.

– Они и есть, они и есть… – загадочно продолжил незнакомец.

– А где конвой, почему они….какого лешего они такие веселые-то, будто на увеселительном вечере сидят!? – непонимающе выпалил Георгий.

– Да они не с фронту, – махнул рукой старик, – так, заезжие. Еще до войны тут жили, работали, поэтому на особом счету.

– Все равно как-то странно это…

– Чего только в жизни не встретишь, – задумчиво ответил незнакомец. Он залпом допил остатки чая, подмигнул здоровым глазом Артемьеву и удалился.

Георгию особенно некуда было торопиться, и он решил взять себе еще горячего кофе. Стоя за столиком он сжимал и разжимал пальцы левой руки, разрабатывая их, по наставлению врачей из госпиталя. Мимо проходила дама солидного вида, одетая в пальто с меховым воротником и смущенная девица, по-видимому ее дочка. При виде Георгия они замедлили шаг, начали перешептываться и Артемьеву показалось будто бы незнакомки стали его пристально разглядывать. Он притронулся рукой к фуражке в знак приветствия. Увидев этот жест, дама набралась решимости и с улыбкой, которая показалась Артемьеву немного искусственной подошла к нему.

– Здгавствуйте господин офицег, – картаво заговорила дама несколько гнусавым и высоким голосом.

– Здравия желаю, – ответил Георгий коротко поклонвшись.

– Здравствуйте, – смущенно проговорила девица.

– И вам доброго здоровья, – улыбнувшись ответил Артемьев, невольно выправив осанку.

– Могу ли я вас отвлечь, господин офицег, меня зовут Анастасия Федоговна Клешнева, мой муж упгавляет одним из заводов, пгоизводящих пгодукцию для нужд нашей доблестной агмии, а это моя дочь, – Сегафима, – девица смущенно поклонилась.

– Весьма приятно, меня зовут Георгий Артемьев, подпоручик 2-го Стрелкового Царскосельского лейб гвардии полка.

– О-о, да вы пгямо с фгонта, ведь пгавда? С самого фгонта? Муж постоянно спгашивает меня, что думают солдаты и офицегы на фгонте, какие у них настгоения, ведь мы откгыли в своем доме лазагет и я часто вижу солдат, но они ганены и не слишком газговогчивы. Гаскажите же, что твогиться, тгудно ли это? Уж пгостите за подобную бестактность. Но я вижу, что вы геогиевский кавалег!

– Да ничего сударыня. А что вам сказать в самом деле. Всем там приходится нелегко, многие из тех, кого я знал погибли, – сухо ответил Артемьев.

– Но ведь это за пгавое дело, за пгавое! Ведь они погибли не згя! Газве вы так не считаете?

– Не буду спорить сударыня, вы правы. Но знаете, от этого никому не становится легче, не женам, ни детям, ни матерям.

– Скажите, ведь мы победим их, мы же всегда побеждаем? – дама высоко вскинула брови.

– Мы все в это верим, – ободряюще ответил Георгий.

– А как же геволюционегы, эти бунтаги и животные?! – не унималась дама.

– Пока у командиров не отобрали оружие, шансов у них маловато, – усмехнулся Георгий.

– То есть все это байки? – спросила в ответ дама.

– Я не знаю сударыня. Кто-то шушукается у костров, но я не видел, чтобы это было серьезно. По законам военного времени могут ведь и казнить. Так что все эти деятели прячутся, как крысы в норах.

– Интегесно, интегесно. А как же, а как же боевой дух, готовы ли солдаты умигать за Отечество?

Георгия начал утомлять этот безостановочный шквал вопросов. Он заметил, как девица начала еле заметно дергать мать за пальто, – вы знаете, боевой дух солдат в полном порядке, я верю, что мы победим и вам тоже стоит верить. Весьма благодарен за приятную беседу и от лица всех офицеров Российской империи благодарю вас за ваше благородное начинание и помощь раненным. А теперь прошу прощения, я должен идти. До свидания! – Георгий притронулся к козырьку и быстро удалился прочь.

В Петрограде ему было необходимо навестить поручика Денича, чей адрес ему сообщили во время пребывания в лазарете, а также он хотел передать письмо погибшего командира, капитана Николаевского, его сыну. После этого Георгий думал сразу же взять билет на поезд и отправиться в Томск, чтобы найти Лизу и вытащить ее из так называемой комунны.

Денич снимал комнату на окраине города в захолустном районе. Георгий, памятуя о том, как получил по голове и был ограблен за свое показное перемещение по городу на таксомоторе в этот раз решил воспользоваться обычным фаэтоном. Заплатив деньги вознице, он спрыгнул на землю и направился по узкому переулочку к дому, в котором жил его друг и сослуживец.

Перед тем как постучать в дверь Денича Артемьев поправил ворот и подтянул ремень на шинели, вспомнив как в свое время Денич любил дать нагоняя за неопрятный внешний вид. Георгий постучал. Никто не откликнулся, но за дверью послышались медленные шаркающие шаги.

Дверь открылась и Артемьев широко заулыбался. Перед ним стоял Денич, тот самый весельчак-поручик, с которым они столько времени провели бок о бок в строю, в длинных переходах, с которым воевали.

Внешний вид Денича удивил Георгия. Поручик как будто запустил себя. Он был не стрижен, челка свисала до ушей, зарос клочковатой бородой. Лицо было в шрамах. Он поправил указательным пальцем большие очки, шмыгнув носом, – А, Георгий… рад видеть, не ожидал, – словно без эмоций проговорил поручик, дернув головой в знак приглашения и отвернувшись пошел к столу у окна.

Георгий снял шинель, разулся и проследовал за ним. Он сел напротив Денича за небольшой кухонный стол.

– Как поживаешь, Петр? – прервал тишину Артемьев.

– Лучше и представить нельзя, —усмехнулся Денич.

– Да ладно, что за печаль в твоем голосе? Жив-здоров. Две руки, две ноги.

– Тебе не сказали? – загадочно сказал Денич и наклонил голову, приподняв очки. Георгий не сразу понял зачем он это сделал, но затем поручик постучал по левому глазу, и Артемьев услышав характерный звук, понял, что глаз был стеклянным.

– Две руки, две ноги и половина глаза, – хриплым голосом продолжил поручик. Георгий уловил пары алкоголя в воздухе после этих слов.

– Это война, Петр, – коротко ответил Артемьев.

– Ты думаешь, я не знаю? – немного озлобленно ответил Денич.

– Если знаешь, то почему так запустил себя? – прямо спросил Артемьев, – я не собираюсь тебя жалеть, не жди этого. У меня простреляно плечо, так что половина руки онемело. Пальцы после удара от приклада скрючились и приходится регулярно их разрабатывать вот так, – Артемьев быстро сжал и разжал пальцы на левой руке, – по моей голове столько раз били, что я удивляюсь, как до сих пор не разучился говорить. А недавно я провалился под лед и свалился с лихорадкой и воспалениям легких. До сих пор я то и дело кашляю и чувствую небольшой жар. И это только начало войны. Капитана Николаевского пристрелил предатель-социалист. Ты сидишь здесь живой. Да, глаза нет, но ты все еще видишь. И при этом жалеешь себя. Я тебя не понимаю, Петр.

– Все сказал? – коротко спросил Денич.

– Все.

– Зачем ты пришел? Давать нравоучения?

– Я думал, что пришел к другу.

Денич какое-то время молчал, – дело вовсе не в глазе… друг.

– А в чем же?

– Кто ты? – задал неожиданный вопрос поручик.

– У тебя что и кусок мозга удалили, поручик? – не выдержал Артемьев, – я Георгий Артемьев, подпоручик 2-го Царскосельского….

– Нет-нет. Я спрашиваю кто ты, кем ты себя ощущаешь в этой жизни?

Георгий задумался, – я офицер… боевой офицер.

– И я офицер, Георгий. До мозга и костей. И никто больше.

– И что это, скажи на милость, означает, а?

– А сейчас я по-твоему кто? – продолжил Денич.

– Ты такой же офицер, – неуверенно ответил Георгий, чувствуя ловушку в вопросе.

– Георгий, это даже не смешно.

– Что не так я сказал?

– Потому что сейчас я никто. Сижу на шее у государства. Получаю жалкое пособие. Пью. Я больше никто, ты слышишь. Одна радость, что пока не приходится побираться у храма среди таких же убогих как и я…

– Поручик Денич. Я вижу то, о чем говорил с самого начала. Вы очевидн преисполнились жалостью к себе и распустили сопли, как молодая девица. Хоть вы и старший по званию, но я приказываю вам прекратить этот слезный балаган и взять себя в руки.

Денич усмехнулся, —легко сказать, господин подпоручик. Но утешитель из тебя не очень хороший.

– Повторюсь. Вы не девица, чтобы вас утешать. Вы такой же боевой офицер, как и я. И вам, как и мне, не предоставлялось право жалости к себе, когда другие продолжают гибнуть и остаются с ранениями куда похуже ваших.

– Трудно тебе возразить, Георгий, – Артемьеву показалось, что лицо Денича немного прояснилось, – но я и правда не знаю, чем мне дальше заниматься в жизни. И это гнетет меня. Очень гнетет. Послушай, – а что там за беда с этими социалистами в армии, говорят этот вопрос нарастает и становится все серьезнее? – решил сменить тему Денич.

– Социалисты… я бы сказал тебе, что сей вопрос раздут, но это не так. Часто наблюдаю, как солдаты кучкуются у костров, обмениваются какими-то бумажками, шушукаются. Про капитана ты сам знаешь. Кстати, совсем недавно был случай в госпитале, в котором мы с тобой лежали.

– Что еще за случай? —с интересом спросил Денич.

– Да вот такой. Один из врачей начал мутить воду, подбивать других на стачку. Можешь себе такое представить? Полные палаты раненных, а они выдумали стачку? Разве не идиоты?

– Хм… они-то может и идиоты, но те, кто все это провоцирует отнюдь не дураки. У всего этого определенная цель. Заметь, что в 1905 была война, что сейчас идет война. И вот-те на! Все эти революционные элементы как будто бы проснулись и повылазили из берлог, когда страна воюет и ослаблена, ну что за совпадение, – Денич развел руками.

– Тут ты верно подметил, ничего не скажешь. Что касается врачей. Я немного отшлепал зачинщика, ну и он в слезах возьми и расскажи, что денег ему дали какие-то рабочие, – Артемьев усмехнулся, – что за жалование у рабочих такое, что они могут выйти на стачку и еще отдать деньги на организацию другой стачки?

– Действительно, странно, ничего не скажешь. А как это ты….отшлепал?

– По розовой попке ремешком! Больше он в лазарете не работает, – с ухмылкой сказал Артемьев.

– Экий ты… каратель. Не боишься?

– Кого, идиотов?

– Мог ведь и в полицию доложить?

– Что-то сомневаюсь. Он был так напуган, что хотел лишь унести ноги побыстрее.

– Не стоит недооценивать трусов и подстрекателей. Это мстительный народец. Могут сделать что-то такое исподтишка… рад что в этот раз подобного не случилось, но будь осторожнее впредь.

– Спасибо за совет, Петр. Но ты же знаешь меня….не буду.

Денич рассмеялся, – да уж, да уж. А что за история с пулеметами. Говорят, много погибло?

Георгий нахмурился, – много. Не хочу об этом, Петр. Скажу лишь, что действуй я иначе погибло бы еще больше. Командиры со мной согласились.

– Хорошо, я тебе верю.

– Благодарю, – коротко ответил Артемьев, – а знаешь что!?

– Что?

– Мне пришла одна интересная идея в голову. Вот ты говоришь нечего тебе делать. А поехали со мной в Томск?

– Томск? Что же я там забыл?

– У меня дядя богатый купец, может быть помнишь?

– Мне то что с того? – непонимающе спросил Денич.

– Я уверен, что ему нужен кто-то, кто будет заведовать безопасностью и охраной?

– И что же, такого человека нет? – с сомнением спросил Деинч.

– Если и нет, то я уверен, что им можешь стать ты!

– Да ну, какие-то глупости. Вот так возьму и заявлюсь. Я калека, буду вашим защитником? Нет, Георгий, звучит странно.

– Поверь, там тебе найдется дело. У него своя маленькая империя…

– Благодарю, Георгий, но нет. Мне предлагали быть преподователем. И возможно я соглашусь, поучу юных слюнтяев уму-разуму.

– Как знаешь, господин поручик. Я уезжаю послезавтра на первом же поезде. Буду рад увидеться до этого еще раз.

– Конечно-конечно. А что же завтра?

– Есть дельце, – туманно ответил Георгий, – а теперь прошу простить, Петр. Мне нужно уходить.

– Как скажешь, рад был видеть!

– И я весьма рад!

Георгий встал из-за стола и оделся. Друзья обнялись и распрощались. Завтра Артемьеву предстояла встреча с возлюбленной капитана Николаевского, которую он надеялся застать дома по адресу, указанному в письме погибшего капитана.