Читать книгу Восточно-западная улица. Происхождение терминов ГЕНОЦИД и ПРЕСТУПЛЕНИЕ ПРОТИВ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА - Филипп Сэндс - Страница 8

Я вылетел из Лондона во Львов в конце октября, когда в моем расписании образовалась пауза после слушаний в Гааге – иск Грузии к России{12}, обвинение в расовой дискриминации группы. Грузия, мой клиент, утверждала, что этнические грузины в Абхазии и Южной Осетии подвергались дурному обращению в нарушение международной конвенции. Большую часть первого отрезка пути, от Лондона до Вены, я перечитывал заявления по другому делу, Хорватии против Сербии, и дискуссию о применимости здесь понятия «геноцид». Речь шла об убийствах в Вуковаре в 1991 году, в результате которых в Европе вновь после 1945 года появились массовые захоронения.

Со мной в путь отправились моя мама (настроенная скептически и тревожно), тетушка Анни, вдова маминого брата (вполне спокойная), и пятнадцатилетний сын (любопытствующий). В Вене мы пересели на самолет поменьше и преодолели еще 650 километров на восток, через невидимую границу, по которой некогда проходил железный занавес. Севернее Будапешта, когда мы пролетали над украинским курортом Трускавцом, небо оказалось безоблачным и прозрачным: мы увидели Карпаты и вдали Румынию. Вокруг Львова ландшафт – «кровавые земли», как назвал эти места историк[5], повествуя о терроре Сталина и Гитлера, – был плоским, в основном леса и возделанные поля, там и сям деревни и хутора, человеческие обиталища с красными, белыми и коричневыми крышами. Должно быть, мы находились как раз над небольшим городом Жолква в тот момент, когда вдали показался Львов – сначала расползшийся пригород советской застройки, потом центр города, шпили и своды соборов, являющиеся из «волнистой зелени один за другим», – вскоре я запомню их имена, «святого Юра и святой Елизаветы, ратуша, кафедральный собор, башня Корнякта и монастырь бернардинцев», столь дорогие сердцу Виттлина. В иллюминатор я видел, не распознавая их, купола доминиканского собора и Оперного театра, курган Люблинской унии (Высокий замок) и Лысую гору, которая «впитала кровь тысяч мучеников»{13} в пору немецкой оккупации. Мне предстояло познакомиться со всеми этими местами.

Самолет приземлился и подрулил к приземистому зданию. Такое вполне уместно смотрелось бы в книге про Тинтина, будто мы вернулись в 1923 год, когда аэропорт носил выразительное имя Скнилов. Совпадение городской и семейной хронологии: станция имперской железной дороги открылась в 1904 году, в тот самый год, когда родился Леон; аэродром Скнилов появился в 1923 году, когда Леон уехал из родного города; новый терминал закончили как раз в 2010 году[6], в год, когда потомки Леона возвратились на его родину.

За столетие без малого старое здание аэропорта почти не изменилось: мраморные стены, высокие деревянные двери. Служащие – со свежими лицами, усердные, одетые в зеленое (будто из «Волшебника страны Оз»), выкрикивали распоряжения, которые никто не спешил выполнять.

Очередь пассажиров ползла к деревянным кабинкам, где сидели мрачные пограничники; лица их затеняли гигантские, плохо сидящие на голове кепки.

– Цель приезда? – спросил пограничник.

– Лекция, – ответил я.

Он уставился на меня и переспросил трижды:

– Лекция? Лекция? Лекция?

– Университет, университет, университет, – в тон ему подхватил я.

В ответ – ухмылка, штамп в паспорте, я свободен. Прошли таможню – темноволосые мужчины в блестящих куртках из черной кожи равнодушно курили.

Такси повезло нас в центр, мимо разваливающихся зданий XIX века в венском стиле и огромного собора Святого Юра (Георгия), принадлежащего украинским греко-католикам, мимо бывшего парламента Галиции и по проспекту, украшенному с одной стороны зданием Оперы, а с другой – выразительным памятником поэту Адаму Мицкевичу. Наш отель оказался поблизости от средневекового центра на Театральной улице, которую поляки именовали улицей Рутовского, а немцы – попросту Длинным переулком, Lange Gasse.

Чтобы проследить, как менялись имена, и сориентироваться в истории города, я принялся бродить по нему с тремя картами: современной украинской (2010), старой польской (1930) и совсем древней австрийской (1911).

В первый же вечер мы попытались отыскать дом Леона. Адрес я нашел в свидетельстве о рождении, в его английской версии, выполненной в 1938 году во Львове Болеславом Чуруком. Профессор Чурук, как многие обитатели этого города, прожил непростую жизнь: перед Второй мировой войной он вел в университете славянскую литературу, потом работал переводчиком в Польской республике, во время немецкой оккупации помог сотням львовских евреев получить фальшивые паспорта. За эти добрые дела он был вознагражден тюрьмой, когда вернулась советская власть{14}. Перевод профессора Чурука сообщил мне, что Леон родился в доме 12 по улице Шептицких и его появлению на свет способствовала повитуха Матильда Агид.

Ныне улица Шептицких носит то же (с чуть изменившимся произношением) название, что и в пору польского правления. Совсем рядом – собор Святого Юра. Мы прошли вокруг Рыночной площади, восхищаясь купеческими домами XV века, потом мимо ратуши и иезуитского собора (в советскую эпоху он был закрыт, здесь размещали архив и книгохранилище), далее – невыразительная площадь перед собором Святого Юра, где нацистский губернатор Галиции доктор Отто фон Вехтер вербовал мужчин в дивизию ваффен-СС «Галичина»{15}. Отсюда уже совсем недалеко оставалось до улицы Шептицких, названной в честь семьи, откуда происходил Андрей Шептицкий, достойный архиепископ Украинской греко-католической церкви, который в ноябре 1942 года опубликовал пастырское послание под заголовком «Не убий»{16}. Под номером 12 – двухэтажное здание конца XIX века с пятью большими окнами. На соседнем здании краской из баллона выведена большая звезда Давида.

В городском архиве{17} я вскоре получил копии архитектурных планов и разрешений на застройку и узнал из них, что дом был построен в 1878 году и состоял из шести квартир с четырьмя общими туалетами, а на первом этаже располагался постоялый двор (вероятно, там распоряжался отец Леона Пинхас Бухгольц, хотя городской справочник 1913 года указывает, что ему принадлежал ресторан через два дома оттуда, в доме 18).

Мы вошли в дом. На втором этаже на стук в дверь откликнулся немолодой человек: Евген Тимчишин, представился он. Здесь он, по его словам, родился, при немцах, в 1943 году. Евреи пропали, уточнил он, а квартира пустовала. Его приветливая, хотя и застенчивая супруга пригласила нас войти, с гордостью показала нам свою квартиру, состоявшую из единственной вытянутой в длину комнаты. Мы пили черный чай, рассматривали картины на стенах, обсуждали проблемы современной Украины. За крошечной кухней в глубине квартиры имелся еще и балкончик. Мы с Евгеном вышли туда. Он нацепил старую военную фуражку. Мы улыбались, светило солнце, и собор Святого Юра заслонял горизонт в точности как в мае 1904 года.

Улица Шептицких, 12. Октябрь 2012

Семья Бухгольц (слева направо: Пинхас, Густа, Эмиль, Лаура и Малка; впереди Леон). Лемберг. Около 1913