Читать книгу Последняя из рода Тюдор - Филиппа Грегори - Страница 13

Я продолжаю смотреть в окно, как сиротка, но больше мне ни разу не удается увидеть отца. В Тауэр один за другим приходили люди моего такого недолговечного Совета. Они входили под стражей, но довольно быстро выходили свободными людьми. Ну конечно, королева демонстрирует свое милосердие. Почему нет? Она одержала верх над плохо продуманным бунтом и выиграла за счет всеобщего признания, которое она как еретичка никак не могла заслужить. Она должна только поблагодарить своих врагов, вместо того чтобы карать их, потому что они объединили страну для нее. Она присуждает им огромные штрафы, и каждый из них выплачивает ей по состоянию.

Я грустно думаю, что на самом деле у нее нет иного выбора, кроме как проявлять милосердие. Если она казнит всех, кто преклонил передо мной колено, то у нее просто не останется Тайного совета, потому что все дворяне Англии признали меня своей королевой. Помиловав их и обложив штрафами, королева хорошо пополняет казну, как это до нее делали ее отец и дед. Нет лучшего средства обеспечить себе верность вассалов, чем назначение штрафов и налогов в случае ослушания.

– Вашего отца отпустили, – говорит мне одна из моих фрейлин после утренней молитвы.

– Что? Откуда ты знаешь?

– Он ушел ночью, мне об этом сказала служанка Партриджей.

– Он бежал? – не понимаю я.

– Нет, его отпустили. Но он сам решил уйти тихо, еще до открытия ворот Тауэра. Малышка служанка подумала, что вы обрадуетесь, узнав, что он в безопасности. Она тоже сторонница реформированной церкви, как вы. Она очень гордилась тем, что именно она носит ему эль из пивоварни и его ужины. Она считает великой честью возможность услужить человеку, который рисковал своей жизнью во имя веры.

Я киваю враз отяжелевшей головой. Кивок, кивок, кивок. Затем я отправляюсь в уголок, который я отвела для молитв и чтения Библии. Опустившись на колени, я благодарю Отца небесного за дарованную земному отцу безопасность, за милосердие королевы и за настойчивость моей матери, великой женщины. Должно быть, за помилование мужа она пообещала все, что у нее было. И я очень рада тому, что ей удалось освободить отца. Теперь ему ничего не угрожает, это самое важное.

Я не позволяю себе задуматься, почему отец не захотел повидаться со мной перед уходом или почему меня не отпустили вместе с ним. Мои родители воспитывали меня в послушании, и я точно знаю, что они призовут меня, как только я им понадоблюсь, и тогда мы снова будем вместе, в нашем доме в Брадгейте. Его у нас никто не отнимет, никто не запретит мне вернуться в мою маленькую спальню, в наш удивительный сад, в леса, в библиотеку с сотнями книг. Одному Богу известно, как сильно я хочу вернуться туда.

Лето становится все жарче. В моей комнате холодно и сыро по ночам и невыносимо душно в середине дня. Мне разрешается гулять в саду перед домом Партриджей, и иногда мы с миссис Пратридж гуляем по стенам, выходящим на реку. В сумерки с моря дует свежий ветер, и, когда я ощущаю запах моря, мне становится немного легче, и я воображаю себя чайкой, расправившей крылья.

Сити затихает, и это не может меня не удивлять. Мне казалось, что божий народ не позволит пришествия католической королевы, что они поднимутся против нее. Однако, похоже, что комбинация принцессы Марии, стоящей за ней мощи Испании и ужасной силы Антихриста добилась того, что все мои советчики считали невозможным: возвела на реформистский трон Англии католическую принцессу. И никто тому не воспротивился.

Я провожу первую половину дня за чтением, а вторую – за письмом. Меня не смущает теснота моего жилища, мне нравится маленький садик рядом с ним, с воротами, выходящими на лужайку и белую башню, возвышающуюся над ним. Я могу жить в своем мире, как монахиня в келье. Я работаю над новым переводом Псалтыря и составляю письмо королеве, в котором доказываю свою невиновность. Мне кажется, что я просто должна объяснить ей, что если она отпустила всех моих советников, кроме Джона Дадли с сыновьями, то она может отпустить и меня. Она простила мою мать, права которой и позволили возложить на меня корону, хотя она сама ближе к короне, чем я. Она отпустила леди Дадли, мою свекровь, которая заставляла меня принять эту корону. Теперь ей следует отпустить и меня, это будет логично.

– Герцогиня Дадли была у королевы Марии, – как-то сказала Катерина, в один из нечастых визитов.

Она приносила мне чистое белье и отвары. У меня все еще болит живот, и я по-прежнему страдаю от кровотечений. Мистер Ноззл, устроившийся на ее плече, спрятал маленькое лицо в руках.

– Леди Дадли была у королевы Марии, но та отказала ей в аудиенции.

– Не может быть! – восклицаю я. Соскучившись по сплетням, я веду себя, как девка на рыбачьем причале. К тому же я ощутила неприличную гордость за семью. – Не может быть! Правда? А она знала о том, что королева приняла нашу мать?

– Разумеется. Ну, конечно же, наша мать королевских кровей и была фавориткой нашей королевы. А разве Дадли могут похвастаться королевской кровью? – Она улыбается.

– Нет, конечно, но Джон Дадли имеет герцогский титул.

Катерина качает головой.

– Это ненадолго. Я думаю, что он лишится и состояния, и титула.

– Но почему? Королева простила так много и так многим!

– Он совершил ужасное, – замечает Катерина. – Ты же знаешь, о чем я… – Она замолкает и смотрит на меня, расширив глаза, словно ожидая, что я, такая умная и начитанная, смогу угадать, о чем она недоговаривает. Она поднимает руку к плечу, на котором сидит обезьянка, и предлагает ей палец, за который та сразу хватается.

Я смотрю на нее с непонимающим выражением лица и вижу, как на ее голубые глаза наворачиваются слезы.

– Джейн! Ну ты же знаешь!

– Честное слово, я не понимаю, о чем ты говоришь, и не выпучивай на меня глаза, это мне ничего не говорит.

– Ну он же был предателем! – шепчет она. – Он пытался возвести на трон лжекоролеву. Это грех и преступление против короны, страны и Бога. Все говорят, что он должен умереть. За то, что он предатель. И тут дело не в том, что он кому-то что-то говорил или рассылал письма, как наш отец. Все дело в том, что он делал. Тут преступление было совершено не словом, а делом. Он даже повел вооруженную армию против королевы, а его сыновья провозгласили лжекоролеву силой своего оружия. Их всех казнят. Так должно быть.

Я по-прежнему непонимающе смотрю на нее.

– Казнить? Мальчиков Дадли?

Мне кажется невероятным, что эти пятеро молодых красавцев могут умереть. Не может быть, чтобы их отец, такой хитрый и расчетливый, не сможет договориться о помиловании. Мальчики слишком живые, а их отец слишком умен, чтобы умереть. Никто из них не может умереть.

– И тебя тоже, Джейн, – говорит она медленно, словно что-то объясняет нашей младшей сестре. – Ты же знаешь об этом, правда? Раз уж ты и была той самой лжекоролевой, которую они короновали. Дадли умрут за то, что короновали лжекоролеву, а ты и была той самой королевой, поэтому они говорят, что и тебя тоже надо казнить.

Я смотрю на свою хорошенькую сестру, единственную, посмевшую сказать мне в лицо эту страшную ложь.

– Нет, нет, они не могут меня убить. – Я настолько шокирована, что с трудом произношу эти слова.

– Вот и я о том же! – Она полностью со мной согласна. Мистер Ноззл тоже кивает маленькой головкой. – Я тоже думаю, что они не могут. Ведь не могут же? Вот только, Джейн, они говорят, что так и сделают.

Катерина – дурочка, и я знала об этом всю жизнь, поэтому я даже не стала с ней спорить. Какой смысл использовать цитаты и показывать ей страницы, которые она все равно не сможет прочесть? С тем же успехом я могу поговорить с ее обезьяной или котенком. Я знаю, что моим единственным проступком было послушание отцу и матери, а затем мужу и его матери. Это не измена. Это вообще нельзя считать преступлением. Таков мой долг, назначенный мне Господом: «Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе»[10]. Королева Мария, которая, как и я, училась у Екатерины Парр (хотя, по правде, мы все четверо учились вместе: Катерина, Мария, Елизавета и я склонялись над книгами), знает этот непреложный закон так же хорошо, как и я. Так что «мои дни продлятся» на этой земле, потому что я чтила своих отца и мать. И если меня казнят за то, что я почитала своих родителей, то это будет немыслимо и станет воплощенным отрицанием библейской истины.

Я заканчиваю свое письмо королеве, и, когда нахожу его полностью удовлетворительным с точки зрения риторики, грамматики и чистописания, я отправляю его. Я искренне верю, что она прочтет его, примет к сведению мои доводы и немедленно меня отпустит. Я прямо написала, что не имела ни малейшего представления о том, куда везет меня Мэри Сидни и с какой целью, и что, скорее всего, она и сама не знала конечной цели сего предприятия. У меня не было никакого желания надеть корону, и по-прежнему его нет. Когда меня убедили в правомочности и законности коронации, я сделала все, что от меня требовали, и не понимаю, какие могут быть ко мне претензии. Я должна была подчиниться родителям и в тот момент делала все, что виделось мне правильным, но меня нельзя обвинять в том, что я считала, что дело Божье лучше всего может выполнить именно королева, которая читает Слово Божье, блюдет его законы и не подчиняется Риму. Этого я не стала объяснять королеве, потому что знала, что она не согласится с моими доводами. Правдивое и праведное слово не всегда приятно, даже если и неоспоримо.

Мое письмо вышло длинным: я объясняла новой королеве, что мне советовали, а вернее, велели принять корону от тех, кто был поставлен надо мной и был много старше и влиятельнее.

«Приписываемая мне ошибка на самом деле не была совершена мною», – пишу я, как можно тактичнее, учитывая тот факт, что весь ее нынешний двор и ее советники некогда служили и мне. Без колебаний я виню во всем Джона Дадли, его жену и сына. Я даже упоминаю, что с тех пор, как меня вынудили жить с ними под одной крышей, я была больна и, скорее всего, отравлена.

Дожидаясь ответа королевы, я продолжаю работать над переводом. Я послала за новыми книгами, но сейчас мне с каждой просьбой приходится обращаться за разрешением, и крайне неприятно то, что многие книги мне сейчас недоступны. Дело в том, что Папа Римский назвал их запрещенными, и теперь никому нельзя их мне принести. Запрещенные книги! Они запрещают то, что образованные и просветленные люди написали о Слове Божьем. Вот так Антихрист и прокладывает путь в сердца людские, а политическая тирания находит поддержку у религии. Я не удивляюсь, когда мне все же не удается получить те книги, что мне нужны, и поэтому некоторые цитаты пишу по памяти, делая пометки на полях, чтобы проверить их, как только окажусь в своей библиотеке в Брадгейте.

Я стараюсь не обращать внимания на нарастающий шум, доносящийся со стороны Сити: крики, ликование и колокольный звон. Я точу перо и переворачиваю страницу учебника по греческой грамматике, который я читаю. Теперь среди криков я отчетливо различаю женские и юношеские восклицания радости. Мне не нужно подниматься на стену, чтобы понять, что было причиной этого ликования. Мне не очень хотелось видеть, как моя кузина триумфально входит в город через ворота Тауэра и освобождает своих фаворитов из заключения. Я просто надеюсь, что она не замедлит с моим освобождением.

Мне известно, что сначала обвиняемые должны предстать пред судом, затем будут осуждены и казнены, и лишь потом королева сможет простить меня. Вот только мне бы ужасно хотелось быть избавленной от вида лжесвященников и даже самого воплощения Антихриста, Стивена Гарденера, ярого врага реформ и королевы Екатерины Парр. Ведь он непременно отправится в часовню, чтобы отслужить молебен для предателей и перебежчиков.

Положив на пол подушечку, я встаю на нее коленями и, прислонившись головой к каменной стене, начинаю молиться о своей бессмертной душе, в то время, как этот дурной человек проповедует пастве, берет в руки дароносицу и производит языческие ритуалы там, где я сама недавно молилась. И мне не нужны были фигуры в цветастых робах, мельтешащие перед алтарем, размахивающие кадилом с благовониями и разбрызгивающие святую воду. Вот только никто не разделяет моих взглядов.

Джон Дадли отрекается от своей веры, исповедуется, унижается перед пекарским «телом Христовым» и вином, делая вид, что верит в символизм, и надеясь, что тем самым угодит королеве и заслужит еще пару лет своей ничтожной жизни, обменяв их на истинную благодать Господню. Хлеб из пекарни и вино из погребов, и этот бедолага еретик клянется, что вкушает от тела и крови Христовой. Это не вера, это предрассудки и колдовство. Он потерял свою бессмертную душу в попытках выторговать за нее свою жизнь. Но это не помогло, потому что его и еще двоих, сэра Джона Гейтса, который ему служил, и сэра Томаса Палмера, который был виновен не больше сотни других людей, отвели на Тауэрский холм и обезглавили, как простых преступников.

Я потрясена до глубины души. Я не могу оплакивать Джона Дадли, у меня нет причин по нему горевать. Мой свекор в последние дни обратился в католичество, а значит, предал истинную веру, моего кузена короля и мою, и это предательство гораздо хуже, чем государственная измена, в которой он признался. В конце своей жизни он принял неверное решение, попытавшись обменять свою веру на пару лет жизни, такое же плохое, как и относительно моей судьбы.

– Я, конечно, молода, – говорю я своей сестре, Катерине, которая приехала навестить меня без приглашения. – Но я бы не предала своей веры ради любви к жизни! Но ты можешь сказать, что у него была хорошая, сладкая жизнь и потому он так хотел ее сохранить…

– Нет, я бы не стала этого говорить…

– И вот он решил, что ему стоит пожертвовать своей душой, он совершит достойную сделку, ты можешь сказать…

– Да нет, честное слово, я бы так…

– Он был готов на все. Нет, в уме ему не откажешь, потому что ему пришлось бы жить в цепях, если бы ему оставили жизнь…

Она тщетно пытается меня остановить.

– Да не стала бы я говорить ничего подобного! – не выдерживает Катерина. – Но я могу понять, как отец таких красивых сыновей может не хотеть оставить их без своей поддержки и как он готов поклясться в чем угодно, чтобы сохранить себе жизнь.

– Господь говорит, что ежели кто откажется от него пред другими людьми, то Он откажется от того перед Отцом Небесным, – заявляю я.

– Но когда королева простит тебя, тебе придется помолиться с ней, – напоминает мне Катерина. – Я уже это делаю. Я сижу сразу за ней и просто копирую все, что она делает. Честное слово, Джейн, мне нет никакой разницы. Вверх, вниз, поклон и крестное знамение. Почему это так важно? Ты же не станешь протестовать против мессы? Ты ведь сделаешь все, что они тебе скажут? Поклонишься, когда тебе поднесут просвирку и…

– Это корм для свиней. Не просвирка, как ты это называешь, а корм для свиней, – заявляю я. Катерина же прячет лицо в ладонях и поглядывает на меня сквозь пальцы.

– Джейн! – шепчет она.

– Что?

– Ты договоришься до плахи.

– Я никогда не отрекусь от Господа своего, – торжественно объявляю я.

– Джейн… – повторяет она.

– Что?

– Я не хочу тебя терять.

И тут меня отвлекает шевеление в кармане ее плаща.

– Что у тебя там?

– Котенок Булавка. Я его принесла сюда. Подумала, что он может скрасить твое одиночество.

И она достает из кармана совершенно белого котенка с голубыми глазами. Он открывает крохотный рот, зевает и показывает розовый язычок. У него оказываются острые мелкие зубки и лапы, мягкие спросонья.

– Не нужен мне котенок, – говорю я.

Катерина выглядит разочарованной до неприличия.

– Разве он не утешил бы тебя? Уверена, он не еретик.

– Не говори глупостей!