Читать книгу Первая роза Тюдоров, или Белая принцесса - Филиппа Грегори - Страница 10

Я стала законной супругой английского короля, однако королевских покоев в Вестминстере по-прежнему не занимала.

– Но ведь ты пока что не королева, – равнодушно бросил Генрих, и я посмотрела на него: уголки губ опущены, глаза смотрят враждебно. – Да, пока что не королева! И потом, мы вместе с матерью работаем над государственными документами, так что нам удобнее и проще делить общие покои и занимать соседние комнаты.

– И ты пользуешься тайным проходом, который ведет из твоей спальни в ее спальню?

Он вспыхнул.

– Вряд ли этот проход такой уж тайный.

– Ну, во всяком случае, личный. Мой отец велел сделать его, чтобы иметь возможность приходить к моей матери в спальню без сопровождения, когда ему самому этого захочется. Попросту говоря, чтобы иметь возможность побыть с ней наедине, не оповещая об этом весь двор. Они любили друг друга, и им нравилось встречаться тайком.

Генрих всегда легко краснел, и при моих словах лицо его тут же вспыхнуло.

– Элизабет… что с тобой такое? На что ты намекаешь? Мы с моей матерью часто ужинаем вместе, часто беседуем по вечерам и вместе молимся перед сном. И потом, так нам гораздо удобней: если ей нужно срочно повидаться со мной или же мне – с нею, то мы…

– То вы можете зайти в спальню друг к другу в любое время дня и ночи, – закончила за него я.

Он промолчал, но был явно раздражен моими намеками. Я уже давно научилась замечать – по его поджатым губам и прищуренным глазам, – когда мне удалось вывести его из себя. Мне страшно нравилось доводить его до белого каления, это было одним из немногих удовольствий, принесенных мне замужеством.

– Если я правильно тебя понял, – снова заговорил Генрих, – ты бы хотела перебраться в покои королевы, чтобы я мог входить к тебе в спальню в любое время дня и ночи и никто бы этого не замечал? Неужели тебе стали так приятны знаки моего внимания? Ты вошла во вкус? И теперь хотела бы, чтобы я делил с тобой ложе? Ты действительно хочешь видеть меня в своей постели? Ты действительно хочешь, чтобы я тайно приходил к тебе для любовных утех? Для занятий любовью, которая направлена не на продление нашего рода, а всего лишь на утоление похоти? Наверное, именно этим занимались твои родители во время своих тайных греховных свиданий?

Я опустила глаза и сердито ответила:

– Нет. Просто, на мой взгляд, достаточно странно, что я до сих пор не занимаю покоев королевы.

– Разве тебе неуютно в тех покоях, которые ты занимаешь сейчас? Может, тебе мебель в них не нравится? Или они слишком малы?

– Нет.

– Может, тебе хотелось бы украсить стены гобеленами более высокого качества? Или тебя не устраивают твои музыканты? Или слуги? Возможно, в твоем состоянии тебе хочется каких-либо лакомств, и мне следует приказать, чтобы из кухни в твои покои приносили побольше всяких вкусных закусок и сладостей?

– Дело совсем не в этом…

– Ну так скажи, в чем дело. Не умираешь ли ты от голода? Не чувствуешь ли себя одинокой? Не мерзнешь ли?

– У меня вполне приличные покои, – обронила я сквозь зубы.

– В таком случае, прошу тебя, уж позволь моей матери остаться там, где она сейчас находится; ей королевские покои необходимы для постоянного общения со мной, ибо она является моим главным советчиком. А сама поживи пока в тех комнатах, которые она предоставила тебе. Я же стану навещать тебя каждый вечер, пока не отправлюсь в поездку по стране.

– Ты собираешься в поездку по стране? – Я впервые слышала об этом.

Он кивнул и быстро сказал:

– Но ты со мной не поедешь. Тебе нельзя путешествовать. Моя мать считает, что тебе лучше остаться в Лондоне. А мы с ней отправимся на север. Она говорит, что я должен показаться своим подданным, причем как можно большему их количеству, и посетить как можно больше разных городов, стараясь всеми силами расширять круг преданных мне людей. Я должен поддержать тех, кто давно уже перешел на нашу сторону, и подружиться с нашими бывшими врагами. Тюдоры должны навсегда оставить свой след в истории этой страны.

– Ну, раз так, то я твоей матери определенно ни к чему, – презрительно бросила я. – Во всяком случае, если вы хотите, чтобы эта поездка по стране способствовала укреплению Тюдоров. Зачем у вас под ногами будет путаться какая-то принцесса Йоркская? А что, если люди предпочтут эту принцессу Йоркскую Тюдорам? Что, если они на королеву-мать и смотреть не захотят, а принцессу Йоркскую станут приветствовать радостными криками?

Этого он не выдержал и вскочил.

– Моя мать, не сомневаюсь, думала лишь о твоем здоровье, а также о здоровье нашего будущего ребенка – как, впрочем, и я сам! – резким тоном заявил он. – И, разумеется, подданные моего королевства должны быть верны мне и Дому Тюдоров. Дитя, которое ты носишь, – наследник Тюдоров, и эту поездку мы предпринимаем ради тебя и нашего ребенка. И моя мать трудится ради тебя и своего будущего внука. И мне бы очень хотелось, чтобы ты сумела найти в себе достаточно такта и проявить благодарность! Ты вечно твердишь, что ты – настоящая принцесса. Я только и слышу: я – принцесса по рождению. Так вот я бы хотел, чтобы ты действительно это доказала. Я бы хотел, чтоб ты хотя бы попыталась вести себя как королева!

Я опустила глаза.

– Пожалуйста, передай своей матери, что я очень ей благодарна, – сказала я. – Что я всегда, всегда буду ей благодарна.

* * *

Моя мать вошла ко мне с побледневшим лицом, держа в руке письмо.

– Что случилось? Судя по твоему виду, ничего хорошего.

– Я получила от короля Генриха некое предложение. Он считает, что мне следует снова выйти замуж.

Я взяла у нее из рук письмо.

– Тебе? – переспросила я. – Тебе снова замуж? Что он хочет этим сказать?

Я начала быстро просматривать письмо, потом остановилась и посмотрела на мать. Она стала еще бледней, у нее даже губы побелели. Она только кивала в ответ на мои вопросы, словно утратила всякую способность изъясняться словами.

– Замуж за кого? Прекрати, мама! Ты меня пугаешь. Господи, что еще ему пришло в голову! Кого он имеет в виду?

– Якова Шотландского[28]. – И мать то ли негромко охнула, то ли усмехнулась. – Ты не заметила? Он там упомянут, в самом начале письма, после приветствий и комплиментов по поводу моей моложавости и хорошего здоровья. Генрих считает, что я должна выйти замуж за короля Шотландии, уехать отсюда в далекий Эдинбург и назад больше не возвращаться.

Я снова принялась читать письмо. В самых вежливых, даже изысканных выражениях Генрих объяснял моей матери, что она очень его обяжет, если согласится встретиться с шотландским послом и принять предложение о браке, переданное королем Шотландии; заодно неплохо было бы и согласовать дату свадьбы, которую король Яков предлагает сыграть этим летом.

Я посмотрела на мать.

– Да он с ума сошел! Он не имеет права тебе приказывать! Тем более приказывать тебе выйти замуж! Да сам он никогда бы на такое не осмелился. Это все наверняка происки его матери. Не можешь же ты отсюда уехать, да, мама?

Она прижала пальцы к губам, чтобы скрыть, как сильно они дрожат.

– Не могу, но, мне кажется, меня вынудят это сделать. Попросту заставят.

– Но, мама, ведь жить здесь без тебя я не смогу!

– А если он прикажет?

– Я не смогу жить без тебя!

– И мне невыносимо тяжело было бы тебя покинуть. Но если король прикажет, у нас не будет выбора.

– Ты не можешь снова выйти замуж! – Меня приводила в ужас даже сама мысль об этом. – Тебе нечего и думать о повторном замужестве!

Она прикрыла глаза рукой.

– Честно говоря, я даже вообразить себе такое не могу. Твой отец… – Голос у нее сорвался. – Элизабет, ты – моя самая любимая дочь, но я сама просила тебя улыбаться, когда ты выходила замуж без любви; я сама твердила своей младшей сестре Кэтрин, что уж ей-то, сестре королевы, более других должно быть понятно, что нам, женщинам, приходится выходить замуж за кого прикажут; я сама согласилась на помолвку Сесили с тем, кого ей в мужья выбрали Генрих и его мать. Я не имею права требовать, чтобы меня, единственную из всех, пощадили. Генрих выиграл битву. Теперь он правит Англией. Если он прикажет мне выйти замуж – хотя бы и за короля Шотландии, – мне придется выйти замуж и отправиться в Шотландию.

– Я уверена, что это происки его матери! – повторила я. – Это наверняка она! Это она, а вовсе не он, хочет убрать тебя со своего пути!

– Да, наверное, – медленно промолвила моя мать. – По всей видимости, это так. Только тут Маргарет просчиталась. Она уже не впервые делает ошибку в том, что касается меня.

– И в чем же она просчиталась?

– А в том, что они хотят, чтобы я, находясь в Эдинбурге, обеспечивала верность шотландского короля новому союзу с Англией. Они хотят, чтобы я помогала Якову поддерживать дружбу с Генрихом. Они думают, что если королевой Шотландии стану я, то Яков никогда не посмеет вторгнуться на территорию моего зятя.

– Но они… – прошептала я.

– Да, они ошибаются, – с мстительным видом подтвердила моя мать. – Ох, как ошибаются! С того дня, как я стану королевой Шотландии, я получу право командовать армией и смогу дать моему новому мужу немало ценных советов, я перестану служить Генриху Тюдору. И уж точно не стану убеждать моего нового супруга поддерживать с ним мирный договор. А если я почувствую себя достаточно сильной и сумею должным образом воздействовать на нужных мне союзников, я первой выступлю против Генриха, я сама направлю на юг ту армию, что всюду сеет страх!

– Ты способна вторгнуться в Англию с армией скоттов? – прошептала я. Вторжение скоттов всегда было ужасом для англичан – точно армия варваров, явившаяся из холодных северных земель, грабящая или уничтожающая все на своем пути. – Неужели ты выступишь против Генриха? Неужели ты хочешь посадить на английский трон нового короля? Неужели у тебя есть… кто-то из Дома Йорков?

Она даже не кивнула – лишь еще шире распахнула свои серые глаза.

– Но как же я? – растерянно пролепетала я. – Как же я и мой ребенок?

* * *

Мы решили, что я попытаюсь поговорить с Генрихом. В последнее время, собираясь в поездку по стране, он каждый вечер приходил ко мне и даже спать стал в моей постели. По всей вероятности, это должно было подчеркнуть наши «чудесные» супружеские отношения и доказать, что наш ребенок был зачат именно в медовый месяц. Ко мне Генрих, естественно, не прикасался, поскольку это могло повредить младенцу, растущему у меня в животе; обычно он съедал легкий ужин, сидя у камина, и ложился рядом со мной в постель. Спал он почти всегда беспокойно, его мучили сны. Часто он вставал среди ночи и часами молился, стоя на коленях, и мне казалось, что его мучает совесть, мучает понимание того, что он вопреки законам Божьим пошел войной на законного короля Англии и разбил мое сердце. В ночной темноте его совесть явно говорила громче, чем честолюбие его матери.

В иные ночи он приходил поздно, засидевшись с матерью над документами, а порой приходил и немного пьяный после веселой попойки с друзьями. Впрочем, друзей у него было немного – только те, что были с ним в ссылке; только на них он действительно мог положиться, ибо они всегда были рядом и поддерживали его, когда он был всего лишь одним из претендентов и отчаянно стремился к трону. По-настоящему кроме матери Генрих любил только троих: своего дядю Джаспера и своих новых родственников, лорда Томаса Стэнли и сэра Уильяма Стэнли. Они, по сути дела, и были его единственными советчиками.

Тем вечером он пришел рано и был задумчив; с собой он принес целую пачку бумаг – все это были просьбы от тех, кто его поддерживал и теперь хочет получить свою долю богатств Англии; мне они напоминали босоногих ссыльных, которые выстроились в очередь за башмаками только что умершего.

– Муж мой, я бы хотела поговорить с тобой. – Я сидела у камина в ночной сорочке и красном капоте; мои волосы были распущены по плечам и тщательно расчесаны. Для Генриха я велела принести немного подогретого эля и маленькие мясные пирожки.

– Разговор будет о твоей матери? – тут же догадался он, моментально оценив мои приготовления, и хмуро посмотрел на меня. – Иначе ты вряд ли стала бы стараться доставить мне удовольствие. И, наверное, не стала бы прилагать столько усилий, чтобы выглядеть неотразимой. А знаешь, ты гораздо красивее всех женщин, каких мне довелось видеть в жизни. Особенно в красном и с распущенными волосами. Впрочем, как только ты надеваешь красное, я сразу понимаю: ты надеешься поймать меня в ловушку.

– Да, разговор действительно пойдет о моей матери, – сказала я, ничуть не смутившись. – Я не хочу, чтобы ты отсылал ее от меня. Я не хочу, чтобы она уезжала в Шотландию. Я не хочу, чтобы она снова выходила замуж. Она очень любила моего отца. Ты никогда их вместе не видел, но, уверяю тебя, это был брак, основанный на истинной любви, на любви глубокой и настоящей. И я не хочу, чтобы она снова выходила замуж и делила постель с другим мужчиной – к тому же на четырнадцать лет ее моложе, к тому же с нашим давним врагом… это… это… – Голос у меня сорвался. – Нет, правда, это просто ужасно! Как ты мог просить ее сделать это!

Генрих опустился в кресло у огня; некоторое время он молча смотрел на горевшие поленья и раскаленные угли, потом тихо сказал:

– Я понимаю, почему ты не хочешь, чтобы она уезжала. И мне очень жаль, что приходится прибегать к таким мерам. Но половина населения страны по-прежнему поддерживает Дом Йорков. Для них ничего не изменилось. Иногда мне кажется, что их отношение ко мне никогда и не изменится. Поражение в той битве ничуть не сказалось на их настроениях, они лишь стали более ожесточенными и опасными. Эти люди искренне поддерживали Ричарда и не пожелали ради меня менять свои пристрастия. Многие из них по-прежнему спят и видят, что твои братья живы; они шепотом распространяют слухи о некоем принце, живущем за морем. А меня они считают чужаком, оккупантом, явившимся из-за моря. Знаешь, как меня называют на улицах Йорка? Мои шпионы мне сообщили. Меня там называют Генрих Завоеватель, словно я Вильгельм Нормандский, вновь объявившийся иноземный бастард[29]. Или очередной бастард, прибывший из чужой страны. Очередной претендент на трон. И они по-настоящему меня ненавидят.

Я шевельнулась, собираясь уже произнести некую ободряющую ложь, но Генрих остановил меня и протянул ко мне руку. Я вложила в его ладонь свои холодные пальцы, и он, притянув меня к себе, сказал:

– Если кто-либо, кто угодно, вдруг предъявит свои права на трон, зная, что происхождение его связано с Домом Йорков, то под его знамена соберутся тысячи, десятки тысяч людей. Подумай об этом. Ты могла бы поставить под знамя Белой розы хоть обыкновенного пса, и люди стали бы сражаться за этого пса-йоркиста до последнего. А я при этом не сумел бы выиграть ни пяди этой земли. Пес или принц выступил бы под знаменем Йорков, но мне пришлось бы начинать все снова и снова стремиться завершить победой начатую войну. И меня снова стали бы считать оккупантом и узурпатором. И мне вновь пришлось бы пережить то, что я пережил перед битвой при Босуорте, – бесконечные бессонные ночи, бесконечные думы об одном и том же. Вот только на этот раз у меня бы уже не было ни французской армии, ни поддержки Бретани, ни денег, полученных от разных иностранцев, на которые я смог бы нанять хорошо обученную армию. И еще: на этот раз я был бы лишен того глупого оптимизма, который под стать юнцу, впервые ввязавшемуся в схватку. На этот раз я зависел бы только от себя самого. На этот раз меня поддерживали бы только те, кто готов ко мне присоединиться лишь после того, как я выиграю сражение.

Он прочел по моему лицу, что я разделяю его мнение о подобных «союзниках», и кивнул:

– Да, ты права: это временщики. Люди, которые всегда мгновенно оказываются на стороне победителя. Неужели я, по-твоему, не отдаю себе отчета в том, что те же люди были бы самыми большими друзьями Ричарда, если бы при Босуорте победил не я, а он? Неужели ты думаешь, что я не понимаю, что они, как стадо, пойдут за любым, кто станет победителем? Что все они клялись мне в дружбе и преданности только из-за того, что я в тот раз победил? Ведь ты прекрасно понимаешь, что по-настоящему я могу рассчитывать только на тех, очень и очень немногих, кто был со мной в Бретани, а не на тех, весьма и весьма многочисленных, кто сейчас меня окружает здесь, в Лондоне? Или ты думаешь, будто я не знаю, что любой новый претендент, если ему удастся нанести мне поражение, станет действовать в точности так же, как сейчас действую я – станет изменять законы, перераспределять богатства, попытается сохранить верных друзей и окружить себя новыми сторонниками?

– Какой новый претендент? – прошептала я, вытаскивая из груды его тревог одно-единственное слово, и сразу же замерла от страха: неужели он уже слышал, что где-то в Европе прячется некий мальчик, который, возможно, даже состоит с моей матерью в переписке? – Что ты хочешь этим сказать? Кого ты имеешь в виду?

– Да кого угодно! – резко ответил он. – Сам Иисус Христос не знает, кто и где может прятаться! Я постоянно слышу о каком-то мальчике из рода Йорков, мне то и дело о нем нашептывают, но никто не может сказать толком, ни где он находится, ни какие права он предъявляет. Бог знает, что сделал бы любой человек на моем месте, если б услышал хоть половину тех историй, которые мне приходится выслушивать ежедневно. Джон де ла Поль, твой кузен, готов принести мне присягу верности, но его мать – родная сестра твоего покойного отца, а Ричард называл его своим наследником. Разве могу я полностью ему доверять? Франсис Ловелл – ближайший друг Ричарда – прячется где-то в святом убежище, но никто толком не знает, ни чего он хочет, ни кто помогает ему осуществить свои планы. Боже мой, да у меня порой возникают сомнения даже в надежности твоего дяди, Эдварда Вудвилла, а ведь он входил в число моих ближайших друзей со времен нашей жизни в Бретани! Я вот все откладываю освобождение твоего сводного брата Томаса Грея, потому что боюсь: вдруг он явится в Англию не как мой верный подданный, а как член кружка моих ярых противников – кто бы они ни были и кого бы они ни ждали. Затем есть еще малолетний Эдвард, граф Уорик, живущий в семье твоей матери и чем-то там занимающийся с преподавателями. Что именно он изучает? Уж не предательство ли он готовит? Кто его преподаватели? Получается, что я со всех сторон окружен членами твоей семьи, но никому из них не доверяю.

– Эдвард – еще совсем ребенок, – быстро сказала я, слегка задыхаясь от радости, что у моего мужа, по крайней мере, нет никаких сведений о принце Йоркском, никаких сведений о его местонахождении, никаких разоблачающих подробностей, касающихся его взглядов, образования и предъявляемых им прав. – И он совершенно тебе предан. Как, впрочем, и моя мать. Мы же принесли тебе клятву верности. Тедди никогда не бросит вызов своему королю. Мы тебе это обещали, мы его тебе доверили. И он горд тем, что сам принес тебе присягу. Уж ему-то – причем даже больше, чем всем нам, вместе взятым! – ты можешь полностью доверять.

– Надеюсь, что так, – сказал Генрих. – Очень надеюсь. – И мне показалось, что он совершенно опустошен борьбой с собственными страхами. – Но даже если это и так… мне все равно приходится делать все, чтобы как-то удержать эту страну в состоянии мира, а я ведь еще должен обеспечивать и сохранность ее границ. Тогда как я пытаюсь совершить великое деяние, Элизабет. Я пытаюсь повторить опыт твоего отца и создать новую королевскую династию! Я хочу, чтобы Тюдоры навсегда оставили свой отпечаток в истории Англии. А еще я хочу наконец вернуть мир в нашу страну. Твой отец не раз пытался установить прочный мир с Шотландией, но ему это не удалось. Сейчас я тоже предпринимаю подобные попытки. Если бы твоя мать согласилась поехать в Шотландию и ради всех нас сумела привести шотландцев к союзу с нами, она бы оказала огромную услугу и тебе, и мне, и своему будущему внуку, который был бы перед нею в вечном долгу за то, что без опаски унаследовал английский трон. Подумай об этом! Представь себе, что можно было бы подарить нашему сыну королевство, в котором повсюду, даже на границах, царит мир! И все это легко могла бы сделать твоя мать.

– Нет, моя мать должна быть рядом со мной! – Я почти выкрикнула эту слезную, какую-то детскую мольбу. – Ведь тебе не пришло бы в голову отослать в чужую страну свою собственную мать? Твоя мать должна быть всегда с тобой! Ты держишь ее при себе как первого своего советника!

– Да, и она верой и правдой служит нашему Дому, – кивнул Генрих. – И я прошу твою мать тоже ему послужить. К тому же твоя мать все еще очень хороша собой и отлично знает, что значит быть настоящей королевой. Если бы она стала королевой Шотландии, мы наконец избавились бы от этой постоянной опасности, грозящей нам с севера.

Он умолк и, обняв меня за несколько пополневшую талию, заглянул мне в лицо.

– Ах, Элизабет, я все для тебя готов сделать! – сказал он с нежностью, заметив, как я расстроена. – Не тревожься, только не тревожься, пока ты носишь нашего сына! Пожалуйста, не плачь. Это плохо для тебя и плохо для ребенка. Пожалуйста… не плачь.

– Откуда нам знать, что это будет сын? – раздраженно воскликнула я. – Ты все время говоришь так, словно это уже решено, хотя никакие слова тут ничего не решают.

Он улыбнулся.

– Разумеется, у нас будет сын! Разве может такая красавица, как ты, родить мне не очаровательного сына-первенца, а девочку?

– Но моя мать непременно должна быть со мной! – Я сказала это так, словно ставила некое условие. И посмотрела ему прямо в глаза. Как ни странно, я уловила в них проблеск такого чувства, которого никак от него не ожидала. Его ореховые глаза тепло светились, с губ, казалось, готовы сорваться самые нежные слова. Он выглядел как влюбленный мужчина.

– Но твоя мать нужна мне в Шотландии, – возразил он, хотя и очень мягко.

– Я не смогу родить, если ее здесь не будет. Она должна все время быть со мной. А что, если во время родов случится что-то непредвиденное?

Это был, так сказать, мой козырной туз.

И я почувствовала, что Генрих колеблется.

– Ну хорошо, а если она останется с тобой до рождения нашего мальчика? – осторожно предложил он.

Я с надутым видом кивнула, но тут же поставила новое условие:

– Она должна быть со мной в родильных покоях до крещения ребенка! Я буду спокойна и счастлива, только если она будет рядом.

Он поцеловал меня в голову и сказал:

– Раз так, я тебе это обещаю. Даю тебе слово. Ты, точно настоящая чаровница, сумела склонить меня на свою сторону. Хорошо, твоя мать сможет отправиться в Шотландию и после рождения нашего ребенка.