Читать книгу Первая роза Тюдоров, или Белая принцесса - Филиппа Грегори - Страница 15

Розовое солнце тонуло в шафрановых облаках, опускаясь все ниже, и в конце концов исчезло за подоконником моего окна. Стоял сентябрь, уже близился вечер, когда я, пробудившись от дневного сна, лежала и наслаждалась теплыми лучами уходящего солнца. Это был мой последний солнечный денек: уже этим вечером мне предстояло красиво одеться к обеду, принять поздравления и подарки от придворных и отправиться в родильные покои, где я должна была ждать появления на свет моего первенца. В родильных покоях всегда царит полумрак, поскольку окна и ставни полагается держать закрытыми, и до рождения ребенка от меня будет затенен даже слабый свет свечей.

Если бы королева-мать могла прилюдно признаться, когда именно был зачат этот ребенок – а это случилось по крайней мере за месяц до нашей свадьбы! – она бы с удовольствием заперла меня в родильных покоях еще недели четыре назад. Она уже занесла в Королевскую Книгу указ о том, что королева должна находиться в родильных покоях полные шесть недель до предполагаемого дня родов. После торжественного прощального обеда придворные должны сопроводить ее к дверям этих покоев, и она не должна больше выходить оттуда (согласно Господней воле, как утверждает моя благочестивая свекровь) в течение полных шести недель до родов и полных шести недель после того, как произведет на свет здорового младенца; затем ребеночка должны вынести оттуда и окрестить, и только тогда королева имеет право, пройдя в церкви очистительный обряд, покинуть родильные покои и вновь занять свое место при дворе. Целых три месяца пребывать в тишине и темноте! Я читала этот указ, написанный элегантным почерком леди Маргарет, ее любимыми черными чернилами, и поражалась ее суждениям относительно того, какие именно гобелены должны украшать покои роженицы и какой полог следует повесить у нее над кроватью. Странно, думала я, что ей все-таки удалось родить сына, ибо, на мой взгляд, только бесплодная женщина способна была сочинить столь жестокий указ.

Впрочем, наша королева-мать родила только одного сына, своего драгоценного Генриха, и после этого стала бесплодной. Наверное, если бы ее каждый год заставляли по три месяца торчать в родильных покоях вдали от родных, вдали от светской жизни, то ее идеи насчет содержания рожениц не отличались бы подобной жестокостью. Скорее, она придумала эти правила не для того, что обеспечить мне перед родами личную неприкосновенность и отдых, а для того, чтобы убрать меня с дороги и занять мое место при дворе на целых три долгих месяца, а потом делать так каждый раз, как только ее сын меня обрюхатит. Только и всего.

Но на сей раз ее приказ чудесным образом сыграл с нею злую шутку, ибо мы, все трое, уже объявили публично и весьма, надо сказать, громогласно, что этот ребенок зачат в медовый месяц и явился благословенным и быстрым результатом сыгранной в январе свадьбы, а стало быть, он должен родиться в середине октября. И вот, согласно установленным моей свекровью правилам, мне вовсе не требовалось отправляться в родильные покои вплоть до сегодняшнего дня, то есть до первой недели сентября. Если бы она поместила меня в эту темную комнату на восьмом месяце беременности, как и полагается, я бы весь август просидела взаперти, а так я была совершенно свободна – с огромным животом, но восхитительно свободна, – и только посмеивалась про себя, замечая, сколь неприятно леди Маргарет терпеть этот обман.

Теперь, по моим подсчетам, мне до родов оставалась примерно неделя. В моих мрачных покоях я была полностью отгорожена от внешнего мира и не должна была видеть ни одного мужчины, кроме священника, да и того только через затененный экран. Затем еще нужно было выдержать шесть долгих недель такой же изоляции после родов. Я прекрасно понимала, что все время моего отсутствия миледи будет наслаждаться, командуя двором, получая поздравления по поводу рождения внука, осуществляя обряд крещения и заказывая пир, тогда как мне придется сидеть взаперти, и ни один мужчина – даже мой муж, ее сын, – не будет иметь возможности меня навестить.

Для прощального обеда моя горничная принесла мне из гардеробной зеленое платье, но я только рукой махнула и тут же отослала ее прочь – я страшно устала от зеленых цветов Тюдоров. Вдруг дверь с шумом распахнулась, и в комнату вбежала Мэгги. Она рухнула передо мной на колени, крича: «Элизабет! То есть ваша милость! Элизабет! Ох, Лиз, спаси Тедди!»

Я так резво вскочила с постели, что ребенок у меня в животе тоже встревожился и подпрыгнул, и я едва успела ухватиться за портьеру, чтобы не упасть, потому что комната вдруг поплыла у меня перед глазами.

– Что такое с Тедди?

– Его забирают! Его увозят прочь!

– Осторожней! – предупредила ее моя сестра Сесили и поспешила ко мне, чтобы меня поддержать. Но я, не обращая на нее внимания, смотрела только на Мэгги.

– Куда его увозят?

– В Тауэр! – выкрикнула Мэгги. – Его отправляют в Тауэр! Ох, Лиз, идем скорее! Останови их! Пожалуйста!

– Немедленно ступай к королю, – через плечо бросила я Сесили, а сама направилась к двери. – Передай Генриху мой привет и спроси, не могу ли я незамедлительно с ним повидаться. – Крепко взяв Мэгги за плечо, я велела ей: – Успокойся! Сейчас мы с тобой пойдем туда, все выясним и остановим их.

А потом я прямо босиком бросилась бежать по длинным каменным коридорам, чувствуя, как сухие травы, расстеленные на полу, цепляются за подол моего длинного капота. Моя кузина, обогнав меня, взлетела по каменной винтовой лестнице на верхний, «детский», этаж, где находились спальни Мэгги, Эдварда и моих маленьких сестер Кэтрин и Бриджет, а также комнаты их наставников, воспитателей и прислуги. Но вскоре я увидела, как Мэгги, пятясь, спускается с лестницы, а следом за нею тяжело грохочут сапогами полдюжины гвардейцев.

– Вы не можете его забрать! – кричала Мэгги. – Здесь королева! Она вам не позволит! Вы не можете его забрать!

Затем гвардейцы появились из-за поворота лестницы, и я увидела сперва сапоги идущего впереди, затем его алые узкие рейтузы, а затем и его самого в ярко-алой тунике, отделанной жестким золоченым кружевом, которое как бы делило ее на четыре части; такова была военная форма йоменов из личной гвардии Генриха, иначе говоря, из только что созданной им своей персональной армии. Следом за первым гвардейцем спустился еще один, потом еще, и я поняла, что Мэгги ничуть не преувеличивала: они действительно прислали целый отряд из десяти человек, чтобы забрать одного бледного и трясущегося одиннадцатилетнего мальчика! Эдвард был так напуган, что последний из гвардейцев подхватил его под мышки, чтобы он не свалился с лестницы; ноги у мальчика заплетались, однако он все же пытался сопротивляться и вовсю лягался. Гвардейцы наконец подтащили его к тому месту у подножия лестницы, где стояла я, Эдвард больше всего был похож на большую куклу с каштановыми растрепанными кудрями и широко раскрытыми перепуганными глазами.