Читать книгу Ты, я и другие - Финнуала Кирни - Страница 7

– Не будь к себе так сурова, – говорит она.

Я рассказываю о работе. Об ощущении, что я недостаточно хороша в своем деле, что, возможно, никогда не добьюсь успеха.

Каролина интересуется:

– А если ты достигнешь всего, к чему стремилась, то все равно будешь подвергать свои успехи сомнению?

Я моментально прихожу в ужас:

– Подвергать сомнению?

Громко выдыхаю. Это именно так выглядит? Обдумываю ее вопрос и вжимаю голову в плечи.

Она подается вперед:

– Вот слушаю я тебя… Уж слишком ты по отношению к себе сурова. Если бы кто-нибудь другой так с тобой обходился, ты подала бы судебный иск за издевательство.

Я поглядываю на экземпляр своего скомканного жизнеописания. Что не так, спрашивается? Тянет громко завизжать и во всем обвинить Адама, но я не могу. Подозреваю, что без моего собственного участия в том, что сегодня я сижу здесь, не обошлось.

– Он уже поступал так. – Я начинаю плакать. – Давно. И я его простила.

Каролина участливо спрашивает:

– Что тогда случилось?

– Клиентка… – Я тереблю ниточку на своей блузке. – Женщина, с которой он вел дела. Я так и не узнала, кто именно. Мег тогда было всего девять. Я и не желала знать, просто хотела, чтобы все кончилось. Мы оба старались восстановить наши отношения. – Ниточка обрывается, но я все еще тереблю рукав. – Хотя… на самом-то деле я одна из кожи вон лезла, а он делал вид и подыгрывал. Да пошел он в задницу! Давай обо мне.

– Ладно. Тогда домашнее задание. Попробуй снова наполнить жизнь радостными мыслями. Можно декламировать позитивные заявления, наподобие мантры…

Я обозначаю улыбку. Без проблем.

– Постарайся, чтобы это было спонтанно. Представь, что делаешь нечто незапланированное.

Я ничего не делаю с ходу, у меня бзик на планах, списках и расписаниях.

– Не уверена, – осторожно говорю я.

– Ты чего-то боишься?

Всего. Я боюсь всего.

Я подъезжаю к дому и вижу на дорожке знакомый автомобиль. Карен сидит на пороге с большим букетом яично-желтых гербер, моих любимых цветов, и бутылкой с яркой этикеткой. Ее лицо обращено к утреннему солнцу.

Мы обнимаемся.

– Десять утра, почему ты не на работе?

– Я сама себе хозяйка. Могу потратить несколько часов на подругу? – Она взмахивает бутылкой.

Я открываю дверь и улыбаюсь:

– Десять утра.

– И что? Здесь совсем чуть-чуть, и еще я принесла апельсиновый сок – если тебе приспичит испортить вкус.

Она смешно морщит нос и надувает губы: конечно, ничего страшнее и вообразить нельзя. Я тянусь и снова ее обнимаю, шепчу на ухо «спасибо!». Как я рада, что у меня есть Карен! Карен и ее невероятная интуиция – знать, когда мне без нее не обойтись. И словно в подтверждение этого, когда мы заходим на кухню, она вытаскивает из своей стильной сумки маленький пакетик со свежими рогаликами с лососем и сливочным сыром.

– Хоть поешь нормально, – говорит она и разливает шампанское. Угу, в десять утра, самое время. Однако мы жуем, пьем и болтаем. По крайней мере, Карен жует, а я пью и болтаю. Временами она просто качает головой. Я рассказываю ей про утренний сеанс с доктором Гетенберг.

Она хмурит брови.

– И чего ты боишься?

Я колеблюсь всего секунду, а потом из глаз начинают литься слезы.

– Всего. Всегда.

Она отодвигает пустой бокал и берет меня за руку:

– Рассказывай.

– Остаться одной… принять его назад… что что-нибудь случится с Мег… что появится другой… и у меня с ним ничего не выйдет.

Карен фыркает и идет к раковине. Набирает чайник, включает его.

– Если уж дойдет до этого… Поверь моему опыту: один член мало чем отличается от другого.

Я пожимаю плечами. Она смеется.

Загибая пальцы, я продолжаю перечислять свои страхи:

– Дьявола, ведьм, пришельцев…

– Да не сочиняй.

– Правда, Карен. Так и есть.

Она усмехается:

– Офигеть.

– Однажды потерять… – Я напрягаюсь.

– Что потерять?

– Себя… контроль над собой… Если люди увидят, какая я злая, они запрут меня на замок и выбросят ключ.

– Я куплю тебе боксерскую грушу. Еще?

– Я беспокоюсь за Мег, как на ней скажется вся эта история. Она обожает отца.

– Не бойся. Она молодая и сильная, в ней слишком много от тебя, чтобы это ее сокрушило.

– Не сокрушит, но, возможно, повлияет на то, как она будет воспринимать мужчин.

– Глупости!

– …заболеть раком. Вдруг выяснится, что пептиды, которые в косметике, – канцерогенные? Что, если я слишком много пью? Что, если сработала отцовская наследственность?

– Что, если ты просто принимаешь все слишком близко к сердцу?

Я ее не слушаю.

– Еще боюсь темноты, летать на самолетах… У меня точно завелся внутренний диверсант.

Карен тихо стоит рядом с плюющимся чайником и о чем-то сосредоточенно думает. Я встаю, отвожу подругу к стулу и завариваю две чашки «Ахмада».

Ее руки плотно обхватывают чашку.

– На прошлой неделе мы с ним виделись.

Я замираю.

– Он задолжал мне деньги, и я зашла за чеком. Он хреново выглядит.

– Надо полагать, если трахаешь официантку. Хреново выглядит? Поделом. – Присаживаюсь на стул напротив.

– Он говорит, она не официантка, а совладелица ресторана.

– Да хоть единоличная хозяйка! Да хоть владелица целой сети! Она тварь, сука, укравшая у меня мужа!

Карен смеется.

– Обо мне спрашивал?

Не знаю, почему я интересуюсь. Интересуюсь, и все.

– Само собой. Выяснял, готова ли я защищать его перед тобой. Я посоветовала ему пойти подрочить. Мерзкий ублюдок… И хорош о нем! – Карен внезапно стучит ладонью по буфету. Я вздрагиваю. – Давай я приеду в следующие выходные? Переночую, закажем еды, может, сходим в бар. Не уверена, что ты созрела, но вдруг ты кого-нибудь подцепишь, ну, так… просто пообжиматься…

Издаю громкий стон и прячу голову в руки.

– Я сказала – просто быстренько пообжиматься. Для здоровья. Никто не предлагает тебе свадьбу и флердоранж.

– Знаешь что? Надоело. Давай поговорим о твоей личной жизни.

– Ну-у, – тянет Карен. – Ничего нового. Разве что я приняла решение.

Вопросительно смотрю на нее.

– Я решила, что мне нужен мужчина постарше. Состоятельный, немолодой, зрелый, любящий.

Я улыбаюсь:

– Отлично! То есть сорока с чем-то.

Карен показывает мне язык, игнорируя намек, что ей в этом году исполняется сорок.

– Как бы то ни было, теперь мы отправимся на съем вместе.

– Без меня. Ничего противнее я представить не могу.

– Никогда не говори «никогда».

– Я рискну.

– Рискнешь? – Она подливает мне в стакан, не замечая свой собственный. – Бет, к черту страхи! Бойся, но делай! Никогда – это слишком долго. Уж я-то знаю. Тебе нужна интрижка. И побыстрее. – Она добавляет последние два слова, словно вся моя жизнь зависит теперь от того, начну ли я поскорее целоваться с чужим мужчиной.

Меня передергивает. Мы встречаемся взглядом и начинаем хохотать.

А потом она смотрит на часы и спохватывается.

– Прости, мне пора.

Мы обнимаемся. Я надеюсь оставить за собой последнее слово:

– Одолжить тебе мой вибратор?

Она натягивает в прихожей пальто.

– Не наступи на мои грабли. Пожалуйста, не наступи.

И когда мне кажется, что Карен уже выходит, она притормаживает, щурится и вопросительно тычет пальцем в стену.

– А, да, – говорю я. – Так, красоту навожу… Нравится цвет?

Карен изучает текст, и на ее полных губах появляется слабая улыбка.

– Кошмарный цвет, – говорит она наконец. – А разве есть слово «нелюдок»?

В тот же день, позднее, когда я поднимаюсь наверх поработать, приходит письмо. У меня холодеет в животе.

Тема: Ты (и я)

Кому: bhall@intranethalluk.net

От: ahall@hall & fryuk.net

Отправлено: 23 сентября 2014 15:37 PM

Привет!

Уверен, ты не хочешь обо мне и слышать, но мне очень надо с тобой поговорить. Надеюсь, у тебя все в порядке. Думаю о тебе. Скучаю. А. Х.

Живот по-прежнему крутит, когда я набираю ответ.

Тема: Твое письмо

От: bhall@intranethalluk.net

Отправлено: 23 сентября 2014 15:45 PM

Кому: ahall@hall & fryuk.net

Я по горло сыта твоими «надо». Ты захотел бросить меня и поиметь другую женщину. Теперь ты хочешь со мной поговорить. Скучаешь? Ты же сам меня бросил! Совсем съехал? Свое «Х» можешь засунуть себе прямо в задницу. Бет.

Я отправляю свое письмо, и в то же мгновение хлопает входная дверь. В желудке набухает ледяной ком. Черт. Крадусь к двери и прислушиваюсь. Я не готова сейчас с ним встречаться. В голове как угорелые носятся мысли. Сердце бьет в виски. Я вспоминаю, что поменяла замки, только после того, как на лестнице раздаются шаги и доносится голос: «Мам?» В этот миг я осознаю, что все это время задерживала дыхание. Сажусь и нажимаю точку между большим и указательным пальцем.

В комнату входит Мег.

– Вот ты где! Так я и знала! Господи, мама, тут нечем дышать! – Она обнимает меня, а потом идет к окну и толкает створку. – Как ты работаешь? Не комната, а гроб. У тебя есть еда? Эй, отомри! – Она дергает меня за руку. – Я проголодалась.

– Тебе повезло, – говорю я, спускаясь с ней вниз. – Вчера я закупилась. – Ложь легко слетает с губ. – А почему ты здесь? Я не ждала тебя до завтра.

Мег разворачивается, и я вижу глаза Адама.

– Посмотри на себя. Я просто почувствовала.

Вот и все объяснение.

– Что?

Я даже немного обижаюсь. Если отбросить случай с тягой к генеральной уборке, охватившей меня в полночь, я чувствую себя вполне прилично. Бессознательно подправляя поношенный спортивный костюм, провожу рукой по тусклым волосам.

Мег кивает на дивное художественное произведение у входной двери:

– Вот что. Сейчас я приму душ и немножко отдышусь, а потом ты пригласишь меня поужинать у Гвидо. А я за это не буду комментировать, что обо всем этом думаю.

– Заметано, – говорю я.

Господи, как хорошо, что она здесь!

– Я по нему скучаю, – признается Мег, глядя в опустевшую тарелку.

– Солнышко, это же меня он разлюбил, не тебя.

Ее глаза смотрят в упор.

– Мама, отец никогда тебя не разлюбит. Просто себя он любит больше.

Мудрые слова.

– Но тебя он любит еще больше, – говорю я. – Не забывай об этом.

Мег старается сдержать слезы, отламывая каждую секунду по крошечному кусочку чесночного хлеба. Как будто, пока она жует, слезы не потекут.

– До сих пор в голове не укладывается, – признается она. – Просто нет слов.

– Так про любого можно сказать. – Я глубоко вздыхаю. – Ешь, остынет.

Я смотрю на дочь и мысленно возвращаюсь далеко назад. Мег три года. Ее нижняя губа дрожит так же, как начинает дрожать сейчас. Глубокий вдох – и что последует за ним? Она завоет, будто дикий лис, – или будет кусать трясущиеся губы, но упрямо не позволит себе разреветься?

Сегодня никаких завываний. Мег молчит, по лицу медленно катятся слезы. Отворачивается, готовая сбежать в дамскую комнату. Я беру ее за руку и крепко сжимаю.

– Ну, будет, – прошу я. – Не плачь.

В ресторане кроме нас только четыре посетителя, и мы сидим достаточно далеко от них. У меня слезы тоже подступают к горлу. Стараясь не выдать себя, протягиваю дочери салфетку и шепчу:

– Все будет хорошо.

Для меня это пустые слова. Может, хоть ей поможет.

Она шмыгает и вытирает глаза.

– А ты… ты примешь его назад?

В ее глазах отчаянная надежда. Дыхание перехватывает, когда я понимаю, о чем она спрашивает. Невзирая на гнев и обиду, она жаждет, чтобы эта полоса жизни кончилась и семья воссоединилась. Мне хочется убить Адама. Убить за то, что он сотворил со мной и с ребенком.

Я медленно качаю головой:

– Не знаю, Мег. Просто не знаю.

Она отводит глаза и медленно жует остывшие ньокки. Накалывает на вилку следующий кусочек. Потом еще. Я смотрю на нее. Убираю свою ладонь с ее руки, тоже беру вилку и накручиваю спагетти. В соусе болоньезе слишком горчит чеснок; я вспоминаю, как Адам не любил «чесночные» поцелуи. Поэтому в моем жесте, когда я подчищаю тарелку кусочком хлеба, есть что-то от желания поступить ему назло.

Мы болтаем о пустяках, не касаясь больных вопросов. Ее курсовая работа, соседи по квартире, преподаватели, треснувший кафель в душевой… Постепенно слезы высыхают, и Мег начинает смеяться. Мы обе улыбаемся. Она встает, пересаживается на мою сторону стола и обнимает меня. Крепко. Слова больше не нужны. Она сильная. Она справится. А если справится она, то справлюсь и я.

Позже, когда уже дома мы пьем какао, Мег снова извиняется, что не может остаться на ночь. Натягивает джемпер поверх футболки.

– Прости, мам. У меня важная консультация первой парой. Ты нормально?

Я беру ее лицо в ладони. Непростое дело, учитывая, что она на голову выше меня. Глажу чудесные каштановые кудри.

– Если ты нормально, то и я тоже, – шепчу я, уткнувшись ей в волосы.

– Я на букву «х», мам. Ничего, прорвемся.

На букву «х» – это «хорошо». Или иначе. Так мы говорим, когда нам тревожно и нервы ни к черту.

Она меня целует, легко касаясь губ:

– Пусть у тебя все будет хорошо, мама.

Я хочу продлить объятие, обхватить ладонями, спрятать в карман – подальше от всех бед и тревог. Едва она уходит, бегу к сумке, вытаскиваю блокнот и диктофон. Пишу слова и одновременно напеваю мелодию. Я назову это «На букву „х“».

Закрываю глаза и представляю всемирно известный зал и сцену. И звучащую на ней песню:

Поднимаюсь в спальню, долго и сладко зеваю. Мне так легко, что я заползаю под покрывало, даже не раздевшись. И вижу сон – в моей кровати лежит знаменитый шеф-повар Гордон Рамзи. Его телепередача тоже называется «На букву „х“», только для него «х» – это «харч».

– Нельзя назвать песню «На букву „х“», – говорит он.

– Как ты здесь оказался? – удивляюсь я.

Он не отвечает. Однако приходится признать, что его голова на подушке Адама смотрится… соблазнительно.

Я приподымаюсь на локте.

– Поскольку уж ты здесь, объясни-ка: на букву «х» – это «хорошо» или наоборот?

– В нашем доме это точно наоборот. В нашем с тобой доме.

– Но это мой дом, – протестую я.

Во сне я капризно надуваю губки, такой алый бутон.

– Какая разница, – бросает он и целует меня. Похоже, Гордона Рамзи не смущает чесночный привкус моих поцелуев.