Читать книгу Шесть невозможных невозможностей - Фиона Вуд - Страница 8

Я открываю дверь Фреду – очкастому, прыщавому, улыбающемуся Фреду.

– Друг мой, – говорю я.

Долгая пауза.

– Друг мой, – отвечает он.

Как здорово встретиться снова.

Долгая пауза – из песни группы «The Go-Betweens» «Друг по рок-н-роллу», которая часто звучала в маминой машине, когда мы ехали из школы домой. Там между двумя строчками оч-чень долгий проигрыш, и маленькими мы почему-то принимались ржать в ожидании второй строчки.

А потом мама тоже начинала смеяться и говорила:

– Имейте уважение. Это одна из моих любимых групп.

Меня бросает в озноб при мысли, что тогда она была по-настоящему счастлива, а сейчас – беспечно улыбается при мне и мрачнеет, когда считает, что я ее не вижу.

Я делаю шаг назад и впускаю Фреда.

Он сразу чувствует запах.

– Чувак, дело дрянь. Я думал, ты преувеличиваешь.

– Плохо только первые пять минут, потом принюхиваешься.

Мы задерживаемся в холле, где слышится мамин голос – она говорит по телефону.

– И на что я должна его кормить? Он растет. И это все равно расходы, Роб, хотя он ходит в школу.

Мы с Фредом переглядываемся. Я кашляю. Будь на его месте кто-нибудь другой – сгорел бы со стыда.

– Потом образуется, – шепчет он. – Первые несколько месяцев – хуже всего.

Мы направляемся в гостиную на первом этаже. Здесь – как в музее. Как будто один огромный дом поглотил содержимое трех других.

Поведя рукой в сторону заставленной каминной доски, я говорю:

– Произведения искусства, Фред, наслаждайся.

– Да-да, благодарю, потому что носу не до наслаждений.

Я отдергиваю полинялую бархатную штору, чтобы сцена была лучше освещена.

Фред оглядывается.

– Боже мой, сроду не видал столько… хлама.

Я принимаюсь объяснять.

– Лаковые стулья эпохи Регентства в японском стиле с голубиными сиденьями…

– Это когда же было Регентство в японском стиле?

– Это мебель лакировали в японском стиле. А голубями…

– Набивали подушки.

– Их перьями. Само собой, мертвых голубей в сиденьях не было.

Фред пихает меня.

– Это я допер, мозгокрут.

Нет ничего приятнее, чем выглядеть дураком в глазах друга. Приятнее только видеть Эстель. Так странно, что Фред ничего не знает про меня и про нее. Я пока не готов рассказать ему.

– Вот английский столик «Пембрук», по периметру инкрустированный самшитом. А эта пузатая фиговина – чайная шкатулка а-ля Буль, – говорю я, вспоминая объяснения Поузи.

– Из чего этот буль-буль? – интересуется Фред.

– Из панциря черепахи, инкрустированного латунью. Буль – так звали чувака, придумавшего этот стиль.

– Ясненько.

– А теперь зацени это. – Я подвожу Фреда к столу-бюро. – Рококо, золоченая бронза, и загляни-ка под него…

Фред опускается на пол и смотрит под стол.

– Изнутри плохо отполирован. Совсем шершавый, – говорит он.

– Это бесспорный признак того, что он настоящий. У подделок внутренняя сторона более гладкая.

– Сколько стоит?

– Пятьдесят кусков с гаком.

Я улавливаю ход его преступных мыслей.

– Можем его загнать, заменить на копию, сделать фальшивые паспорта, купить билеты до Лос-Анджелеса, состряпать фальшивые права, с ветерком прокатиться по Америке до Нью-Йорка и вернуться к началу десятого класса. Что скажешь?

– Есть одна загвоздка – мы не сможем состряпать фальшивые права.

– Ты представь, бескрайние просторы…

– Хочешь посмотреть мою комнату?

– Ну да.

Мы идем наверх. Следом трусит Говард.

Моя спальня на верхнем этаже в задней части дома. В ней два больших створных окна, а прямо за ними – дерево. Пока Фред проверяет Говарда на знание команд – у того в активе «сидеть» и «кувырок» – и знакомится ближе, я думаю о том, что, будь это кино, я бы в какой-то момент обязательно вылез из окна и спустился по дереву. Но это жизнь, и мне совсем не хочется сломать себе шею, поэтому я хожу по лестнице. Можно подумать, я живу настолько бурно, что вынужден постоянно удирать и все такое. Мама была бы счастлива, отпросись я куда-нибудь – она сама отвезла бы меня туда. Ее гложет чувство вины, потому что мне пришлось сменить школу из-за нашего финансового краха. Потому что я умный и т. д. Тут углубленное обучение, там ускоренное. Ну, сами знаете.

Но за то время, пока я пребывал в спячке на скрипучей железной кровати, погребенный под горой старых пуховых одеял и орошая горькими слезами их полинялые узоры, я понял, что это – мой большой шанс сменить имидж и впредь держать ум при себе. А ускориться я всегда смогу частным порядком или даже немного притормозить. Круиз, побережье, поплескаться в воде – стоп, лишь бы не утонуть.

Фред щелкает пальцами у меня перед глазами.

– Очнись, у тебя вид как у зомби, – говорит он.

– Что?

– Я спросил, как себя ощущаешь насчет завтра.

– Дерьмово.

Фред кивает.

– Мне жаль, что пришлось уехать. Ты уже говорил с отцом?

Я мотаю головой.

– Дело не в том, что он гей. А в том, что он ударил в спину и – расстроил маму…

Фред понимает.

– Я знаю, что ты – не гомофобское быдло, Дэн.

– Просто так дико – мой отец.

– Понимаю.

– Мой отец – гей… – в моем голосе слышится потрясение. До меня еще не окончательно дошло, но возможность произнести это вслух дает облегчение.

– Я пока был в Лондоне, покопался немного. Такое случается чаще, чем ты думаешь. Ну, когда родитель с виду гетеросексуальный.

Для Фреда нет запретных тем. По складу ума он ученый. Всегда радостно хватается за хлороформ и начинает вскрытие. Но у меня все еще саднит, и я знаю, что он это понимает. Приоткрывает дверь, но не вламывается.

– Заходи после школы, если захочешь. Я иду только во вторник. План «Б» считает, что мне нужно постричься.

– Она ошибается, – говорю я.

– Я тебе кое-что привез. Только сильно губу не раскатывай. Это карандаш из Британского музея.

Я улыбаюсь, но сейчас при мысли о завтра меня начинает всерьез подташнивать. Я знаю, что Эстель ходит в мою новую школу, потому что тогда, в первый раз, увидел ее в школьной форме. А вдруг мы в одном классе? Что лучше: ужас или разочарование?