Читать книгу Бесконечное настоящее. Правдивая история о любви, счастье и болезни Альцгеймера - Флавио Пагано - Страница 4

После подвигов мамы мой второй сын Танкреди, десяти лет от роду (зеленые глазищи, темные волосы, высокий, широкоплечий для своего возраста, чрезвычайно разговорчивый, вплоть до склонности к софизму[3]) был немного шокирован.

Он не мог понять, какой же болезнью все-таки заболела бабушка.

– Бабушка реагирует на лунные фазы? – спросил он.

– Не думаю… – ответил я.

– Но если бабушка будет продолжать попытки убить кого-то чайником или выброситься голой из окна, что будем с этим делать?

– Ну, потеря памяти может случиться у кого угодно. Давайте-ка все наберемся терпения и посмотрим, что будет дальше…

Одна из рекомендаций, данная нашим лечащим врачом после ночного эпизода, была похожа на гигиенические нормы, которых придерживались врачи в далеком прошлом, когда для лечения любой болезни прописывали строгую диету или отдых в горах. Его рекомендации звучали так: «И займите уже чем-нибудь вашу синьору. Это поможет контролировать уровень ее тревожности и принесет пользу всем».

Слова доктора произвели такое сильное впечатление на нашего Танкреди, что с того самого дня он развел бурную деятельность. Каждый вечер он проводил много времени с бабушкой, как будто это превратилось в своеобразную миссию (мой брат поэтично окрестил ее ребяческой). Миссионер предложил провести модернизацию бабушки и обогатить ее способность к общению, обучив… языку жестов.

Идея показалась мне достойной похвалы, и я подумал, что это могло бы принести пользу и тому, и другому. Связь двух поколений, хронологически далеких друг от друга, могла бы дать начало очень ценному духовному взаимодействию. Уже через несколько дней моя жена Джорджия – сорокалетняя женщина родом из Венето, блондинка с голубыми глазами, – обратила внимание на уроки так называемой коммуникации, которую Танкреди преподавал бабушке. На практике внук пытался научить бабушку правильно показывать средний палец и жест по локоть. Плюс еще несколько гримас с языком, которые даже описать трудно.

И только ревматизм и нарушенная координация моей мамы не позволили ей стать экспертом в этом искусстве, которое, учитывая нестабильное психическое состояние, могло бы легко превратиться в маленький цирковой трюк. Разумеется, инициатива была решительно подвержена цензуре, но Танкреди это не остановило: однажды вечером он вошел в зал с большой картонной коробкой.

– Ну и что ты будешь с этим делать? – спросила моя жена.

– Я буду вести частный телевизионный канал для бабушки, – ответил он, засовывая голову в отверстие на дне коробки и устанавливая ее на плечах.

В результате перед нами предстало нечто среднее между говорящей головой телевизионного ведущего новостей и отрубленной головой из фильма ужасов.

Мы с Джорджией рассмеялись. Когда же сын объяснил все детали придуманного им проекта, мы пришли в восторг от такой находчивости.

– Бабушка ведь не умеет пользоваться компьютером, – начал он свое повествование из глубин коробки-телевизора с улыбкой, достойной настоящего ветерана голубого экрана.

– Телевидение убивает, давит на нее… Оно всех превращает в рабов. Надеюсь, вы это понимаете? Я же, наоборот, буду смарт-телевизором, умным и дружелюбным. Буду обращаться непосредственно к ней, спрашивать, как дела, задавать вопросы и отвечать на них. Есть и другие преимущества: буду включаться сам, пульт не нужен, а новости, которые я буду сообщать, будут только положительными! Помимо этого, я могу быть полезен и во многом другом – например, буду напоминать, какой сегодня день, ведь она беспрестанно задает этот вопрос! Таким образом, бабушка будет занята, ей это будет полезно. Ведь доктор так сказал, правда?

– По-моему, это классная идея, Танкреди! – ответил я и попытался было его обнять, но коробка на голове осложнила задачу.

Он был в восторге и помчался в свою комнату, чтобы усовершенствовать изобретение.

По правде сказать, никто из нас еще не свыкся с фактом, что моя мама больна. В целом, несмотря на явные и пугающие эпизоды, как тот, что произошел ночью, мы склонялись к тому, чтобы замалчивать проблему, и отказывались смотреть в лицо реальности.

Новизна ситуации уже сама по себе была шокирующей и для нас, и для нее (к несчастью, мама поняла, что больна и даже интуитивно почувствовала, чем она заболела). Буквально за одну ночь мы все вдруг превратились в солдат-призывников, «подневольных волонтеров» (еще один эпитет моего брата), вставших в ряды самой многочисленной армии в мире: ухаживающих или опекунов. Ухаживающие родственники. Только в Италии это войско насчитывает от трех до четырех миллионов человек.

Осознание того, что у моей мамы болезнь Альцгеймера, было похоже на выданное заключение о ее кончине, но в то же время она должна была остаться среди нас на никем не определенный срок.

Так началась фаза смирения с утратой, подобно тому, как это происходит после траура в семье. Очень деликатный период жизни, когда нужно принять множество решений и все они важные и сложные.

Как правило, что бы мы ни делали, ошибались.

Психологическое давление было настолько сильным, что я решил немного себя поддержать и завел дневник, чтобы отвлечься. Впоследствии он стал романом «Безнадежно потерянная», главный герой которого писал книгу. Это было чистой правдой: книга, которую тайком от всех писал мой персонаж, и был мой дневник. Иначе говоря, мой настоящий дневник родился в недрах фантазии художественной литературы.

Мне крупно повезло, потому что, если бы я не написал первый роман, никогда, наверное, не нашел бы смелости начать теперешний дневник. Просто потому (и здесь болезнь Альцгеймера дает нам очередной урок), что правды, в прямом смысле этого слова, в реальной жизни не существует: ее необходимо постоянно выдумывать.

Требуется много отваги, смелости, чтобы обнажить самые сокровенные уголки души – именно то, что болезнь Альцгеймера, как неутомимый шахтер, добывает без отдыха, без передышки, копаясь внутри нас своими когтями. Везде: в сердце, в чреве, в душе…

Болезнь Альцгеймера, знаете ли, безжалостна. Будь в ней хоть капля милосердия, она убивала бы. Но ведь нет, она оставляет в живых. И если ей позволить, она будет еще и потешаться над страданиями и того, кто болен, и того, кто находится рядом. В некотором смысле именно на близких она отыгрывается больше всего, потому что настолько жестока, что любит копаться в «живом мясе» самых глубоких эмоциональных отношений. Она копается в любви матери и детей, мужей и жен, дедушек-бабушек и внуков, словно пытаясь понять, на какой стадии эти чувства сначала становятся нетерпимостью, а потом перерастают в ненависть. Болезнь подвергает тяжким испытанием связь, соединяющую нас с людьми, с которыми мы делили любовь, надежды, самые важные моменты жизни. Как будто эта связь – всего лишь шнурок, который она тянет изо всей силы, чтобы увидеть, в каком месте он разорвется.

Здесь я возражу: если он разорвется.

Болезнь Альцгеймера принято считать болезнью пожилых, но, поскольку она чрезвычайно ненасытна, все чаще и чаще опережает события. Сегодня уход за пожилым человеком кажется настоящим сумасшествием, совершенно ненужным жертвоприношением – зачем и кому это нужно? И это заставляет задуматься о том, как ужасающе легко мы свыклись с тем, как жизнь в скоростном режиме перемалывает все наши эмоции, как безоговорочно все приняли такую концепцию, как «отправить на слом».

Когда-то пожилой человек был редкостью. Это наполняло его позитивным символизмом: всезнающий и почитаемый тотем долголетия, на которое могли рассчитывать совсем немногие. Сегодня же, наоборот, кажется, что четвертая возрастная группа стала самой многочисленной, скорее даже переполненной, нишей. Вчерашний мираж долголетия сегодня становится проблемой: куда мы их будем девать? Кто будет их кормить, содержать, ухаживать за ними? И еще добавлю: кто именно будет с ними нянчиться и прислушиваться к ним?

Старость стала символом одиночества и неприкаянности. Когда в семье нет необходимости в его пенсии, пожилой человек становится обузой, проблемой, которую нужно «решить». Это противное словосочетание «решить проблему», даже если слова не несут в себе ужасающего скрытого намека на запрограммированные убийства, которые наводили ужасный страх в не столь отдаленные времена диктатуры, сегодня это в любом случае синоним социального равнодушия, к которому нас приговаривают современные условия. Нас много, ресурсов и работы хватает не всем. Пожилые люди с их багажом опыта и жизненной мудрости потеряли свою ценность, превратились в невостребованный на рынке товар.

В эпоху «лифтинговой» жизни, где мы – всего лишь автоматы быстрого насыщения в вечном поиске экстремальных адреналиновых эмоций, кажется, что привязанность и чувства пытаются воскресить сценарии прошлого. Сейчас все предпочитают любовь с первого взгляда и используют ее как меч, прорубая себе дорогу в джунглях жизни. В руках все кипит, а мир под ногами похож на беговую дорожку на сумасшедшей скорости, потерявшую контроль. Мы постоянно выстраиваем и перекидываем малюсенькие мостики в голове, позволяющие не думать о настоящем, и сами создаем себе целые ущелья ерунды, избегая неудобных мыслей.

Какую ценность в подобном мире могут иметь слова, означающие «ухаживать, поддерживать, оберегать и не сдаваться»?

Человек считается мудрым и дальновидным только тогда, когда у него есть деньги для инвестиций; как будто его сбереженные средства – это эликсир вечной молодости, а сейфы банков – могилы великих фараонов, куда они хотели бы забрать с собой все накопленные богатства и унести их в другой мир.

Сложно встретить кого-то, кто с такой же заботой и вниманием печется о своем настоящем.

Болезнь Альцгеймера учит прежде всего этому: жить здесь и сейчас, ловить момент, смотреть реальности прямо в глаза. Поверьте мне – как ухаживающему с личным опытом – и всем тем, кто хорошо знает, о чем я говорю: уход за больными – это самая настоящая школа гладиаторов и одновременно необычная школа жизненной философии.

Тем временем мама продолжала спать. Мне казалось, что она ушла в летаргический сон – лежала в своей комнате, и время будто замерло, свернувшись клубочком у ее ног. На балконных окнах – те же самые занавески, что были здесь пятьдесят лет назад. Довершал картину большой гардеробный шкаф кленового дерева с шестью зеркальными дверцами – мебельный шедевр мастера Канцанелло, хорошего друга моего покойного отца.

Мама лежала совершенно неподвижно, походя на восковую статую, и даже не похрапывала. Нужно было присмотреться и прислушаться, чтобы понять, что она дышит.

– Она все время спит, – пробормотал я про себя.

Джорджия, которая потихонечку проскользнула в комнату и теперь стояла за моей спиной, приняла это как вопрос, обращенный к ней.

– И чем ты недоволен? Пусть отдыхает, – прошептала она.

– А мы таким образом отдохнем от нее, – закончил я фразу, поворачиваясь к ней.

– Именно так, – улыбнулась она.

Смеясь, мы вышли из комнаты.

В тоне моей жены не было оттенка обиды или горечи. Не было в нем ни подстрекательства, ни тем более цинизма. Слышались нотки юмора и реализма. Того самого реализма, который болезнь начала навязывать, изменяя наш взгляд на жизнь, хотя в нашей семье все традиционно любили верить в фантазии. Приведу пример, чтобы было понятнее: двое из нас четверых верили в Деда Мороза. Один из них – взрослый. В нашем доме работало правило фильмов вестерна: «Если легенда противостоит реальной жизни, побеждает всегда легенда».

Именно так мы подбадривали друг друга: раз уж наша жизнь протекает только в настоящем, в тот момент самым мудрым решением было приготовить отличный ужин.

Пока я накрывал на стол, по «Скайпу», позвонил Лоренцо, мой первый сын. Он учится в Мадриде и живет там вместе со своей мамой. По его словам, в Испании все гораздо проще, даже экзамены при поступлении в университет…

Я поставил компьютер посреди стола, и мы начали разговор. По правде говоря, выглядело это немного странно: говорящая голова, растущая прямо из деревянной поверхности стола. Но даже такая мрачная картина не мешала мне восхищаться и любоваться им: черноглазый красавчик с темными волосами и фигурой атлета (он был неплохим боксером), всем видом излучающий уверенность и энергию.

Уже через несколько минут он озадачил меня своей проблемой выбора – что лучше: продолжить учебу или заняться поиском работы. Потом он прервался и попросил меня немного подождать, и я воспользовался моментом, чтобы переставить компьютер на фортепьяно.

Джорджия тем временем быстренько приготовила отличный холодный ужин, но мое нервное напряжение дало о себе знать, и внезапно меня одолел приступ чихания. Никакой аллергией я не страдал, но иногда такое случалось. Это было довольно необычно, но если я чихал один раз, то следом еще одиннадцать. Не знаю, от чего это зависело и в чем была причина. То же самое происходило и с моей мамой. Совершенно идентично, один в один! Наверное, это наша семейная особенность.

На первый чих никто не среагировал. На второй моя жена немного подняла бровь. На третий я увидел, что Танкреди и Джорджия обменялись насупленными взглядами, тяжко вздыхая. На четвертый чих сын вскочил на ноги, в бешенстве отодвинув стул.

– Папа! Можно узнать, почему ты чихаешь столько раз?

– Не «столько», – ответил я, – а двенадцать, как двенадцать подвигов Геркулеса. И ты прекрасно знаешь, что никакое лекарство тут не поможет. Поэтому зря так злишься!

– Попробуй хотя бы чихать через равные интервалы времени, – вступила в разговор Джорджия, естественно принимая сторону сына.

Я удивленно посмотрел на нее, не веря своим ушам.

И в тот момент, когда я уже был готов чихнуть в седьмой раз (то есть уже прикрыл глаза, слегка закинул голову назад и принял немного глупое выражение лица человека, который готовится чихнуть), Танкреди и Джорджия в унисон закричали:

– Хватит уже! Это невозможно!

– Но я же не могу контролировать мои чихи! – попробовал было защититься я, но не успел закончить предложение, прерванный самым громким чихом, чуть было не свалившим меня со стула.

– Папа, хватит уже! – отрезал третий голос.

Я в смятении оглянулся по сторонам, не понимая, откуда он доносится. Это был голос Лоренцо из «потустороннего мира» компьютера – он был онлайн и как камера внутреннего наблюдения следил за разворачивавшейся перед его глазами сценой. Сын тоже считал, что я неправ.

– Лорэ, и ты туда же? – обратился я к сыну плаксивым голосом, умышленно произнося эти слова на диалекте.

Вокруг лица Лоренцо было что-то наподобие пыльного ореола. Не знаю почему, но связь по скайпу всегда была какой-то неадекватной, на что Лоренцо замечал: «Папа, пора бы уже сменить технику. Тебе следует обновиться, хотя бы попытаться стать смарт». Я кивал головой в знак согласия, делая вид, что не понял его тонкого намека (в переводе с английского «смарт» означает «умный»). По крайней мере, я знал, что словосочетание «стать смарт» можно интерпретировать двояко.

Мы попрощались, потому что я почувствовал, что у меня снова чешется нос. Встав из-за стола, я вышел из комнаты, чтобы закончить серию чихов в другом месте, один на один с самим собой. Коллективный протест родственников, особенно слово «Хватит!», прозвучавшее в унисон, заставил меня задуматься: это был явный сигнал, что уровень нервного стресса в семье достиг той критической отметки, когда его уже нельзя было оставлять без внимания.

Позже в тот вечер я удобно устроился в кресле рядом с кроватью мамы в ее спальне. У меня уже вошло в привычку спать здесь, чтобы не терять ее из виду. Я соорудил себе подставку для ног и закутался плотнее в старый плед. Наверное, в этот момент я походил на Ганса Касторпа из «Волшебной горы», сидящего на террасе санатория «Берггоф», также закутанного в плед… А может быть, я просто был похож на старого шамана, в гордом одиночестве и холоде ночи охранявшего духов своих предков.

Через полчаса в комнату вошел Танкреди. Он направился прямиком к моему креслу, неожиданно обнял меня и прижался головой к моей груди. Он повернулся лицом в сторону балконного окна, а слабый свет от уличных фонарей, просачиваясь сквозь неплотно закрытые занавески, отражался в его зеленых глазах, наполняя их неясными бликами и делая его взгляд мечтательным. Он посмотрел мне прямо в глаза и, как на исповеди, высказал всю свою нежность единственным предложением, которое отпечаталось в памяти как неоспоримое доказательство его обезоруживающей честности:

– Папа, прости меня, прости, пожалуйста! Не переживай, ты навсегда останешься моим любимым родителем в резерве!

– Ах… Спасибо, – вздохнул я, улыбаясь.

Я поцеловал сына, и он, довольный собой, отправился спать в свою комнату, подпрыгивая на ходу.