Читать книгу Бесконечное настоящее. Правдивая история о любви, счастье и болезни Альцгеймера - Флавио Пагано - Страница 5

Единственным, кто в конце концов осмелился открыто со мной разговаривать, стал мой внук. Мой второй внук, если я правильно помнила, что у меня их было двое.

Он вошел в комнату, сел на подлокотник моего кресла и с наглостью, присущей исключительно детям, задал вопрос:

– Бабушка, а почему ты пытаешься убить моего папу?

Я потеряла дар речи.

Ужасно, когда пожилой человек оказывается в неловком положении перед ребенком. Именно поэтому, чтобы хоть как-то разрядить обстановку, я засмеялась. И зачем только я это сделала… Я поняла, что допустила фатальную ошибку, ясно ощутив, что дальнейшая жизнь может очень усложниться. Сам факт, что я засмеялась без явной причины, укрепил мою уверенность: я сошла с ума. Даже то, как он на меня смотрел, подтверждало мои подозрения. В конечном счете все вокруг меня постепенно пришли к такому же выводу, кто по одной причине, кто – по другой.

Я знаю, что понимание – всегда непростое дело. Ну а самая большая трудность – составить объективное суждение о человеке, суметь понять, что он действительно чувствует. И если научиться быть предельно честным с собой, можно быть уверенным в том, что, когда будет казаться, что с вами что-то неладно, в девяти случаях из десяти это так и будет. Как бы то ни было, наглые детские вопросы гораздо лучше, чем неловкое молчание тех, кто интересуется нами только из любопытства, заполняя одиночество шаблонными фразами, взглядами, полными подозрения, а не любовью.

Только те, кто ничего не боятся, могут жить рядом со страдающим человеком. Если смелости недостаточно, лучше сразу встать и уйти. Ведь если в жизни мы делаем что-то наполовину, вред от этого получается двойной.

Вполне возможно, я тоже сбежала бы, но, к сожалению, сделать этого не могу. Даже в сто лет я не перестану быть в первую очередь матерью. Женщины имеют право на старение, матери не стареют никогда.

Старение – это каприз, который мать не может себе позволить.

Если бы моим детям вдруг понадобилась помощь, даже просто поплакаться в жилетку своей старой маме, которая, может быть, даже и не понимает половину того, что ей говорят, я хотела бы присутствовать. Иначе это стало бы полным поражением в моей жизни.

Всю свою жизнь я прожила для детей. Для них я выкладывалась на все сто каждый божий день, чтобы вырастить их и воспитать. И я не была намерена отступать ни перед чем.

Ну а сейчас я была больна, и это все изменило. Возможно, совсем скоро я перестану быть просто полоумной старухой, которая может вызывать сочувствие. Нет, возможно, я превращусь в дикое животное или даже стану овощем. Таким старым скелетом, облаченным в саван из кожи, с поникшим взглядом, безжизненным и застывшим. Буду есть руками, писать в биде и открывать балкон, думая, что это шкаф… Я стану обузой для всех. Крест, который нужно нести. Приговор. Вполне вероятно, что тогда мои дети меня возненавидят. И знаете, что я вам скажу? У них есть на это полное право, потому что я могу сломать их жизнь.

Именно поэтому, хоть и знаю, что это смертный грех, я по ночам втайне молюсь Богу и прошу его, чтобы он прибрал меня как можно скорее. Я не хочу пережить саму себя. Свою жизнь я уже прожила, любила ее, но все это уже закончилось: я отношусь к тем людям, которые знают, когда сказать: «Хватит!»

Вот почему мне так хочется написать дневник: чтобы рассказать и объяснить, кем была настоящая Сара. Не та старуха, которой жизнь подбросила отвратительную болезнь, что словно издевается над всеми, жестоко, с умыслом.

Было бы несправедливо, если бы эта болезнь разрушила и мое прошлое: то единственное, что у меня оставалось.

Не забывайте, что я еще живой человек, хотя сейчас, не знаю почему, такое впечатление, что не все с этим согласны. Но это так. Я личность, а прошлое – моя единственная и неповторимая история. Я не животное, не кукла, не заводная игрушка, у которой закончился завод, и мне очень хотелось бы об этом написать!

Клянусь Богом, если он сжалится надо мной и даст возможность довести дневник до конца, прежде чем я окончательно потеряю рассудок, напишу только правду, даже если это может кое-кого разочаровать, в том числе моих детей! Не знаю, смогу ли я. И мне смертельно горько, потому что хочется, чтобы меня запомнили той, какой я была, когда действительно была собой.

Не смерть нагоняет на меня ужас. В какой-то момент – трудно сказать, мудрость это или слабость, – ты поддаешься. Понимаешь вдруг, что значение известной цитаты Сократа, той, которую все знают, даже те, кто не ходил в школу, – «Я знаю, что ничего не знаю!» – ошибочно: подумай о смерти, и ты поймешь, что еще как знаешь. Даже, можно сказать, всегда об этом знал. Если бы мы были хоть чуточку честнее перед собой, в этом мире было бы гораздо больше смирения, правды и справедливости. И гораздо меньше жестокости.

Да, у меня болезнь Альцгеймера, и в один прекрасный день (надеюсь, Бог этого не допустит) могу даже забыть, кто я такая. Я буду смотреть на себя в зеркало, но, как та старая ведьма, не видеть ничего. Однако на сегодняшний день старость и болезни стали мне замечательными наставницами, и я узнала то, чего не знает ни один здоровый молодой человек. Я поняла секрет жизни и хочу им с вами поделиться.

Рецепт очень прост: если хотите что-то сохранить или сэкономить, транжирьте это! Хотите сохранить любовь? Дарите ее, раздавайте направо и налево, черпая полными пригоршнями, не жалея. То же самое касается и счастья, страсти, желания, деятельности…

Я всегда любила жизнь. Я любила все, что она мне преподносила, включая боль. Никогда не нужно бояться дать волю чувствам, потому что именно это и означает жить. Никогда не бойтесь чувств или идей, в которые верите. Напротив, нужно расправить крылья, всегда верить в себя, начинать игру и играть до конца, рисковать, идти ва-банк каждый раз: именно это в один прекрасный день станет нашей прожитой жизнью. Все остальное – ни о чем! Грустный мир каких-то теней, неосязаемое кладбище того, что могло бы случиться, но не случилось.

Нет никакого смысла жить в состоянии боевой готовности, потому что единственное, что действительно нуждается в нашей защите, – это наша любовь. То единственное чувство, способное совершить самое большое чудо: продеть ниточку вечности в маленькое отверстие одного мгновения.

Вы кого-то любите? Обнимите его, покройте поцелуями, дайте ему почувствовать вашу любовь! Вы очень желаете чего-то? Сделайте все, чтобы достичь этого, не выжидайте, а живите этим желанием до самого конца, вкладывая в него душу. Ничто на свете не может противостоять чистосердечию, поскольку наши чувства – единственные абсолютные ценности из всех существующих на свете.

Если же вы где-то ошиблись, в чем-то раскаиваетесь, сделайте шаг назад и без стыда попросите прощения. Сделайте это в первую очередь для вас самих, а уже потом – для других.

Мне повезло, что у меня есть вера, но в какой-то степени я ее заслужила. Потому что вера – это не о том, чтобы снимать с себя ответственность за свои действия и перекладывать ее на Бога. Как раз наоборот: вера – это акт ответственности. Так же как и любовь.

Давайте будем всегда помнить (пока, тьфу-тьфу-тьфу, нам всем не поставили диагноз «болезнь Альцгеймера»), что каждый раз, когда мы воспринимаем что-то как должное, умирает маленькая частичка нашей души. Ведь настоящая смерть – это не завершение чего-либо, а то, что мы не позволяем этому случиться.

Когда мы любим, нужно говорить об этом друг другу, жить этим и каждый день получать от этого наслаждение.

Счастье от того, что мы живем на этом свете, нужно возвращать жизни сторицей за каждый прожитый миг.

С Богом, транжирьте ваши чувства! Забудьте об осторожности, когда влюблены! Не делайте расчетов, не ведите подсчетов и не шпионьте… Тот, кто сомневается в любви, которую дарят, не заслуживает ее.

Транжирьте, тратьте и разоряйтесь, опустошайте ваши карманы, не оставляйте себе ничего! Эмоции не уходят на пенсию, а ваша мечта будет постоянно сбываться, если эта мечта – любить. По-моему, любить и жить – это одно и то же. Думаю, их можно даже назвать одним и тем же словом.

Бывают такие моменты, когда наш внутренний голос диктует, что мы должны или не должны делать. Ну, например, он может советовать не жениться, не выходить замуж за того или иного человека, поскольку наше сердце интуитивно знает, что мы не любим по-настоящему, что поддерживаем отношения из лени, для прихоти или даже в отместку тому, кого любили по-настоящему, но тот человек нас отверг. Или иногда вечерами под влиянием меланхолического настроения мы чувствуем необъяснимую тягостную пустоту в душе как напоминание о том, что тот путь, которым сейчас следуем, – не тот, о котором мечтали, а просто выбор, сделанный под влиянием выгоды.

Очень редко мы слушаем свой внутренний голос, поскольку, как правило, предпочитаем манипулировать реальностью и делать вид, что все идет именно так, как мы хотели, лишь бы оправдать свой выбор более безопасного пути. А что значит «безопасный путь», когда каждый момент жизни, полученный в подарок от судьбы, уже само по себе чудо? Кто-то остается вечными детьми, а кто-то всю жизнь продолжает рассказывать им сказки…

Однажды профессор, с которым я имела честь познакомиться, объяснил все одной фразой.

– Старость, – сказал он мне после визита, – начинается с замедления. Я и вы, моя дорогая, не старые, мы просто немного замедленные.

Он сказал это с такой приятной улыбкой, что я не могла не улыбнуться в ответ, несмотря на то что сказанное не очень меня развеселило, потому что я всегда была быстрее молнии. Во всем. Как бы то ни было – это истина. Я действительно начала потихонечку замедляться и сейчас сама себе кажусь замедленным повтором. Мой муж всегда пересматривал такие повторы во время футбольных матчей. Он болел за «Наполи» и был заядлым болельщиком. В свое время я для смеха начала болеть за «Ювентус». Мама миа, какие у нас были скандалы из-за мяча, который то влетал, то не влетал в ворота!

В один прекрасный день к медлительности добавилось что-то новое: я начала «зависать». Не между мыслями, а между жестами. Я как будто замирала в подвешенном состоянии между двумя пустыми пространствами. Понятно, что я хочу сказать? Думаю, что непонятно. Честно признаться, даже я не понимаю того, о чем сейчас говорю…

Как бы то ни было, я говорю об этом с болью, которую даже трудно описать, поскольку мое последнее желание написать дневник, по-моему, никогда не исполнится. (Кажется, я повторяюсь.)

Как я могу надеяться реализовать свое желание, если уже сейчас приходится напрягаться, чтобы вспомнить, как меня зовут, какая рука правая, а какая – левая или какое сейчас время суток: нужно просыпаться или ложиться спать?

Эта болезнь действительно стервозная. Как ураганный ветер, который срывает паруса кораблю, делая его неуправляемым, так и болезнь разрывает твою душу на маленькие кусочки, и ты постепенно превращаешься в чужака в собственной жизни. Это к тому, что я достаточно повидала трудностей на своем веку…

Во время войны, когда я была в полном расцвете сил, единственной доступной игрой было воображение. А все, что окружало, – лишь грудами развалин. Тогда я мечтала. Я фантазировала себе все: еду, мечты о полете; представляла, как встречу мужчину, который увезет меня с собой… И пока я мечтала, чтобы не думать о голоде, всегда держала за щекой персиковую косточку, как карамельку, которая никогда не заканчивается.

Никогда не забуду тот день в деревушке Петина у подножия гор Альбурни недалеко от города Салерно, куда нас отправили в эвакуацию (потому что Неаполь горел после бомбежек), когда меня преследовал джип, полный немцев. А может быть, это были американцы? Кто его знает, вполне возможно, какая разница…

На руках у меня был сын сестры, как же его звали? Селесте… Он ли был? Дай бог памяти, не приходит на ум…. Ну как бы там ни было, ребенку не было и года, бедное создание. А мне в то время было семнадцать лет. Я была красавицей, смею вас уверить – прекрасна, как майская роза. Как говорят в Неаполе, пышущая здоровьем! Немцы (или американцы?) меня заметили и погнались за мной. Мамочки родные, не могу передать весь страх, который я испытала!

В последний момент я бросилась вниз головой с дороги в ущелье вместе с ребенком, только чтобы меня не поймали. Не знаю, сколько метров мы кувыркались с ним вниз по склону. Земля была покрыта листвой – наверное, была осень. Я помню, что все вокруг меня кружилось в сумасшедшем ритме, а я прижимала к груди Онофрия – вот же как его звали! – и слышала только шелест листвы. Падение было ужасным, но мы спаслись. Когда мы вернулись в деревню, мое дыхание походило на крик загнанного осла.

Такой же страх овладел мной, когда я узнала, что теперь меня преследует страшная болезнь. Мне даже кажется, что этот страх сильнее, потому что от болезни не убежать. Она точит меня изнутри. То есть она уже внутри и потихонечку, как древоточец, опустошит меня. Вполне возможно, что я стану идиоткой, потеряю контроль над функциями организма, включая глотание и, вероятно, не смогу даже принять таинство последнего причастия.

Во всем этом есть слово «возможно». Именно за него я и цепляюсь. За это слово и за веру в Бога. Наверняка кто-то в ситуации, подобной моей, подумывает о самоубийстве. Лично я никогда этого не сделаю, даже если мне придется вырвать себе душу.

Я клянусь, что никогда не подам такой пример своим детям.

Конечно, если бы я была одна, вряд ли смогла бы найти силы, чтобы идти вперед. Но у меня двое детей (или трое… вы не поверите, но иногда я не помню, сколько у меня детей), которых я не могу бросить. Ни одна мать не имеет права лишить себя жизни: это неестественно.

– Как же так? – спросили бы мои сыновья. – Ты дала нам жизнь, а теперь спряталась?